о.
     Нерва был человеком ученым,  другом и  чуть ли не учеником  знаменитого
Аполлония Пифагорейца; уже умирая, он произнес следующий стих Гомера:
     Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими![81].
     Траян, хотя сам и не был ученым, почитал науку, был щедрым покровителем
образованных людей, создавал  библиотеки; в его дворце, как известно, всегда
находились ученые наставники, пользовавшиеся большим его расположением, хотя
сам он и был весьма воинственным императором. Адриан -- любознательнейший из
смертных, неутомимый  исследователь  всевозможных тайн  природы.  Антонин --
утонченный  мыслитель (напоминающий схоластиков), получивший за это прозвище
kyminopristes  (разрезающий тминное  зерно). Один из  божественных  братьев,
Луций Коммод, хорошо знал искусство и литературу. Марк, как показывает  само
его прозвище, был  философом. Эти владыки, будучи самыми образованными, в то
же  время  были  и  самыми  лучшими  правителями.  Нерва  был  самым  мягким
императором, давшим миру  Траяна; уже одного этого достаточно,  если бы даже
он не сделал ничего другого. Траян больше  всех других правителей  прославил
себя  в  военных и мирных искусствах.  Он намного  расширил границы империи,
проявлял сдержанность и не  так жестоко  угнетал  покоренные народы,  строил
колоссальные сооружения,  что  дало Константину  повод для  злословия  -- он
назвал его стенницей[82] из-за того,  что его имя было  вырезано на
великом  множестве стен.  Адриан  вступил  в борьбу  с  самим  временем, ибо
заботливо и  щедро  восстанавливал  разрушения и  устранял несправедливости,
чинимые  временем  в  разных  областях  жизни.  Антонин (назовем и его)  был
человеком  в высшей  степени  благочестивым,  любимым  всеми  сословиями  за
какую-то врожденную доброту, в его царствование, кстати не такое уж краткое,
не  произошло  никаких  несчастий.  Луций  Коммод,  хотя и уступал  брату  в
доброте,  превосходил в этом  отношении множество  других императоров.  Марк
представлял   собой  образец  доблести,  и  знакомый  нам  щеголь  в   "Пире
богов"[83] ни  в чем не  смог упрекнуть  его,  кроме того,  что  он
терпеливо  относился   к  поведению  своей   жены.  Таким  образом,  в  этом
непрерывном  ряду шести правителей каждый может увидеть счастливейшие плоды,
которые  наука  принесла  власти,  изображенные  на  самой  великой  картине
мира[84].
     Но наука  оказывает влияние не  только  на гражданские  дела  и  мирные
искусства; она и в военном  деле проявляет свою силу  и могущество, как  это
можно ясно видеть на примерах Александра Великого и диктатора Цезаря, деяния
которых мы раньше  лишь  бегло упомянули, а теперь рассмотрим подробнее. Нет
никакой необходимости упоминать и пересказывать воинские доблести этих мужей
и подвиги, совершенные ими на войне, так как  в этом  отношении они являются
предметом восхищения во всем мире, но совсем не лишним будет хотя бы коротко
сказать  об их любви и стремлении к наукам, равно  как и о их совершенстве в
них.  Александр  был  воспитанником  и  учеником  Аристотеля,  действительно
великого  философа,  посвятившего  ему   некоторые   из   своих  философских
сочинений.  Его  никогда  не покидал Каллисфен  и  другие высокообразованные
мужи,  которые  находились в его войске и были постоянными его спутниками во
всех походах и экспедициях. Как высоко он ценил образование, ясно показывает
множество  примеров: например, зависть к судьбе Ахилла за то,  что  он нашел
глашатая своих подвигов  и  славы в Гомере, слова,  сказанные о  драгоценной
шкатулке Дария, найденной среди других трофеев -- когда стали  думать о том,
чему  более  всего  достойно  храниться  в ней,  и  высказывались  различные
предложения,  Александр   сказал:  "Творениям   Гомера"[85].  Можно
назвать еще  письмо к Аристотелю, написанное после  того, как тот издал свою
"Физику",  в  котором  Александр  упрекает его и требует, чтобы  тот раскрыл
тайны  философии, и здесь же пишет,  что  он  предпочитает превосходить всех
ученостью и  познанием, а не могуществом и властью.  Есть и другие  примеры,
свидетельствующие о  том  же.  Во всех  его высказываниях и ответах,  полных
мудрости  и  учености,  ясно  видно,  более  того,  бросается в глаза, сколь
замечательно он был образован, и хотя то, что сохранилось до нашего времени,
численно  невелико,  однако  и  здесь  можно найти  глубокий  отпечаток  его
замечательных знаний.
