лученную пищу, распределял ее по всему  телу.
Совершенно  так  же тот, кто  в философии и в изучении  общих законов  видит
пустое  и бессмысленное занятие, не замечает, что  именно от  них  поступают
жизненные соки  и  силы во  все отдельные профессии и  искусства. По крайней
море я убежден, что это обстоятельство явилось отнюдь не последней причиной,
задерживающей до сих пор прогресс науки, ибо этими основополагающими науками
занимались лишь мимоходом и  не пытались  глубже проникнуть в них. Ведь если
хотят, чтобы дерево было плодоноснее обычного, то не имеет смысла заботиться
о ветвях, нужно  вскопать землю  вокруг корней и переместить  поближе лучшую
землю --  иначе  ничего но  получится. Не  следует обходить молчанием  и тот
факт, что  такого рода ограничение деятельности колледжей и  научных обществ
лишь  определенным кругом профессиональных знаний не только  мешало развитию
науки, но  даже нанесло ущерб королевствам и республикам. Ведь именно в этом
причина  того,  что  правители,  собираясь  назначить  министров,  способных
заняться  государственными  делами,  обнаруживают  вокруг  себя удивительную
нехватку такого рода  людей. Дело в том,  что ни в  одном колледже не дается
общего  образования,  необходимого  для  государственной  деятельности,  нет
колледжа, где бы люди, самой природой  предназначенные к такой деятельности,
могли  бы изучать прежде всего (помимо остальных наук) историю, новые языки,
политические  книги и трактаты для того, чтобы приступить  к государственной
службе более подготовленными и образованными.
     Поскольку же наставники  колледжей "насаждают", а профессора "орошают",
мне теперь следует  сказать  о недостатках в  общественном  образовании.  Я,
безусловно, самым резким образом осуждаю  скудность оплаты (особенно у  нас)
преподавателей  как общих,  так и специальных дисциплин. Ведь прогресс науки
требует  прежде всего, чтобы преподаватели  каждой  дисциплины выбирались из
самых лучших и образованных специалистов в этой области,  поскольку  их труд
не  предназначен для удовлетворения  преходящих нужд,  но должен  обеспечить
развитие науки  в веках. Но  это можно осуществить только в том случае, если
будут обеспечены такое вознаграждение и такие  условия, которыми может  быть
вполне удовлетворен  любой, самый выдающийся в своей области специалист, так
что ему будет  нетрудно постоянно заниматься  преподаванием и незачем  будет
думать о практической деятельности. Для того  чтобы процветали  науки, нужно
придерживаться  военного  закона  Давида: "Чтобы  доставалась  равная  часть
идущему  в  битву  и остающемуся  в обозе"  *, ибо  иначе обоз  будет  плохо
охраняться.  Так  и  преподаватели   для  науки  оказываются,  так  сказать,
хранителями  и стражами всех ее достижений, дающих  возможность вести бой на
поло  науки и  знания. А поэтому  вполне  справедливо требование,  чтобы  их
оплата равнялась  заработку тех же  специалистов,  занимающихся практической
деятельностью. Если  же  пастырям наук  не  установить достаточно крупного и
щедрого  вознаграждения,  то  произойдет  то, о  чем  можно сказать  словами
Вергилия:
     И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве ^.