     Из  его  высказываний   на  темы   морали   рассмотрим   прежде   всего
апофтегмы[8][6]  о  Диогене.  Следует  заметить,  что они,
может быть, затрагивают немало самых серьезных вопросов моральной философии.
"Кто счастливее -- тот, кто наслаждается материальными благами, или тот, кто
их  презирает?"  При  виде  Диогена,  который  довольствовался  столь малым,
Александр, обратившись  к окружающим, насмехавшимся  над его образом  жизни,
сказал: "Если бы я не был Александром, я предпочел бы быть Диогеном". Сенека
же в этом сопоставлении ставит выше  Диогена, говоря: "Важнее то, что Диоген
не захотел принять, чем то, что Александр мог дать"[8][7].
     В области естественных наук следует обратить внимание на  высказывание,
которое он часто  повторял: "Что моя природа смертна,  я замечаю особенно  в
двух вещах -- во сне и в сладострастии"[8][8].  Эти слова,
бесспорно, извлечены из глубин естественной  философии, изобличая не столько
Александра, сколько Аристотеля  или  Демокрита, ибо как  недостаток,  так  и
изобилие природы, обозначенные этими двумя понятиями,  служат как бы залогом
смерти.
     Говоря о поэзии, обратим внимание  на слова, произнесенные  им при виде
текущей  из его  раны крови, когда  он  позвал одного  из  льстецов, который
всегда называл его божественным, и сказал: "Смотри,  это  кровь человека, не
такая жидкость, которая,  по словам Гомера, текла из  руки  Венеры, раненной
Диомедом"[8][9],  тем  самым насмехаясь  над  поэтами, над
своими льстецами и над самим собой.
     В  области   диалектики  обратите  внимание  на  то,  как  порицал   он
диалектические   ухищрения   в  опровержении   доводов  противника,   осудив
Кассандра,  не  поверившего  доносу  на  своего отца  Антипатра.  Ведь когда
Александр сказал:  "Неужели ты считаешь, что люди  пустятся  в столь  долгий
путь,  если у них не будет серьезной причины для обиды?",  Кассандр ответил:
"Именно это  и  дает  им  силу --  надежда,  что  продолжительность  их пути
пометает   обнаружить   клевету".   "Вот   они,   --   воскликнул  царь,  --
аристотелевские    уловки,   помогающие    повернуть   дело   и   "за",    и
"против""[90].   Но  когда   требовало  дело,  он  прекрасно   умел
использовать в своих  интересах это искусство, которое он порицал у другого.
Так,  однажды Каллисфена  (которого  он  тайно  ненавидел  за  то,  что  тот
противился его новому обожествлению) на каком-то пиру одна из присутствующих
попросила выбрать по своему усмотрению какую-нибудь тему и произнести на нес
экспромтом   речь  для  развлечения  присутствовавших  (ибо  он  был  весьма
красноречивым   человеком).  Тот   согласился   и,  взяв  в   качестве  темы
прославление македонского  народа, произнес  речь к величайшему удовольствию
всех пирующих. Но Александру  это  совсем не  понравилось, и он  заметил: "В
хорошем деле  любому легко  быть красноречивым;  ну что  же, оберни  стиль и
послушаем, что  ты можешь сказать  против нас". Каллисфен принял предложение
царя и  так резко  и  язвительно сделал это,  что Александр,  прерывая  его,
сказал:   "И    злой    ум,    подобно    доброму    делу,   тоже    рождает
красноречие"[91].