     А теперь я укажу на другой недостаток, где на помощь придется, пожалуй,
призвать  какого-нибудь  алхимика,  ибо  именно   они   настойчиво  советуют
исследователям  продать  книги, построить печи,  оставить Минерву и  Муз как
бесплодных девственниц  и  посвятить себя служению  Вулкану.  Действительно,
нужно признать, что в некоторых науках (особенно в естественной  философии и
медицине) как  для  более глубокого  их изучения,  так и  для  практического
применения следует искать помощи не в одних  только книгах.  В  этой области
вообще никогда не  прекращались субсидии со стороны щедрых  людей:  ведь  мы
видим, что  приобретаются  и используются для занятий  не только книги, но и
сферы, глобусы,  астролябии, карты  и тому подобные предметы,  необходимые в
астрономии  и  космографии.  Мы   знаем   также,  что  некоторые   колледжи,
занимающиеся медициной, имеют сады для наблюдений  и изучения  всякого  рода
растений и что вполне хватает трупов для анатомических исследований. Но ведь
все  это мелочи. Вообще  же  следует твердо  помнить, что едва  ли  возможен
значительный прогресс  в раскрытии  глубоких тайн  природы,  если  не  будут
предоставлены достаточные средства на  эксперименты, будь  то работы Вулкана
или  Дедала (т. е. требующие печей или машин) или эксперименты какого-нибудь
другого рода. И поэтому если королевским секретарям и эмиссарам  разрешается
представлять  счета  и  получать  компенсацию  за  средства, потраченные  на
обнаружение  заговоров и раскрытие государственных тайн, то  точно  таким же
образом следует компенсировать расходы исследователей и разведчиков природы,
потому  что  в  противном случае  мы  никогда  не узнаем о великом множестве
вещей, достойных нашего познания. Ведь если Александр предоставил Аристотелю
огромные деньги, на которые тот смог нанять охотников, птицеловов, рыбаков и
прочих, с  тем  чтобы  приступить  к  написанию  истории  животных,  обладая
возможно большим числом фактов, то, конечно же, еще большего заслуживают те,
кто не бродит по  ущельям  и  лесам, но прокладывает себе путь  в лабиринтах
науки.
     Нам  нужно рассмотреть еще  один недостаток,  имеющий большое значение:
речь  идет  о  том,  что  ректоры  университетов  не  обращают  внимания  на
организацию  преподавания, а  государи  и  другие высшие особы  не  посещают
учебных заведений, с тем чтобы внимательно рассмотреть и решить, полезно  ли
сохранять  чтения,   диспуты  и  другие   формы  схоластических  упражнений,
возникшие  еще в древности и сохранившиеся до нашего времени, или же следует
отказаться  от  них  и  заменить  их  другими,  лучшими формами.  Ведь среди
мудрейших  постановлений Вашего Величества мы находим следующее:  "Но поводу
любого обычая  или примера следует  иметь в виду  время,  когда этот  обычай
впервые возник,  и  если в :)то время царили  смуты или невежество,  то  это
прежде всего лишает его всякого значения и делает подозрительным". Поскольку
университетские  традиции в большинстве случаев  ведут свое происхождение от
времен  гораздо  более  невежественных и  темных,  чем наш век,  тем  больше
оснований  подвергнуть  их  пересмотру.  Я покажу  это  на  одном  или  двух
примерах, взятых из  областей  наиболее знакомых и распространенных. Вошло в
обычай  (хотя,  как  мне  кажется,  совершенно  напрасно) как  можно  раньше
заставлять  учащихся   изучать  логику   и  риторику  --  науки,  несомненно
подходящие взрослым  людям, а не детям и  юношам.  Ведь  эти две науки, если
правильно  оценивать  вещи, принадлежат к  числу  труднейших наук; это науки
наук, потому  что  одна  из  них  изучает суждения, а другая -- средства  их
изложения; они дают правила и нормы того, как следует располагать и излагать
материал. Поэтому добиваться, чтобы  неопытные и неразвитые умы (которые еще
не  приобрели  даже  того,  что  Цицерон называл  "материалом"  и  "запасом"
(supellex) ^, т. е. фактическими знаниями) начали свое развитие с этих наук,
равносильно  желанию научиться  взвешивать,  измерять  и укрощать ветер;  и,
конечно,  такое  стремление может  привести  только  к  полной  утрате этими
науками их подлинного значения и возможностей  (в действительности больших и
достаточно  широких) и  вырождению первой  из них в  ребяческую софистику, а
второй -- в смешную декламацию или в лучшем случае к потере ими значительной
части своего  авторитета. Кроме  того,  поспешное и преждевременное изучение
этих наук неизбежно приводит к весьма тощему и схематичному  их изложению  и
такого  же рода преподаванию,  приспособленному, естественно, к возможностям
детского восприятия.  Приведу  другой  пример. Речь идет  о недостатке,  уже
давно  укоренившемся  в  наших университетах  и  выражающемся в  чрезвычайно
вредном разрыве между упражнениями,  требующими запоминания, и упражнениями,
предназначенными  для  того, чтобы развить творческие способности учащегося.
Ведь большинство речей, сочиняемых при изучении риторики, либо вообще бывают
подготовлены заранее, так что произносятся уже в готовых выражениях, и здесь
уже не остается места для  изобретательности и находчивости, либо, наоборот,
эти речи всецело представляют собой экспромты и не  дают никакой возможности
для развития  памяти.  А между тем в обычной жизни,  в ораторской  практике,
редко можно встретить  потребность только в одном из этих видов красноречия,
чаще  приходится  пользоваться  обоими  одновременно,  т.  е.  необходимы  и
предварительные  заметки, и  способность к импровизации. Поэтому такого рода
упражнения совершенно не отвечают потребностям  практики и  не соответствуют
истинному  представлению о  жизни.  В  своих упражнениях  следует  постоянно
стремиться  к   тому,  чтобы  все   (насколько  это  возможно)   максимально
соответствовало тому, что происходит  в реальной жизни, а иначе  такого рода
деятельность  будет  не  развивать  способности  человеческого  ума, а  лишь
портить  их  и направлять  по  ложному  пути.  Истинность  этих  слов  легко
обнаруживается в тот момент, когда окончившие учебные заведения приступают к
своей  профессиональной   деятельности   либо   принимаются  за   исполнение
какой-нибудь  иной  гражданской  обязанности.  Тут-то  они сами  очень скоро
обнаруживают в  себе тот  недостаток, о котором мы говорили,  но еще быстрее
замечают его  у них окружающие. Впрочем, мне бы хотелось завершить эту часть
моего рассуждения  об  улучшении организации преподавания известными словами
Цезаря,  заключающими его письмо к Оппию  и Бальбу: "Мне  приходит кое-что в
голову относительно того, как это  сделать, но многое еще можно придумать, и
я прошу вас самих подумать об этом" ^
     Есть  еще одно,  несколько более  важное  обстоятельство, на которое  я
хотел  бы обратить  внимание.  Ведь если успешное развитие  науки в  немалой
степени   зависит  от   разумной  организации  отдельных   университетов   и
правильного управления,  то еще больших результатов можно  было бы добиться,
если бы все университеты, рассеянные по Европе, установили между собой более
тесную  связь  и  сотрудничество.  Ведь,  как  известно,  немало  орденов  и
товариществ, хотя и находятся в разных государствах,  далеко  друг от друга,
тем  не  менее объединяются в сообщества и  своего рода братства,  тщательно
поддерживают  эти  союзы  и  даже  имеют   общих  префектов  (областных  или
федеральных),  которым  они  все  подчиняются.  Природа   создает  отношения
братства  в  семье,  занятия  ремеслами  устанавливают  братство  в   цехах,
божественное помазание  несет с  собой братство среди  королей и  епископов,
обеты и  уставы устанавливают  братство  в монашеских орденах,  и,  конечно,
невозможно, чтобы  точно таким же образом благодаря наукам  и просвещению не
возникло бы и благородное братство среди людей, ибо сам Бог носит имя  "отца
света" ^
     Наконец,  вызывает огорчение (об этом  я коротко говорил  уже несколько
выше),  что почти  никогда  не  происходит  публичного  поощрения  (или  оно
происходит  очень  редко)  людей,  способных создавать  труды или  проводить
исследования в тех областях науки, которые псе еще недостаточно разработаны.
В этом деле  огромную помощь окажет задуманная  нами  своего  рода  перепись
наук, которая даст нам возможность  судить, какие области науки достигли уже
значительного  развития и богатства знаний,  а  какие до сих пор остаются  в
забвении  и  влачат нищенское  существование.  Ведь  уверенность  в изобилии
является одной  из причин  бедности; и  множество  книг указывает  скорее на
роскошь, чем на недостаток.  Однако это чрезмерное изобилие  (если правильно
оценивать  вещи) должно быть устранено отнюдь не уничтожением написанных  до
сих пор,  а  изданием новых,  лучших  книг,  способных, подобно змею Моисея,
"пожрать змеев Магов" ^
     Исправить все перечисленные мною недостатки, за исключением  последнего
(и  даже  этот  последний  в  той  его  части,  которая  касается  поощрения
исследователей),  без сомнения, под силу  только монарху.  Обыкновенного  же
человека, предпринимающего усилия и попытки сделать что-то в этом отношении,
можно сравнить со статуей Меркурия на развилке дорог -- она может  указывать
направление  пути, но сама по нему  пойти не может.  Однако для деятельности
отдельного человека  остается  открытой  другая,  исследовательская  сторона
проблемы: речь идет о том, чтобы обдумать и решить, что необходимо сделать в
каждой  области  науки  для  дальнейшего их  развития.  Поэтому  я  и  решил
предпринять всеобщий и  полный обзор всех наук, ставя при этом своей главной
задачей  внимательное  и  тщательное  выяснение того,  какие  области  науки
остаются  до  сих   пор  не   разработанными,  не  привлекают  еще  внимания
исследователей  и  не поставлены  на службу человеку. Я  надеюсь, что такого
рода  обзор  состояния науки и задач, стоящих перед ней, послужит стимулом и
указанием  для  помощи  науке  со   стороны  государственной  власти  и  для
самостоятельных  усилий отдельных ученых. Впрочем, в настоящее время  я хочу
указать лишь на то, что остается  упущенным, и отметить  то,  что необходимо
сделать, отнюдь  не  стремясь изобличать ошибки и критиковать  неудачи. Ведь
одно  дело  -- обнаружить  необработанную  землю, другое -- исправить способ
обработки.
     Готовясь приступить к исполнению этого замысла,  я полностью отдаю себе
отчет в том, сколь тяжкий труд предстоит мне, сколь трудную задачу я взял на
себя, наконец, сколь безмерно малы  мои силы по сравнению с тем, что я хотел
бы сделать. Однако я весьма надеюсь, что если даже моя слишком пылкая любовь
к  науке  и  завела меня  слишком  далеко, то  я  смогу сослаться в качестве
оправдания  на силу своих  чувств, ибо одному и тому же человека никогда  не
выпадает  на  долю  одновременно "и любить и быть  мудрым" '°. Разумеется, я
прекрасно понимаю,  что  следует  и  другим  предоставить такую  же  свободу
суждения, какой  я сам пользуюсь,  и я, конечно, с одинаковым  удовольствием
приму  от других и исполню сам этот (общий для всех) долг человечности, "ибо
тот, кто любезно указывает путь заблуждающимся" и т. д. ^
     Я предвижу также, что очень многое из того, что  я решил включить в наш
список неразработанных  и подлежащих  исследованию  областей науки,  вызовет
самые разнообразные суждения и возражения: одно покажется  уже выполненным и
существующим,  другое --  отвечающим лишь любопытству и обещающим  ничтожную
практическую пользу,  третье  -- слишком  трудным и  почти  невозможным  для
человеческих сил. Что касается первых  двух возражений,  то  здесь само дело
будет   говорить   за  себя;  относительно  же   последнего,   говорящего  о
невозможности  выполнения поставленной  задачи,  я  могу сказать  следующее:
нужно  считать  возможным и выполнимым все то,  что  может  быть  достигнуто
кем-нибудь, хотя и не обязательно каждым, и  то,  что может быть  достигнуто
объединенными усилиями людей, хотя не обязательно одним человеком, и то, что
может быть достигнуто на протяжении ряда веков, хотя и недоступно для одного
только   века,  и,  наконец,   то,  что   может  быть  достигнуто  благодаря
государственной  поддержке и субсидиям  (заботе и богатству всего общества),
хотя и остается недостижимым для усилий и средств отдельных людей. Если  же,
однако,   найдется  кто-нибудь,  кто   предпочтет  воспользоваться   словами
Соломона:  "Ленивый говорит: лев на  пути", а  не  словами Вергилия: "...ибо
видят,  что можно и могут!" ^, то для меня будет достаточным, если мои труды
останутся только среди добрых пожеланий и  стремлений. Ведь подобно тому как
уже правильная  постановка вопроса свидетельствует о некотором  знакомстве с
предметом, так и тот, как мне кажется, не  лишен совершенно здравого смысла,
кто пожелал того, что ни в коем случае нельзя считать бессмысленным.

        "Глава I"
     Разделение всего человеческого знания на историю, поэзию и  философию в
соответствии с тремя интеллектуальными способностями: памятью, воображением,
рассудком; это же разделение относится и к теологии
     Наиболее  правильным  разделением  человеческого  знания  является  то,
которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе
знание. История  соответствует  памяти, поэзия -- воображению, философия  --
рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную историю, или
вымыслы,  ибо  стихотворная  форма  является  в сущности элементом  стиля  и
относится  тем  самым к  искусству речи,  о чем мы будем говорить  в  другом
месте.  История, собственно  говоря,  имеет  дело  с индивидуумами,  которые
рассматриваются   в  определенных  условиях  места  и  времени.  Ибо,   хотя
естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь
благодаря   существующему  во  многих   отношениях   сходству   между  всеми
предметами, входящими в один вид, так что если известен один,  то известны и
все. Если же  где-нибудь  встречаются предметы,  являющиеся единственными  в
своем  роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся  от вида,
например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в
естественной  истории,  с  каким  мы  повествуем  в  гражданской  истории  о
выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти.
     Поэзия  -- в том смысле,  как  было сказано  выше --  тоже  говорит  об
единичных  предметах, но  созданных  с  помощью воображения, похожих  на те,
которые  являются  предметами подлинной истории;  однако  при этом  довольно
часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда бы
не  могло произойти  в  действительности. Точно  так  же  обстоит  дело  и в
живописи. Ибо все это дело воображения.
     Философия   имеет   дело  не  с  индивидуумами  и  не   с  чувственными
впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них,
соединением и разделением которых на основе  законов природы  и фактов самой
действительности  занимается  эта наука. Это полностью  относится  к области
рассудка.
     Что это  именно  так,  можно легко убедиться,  обращаясь  к  источникам
мыслительного  процесса.  Ощущение,  служащее как  бы  воротами  интеллекта,
возникает  от  воздействия  только  единичного.  Образы  или  впечатления от
единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при
этом первоначально они запечатлеваются в ней как бы нетронутыми, в том самом
виде,  в  каком  они  явились  чувственному   восприятию.   И  только  потом
человеческая   душа  перерабатывает  и  пережевывает   их,   а   затем  либо
пересматривает, либо воспроизводит их в своеобразной  игре, либо, соединяя и
разделяя их,  приводит  в  порядок.  Таким  образом,  совершенно  ясно,  что
история, поэзия  и философия  вытекают из  этих трех источников  --  памяти,
воображения  и рассудка  --  и  что  не может  быть ни  каких-либо иных,  ни
большего  числа форм деления науки. Дело в том, что историю и опытное знание
(experientia)  мы  рассматриваем  как  единое  понятие,  точно  так  же  как
философию и науку.
     Мы считаем, что и теология не нуждается  в каком-то ином типе  деления.
Конечно, существует различие между информацией, получаемой через откровение,
и информацией, идущей от чувственных восприятий, как по самому существу, так
и по способу ее передачи, но дух человеческий един и его способности и части
одни и те же. Это похоже на то, как разные жидкости разными путями вливаются
в один и тот же сосуд. Поэтому и теология складывается из священной истории,
из  притч  (парабол),  являющихся  своего  рода  религиозной  поэзией, и  из
поучений и  догматов  -- некоей вечной философии. Что же  касается той части
теологии,  которая  остается  и   после  такого  деления  (я  име