     В  риторике,  которая рассматривает тропы и  украшения речи, я укажу на
изящнейшее употребление  метафоры,  с  помощью которой он  выразил порицание
Антипатру,  правителю властному  и тираническому. Однажды  какой-то приятель
Антипатра стал хвалить его в  присутствии  Александра  за  то, что он  очень
скромен, что он не впал (подобно другим  начальникам) в персидскую роскошь и
не носит взамен старого македонского плаща пурпурных одежд. "Зато, -- сказал
Александр,  -- он в  глубине  души весь пурпурный"[92]. Знаменита и
другая  его метафора. Когда Парменион подошел  к нему  на Арбельском поле и,
указывая на  огромное вражеское  войско,  которое  из-за бесконечного  числа
огней  представлялось взгляду в  темноте подобным  небу, покрытому звездами,
стал  советовать ему напасть на врагов  ночью,  Александр сказал: "Я не хочу
воровать победу"[93].
     Из  его  политических  высказываний нужно  обратить  внимание на  очень
важное и мудрое различение  (впоследствии  использованное всеми последующими
эпохами)  между своими  ближайшими друзьями, Гефестионом и Кратером: по  его
словам, один  любит Александра, а другой -- царя. Тем  самым он указал очень
глубокое различие,  которое существует даже среди самых верных слуг царей  и
состоит в том, что одни искренне преданы личности своих государей, другие же
в   первую  очередь   движимы   чувством   долга  по   отношению  к   своему
правителю"[94]. Посмотрим также и на то, как великолепно изобличает
он   заблуждение,  особенно  свойственное  советникам  правителей,   которые
обыкновенно дают  советы,  руководствуясь  меркой собственного  ума и  своих
возможностей, а не возможностей своих государей. Так, когда Дарий  предлагал
Александру  выгодные   условия  мира,  Парменион  сказал:  "Если  бы  я  был
Александром, я бы принял их". На что Александр заметил: "И я бы тоже принял,
если  бы был Парменионом"[95]. Наконец, вспомним об остром и метком
ответе его друзьям, спросившим его, что же он оставляет себе, если дарит так
много столь щедрых подарков. "Надежду", --  сказал  он[96], так как
прекрасно знал, что при здравом расчете надежда является истинным достоянием
и как бы наследством тех, кто стремится к великому. Она была богатством Юлия
Цезаря, когда он, отправляясь в Галлию, истратил все свои средства на щедрые
раздачи.  Она  была  также  богатством  Генриха, герцога  Гиза[97],
знатнейшего  вельможи, хотя  и  слишком  честолюбивого.  Широкую известность
получили  сказанные  о  нем  слова: "Он был самым большим  ростовщиком среди
французов, потому  что  все его  богатства были отданы  в долг,  а все  свое
наследство он обратил в  долговые  обязательства". Впрочем, восхищение перед
этим правителем -- тем более что я представляю его  себе  не  как Александра
Великого,  а  как  ученика  Аристотеля  -- увлекло меня, может быть, слишком
далеко в сторону от нашей темы.
     Что  же касается Цезаря, то  для того, чтобы сделать вывод о выдающейся
его  образованности,  нет необходимости  ссылаться  на  его воспитание,  или
говорить о его друзьях и близких, или приводить его афоризмы, ибо  она видна
в его сочинениях и книгах,  часть которых сохранилась, а часть, к сожалению,
погибла. Прежде всего, в  настоящее время у  нас в руках имеется  знаменитая
история  его войн, которую  он  назвал  всего  лишь "Комментариями". В  этом
сочинении все  последующие поколения восхищаются глубиной содержания и живым
изображением  событий и  лиц,  соединенными  с прозрачной  чистотой  речи  и
исключительной ясностью  повествования.  Однако о  том, что  эти достоинства
явились не даром  природы, но были приобретены в  результате обучения  науке
красноречия, свидетельствует его  книга "Об аналогии", которая  представляла
собой не что иное, как своеобразную  философию  грамматики. В этой  книге он
настойчиво  стремился к  тому, чтобы  слово,  произвольно  созданное (vox ad
Placitum), стало  словом,  подчиняющимся нормам  языка (vox  ad Licitum),  и
речь,  не  знающая никаких  правил,  превратилась в  речь,  грамматически  и
стилистически  правильную,  слова  же, которые  суть образы вещей,  отражали
правильно эти вещи, а не подчинялись только произволу толпы.
     Точно  так же  памятником  его учености,  равно как  и  власти,  служит
проведенная  по  его  распоряжению  реформа  календаря,   что   красноречиво
свидетельствует  о его  праве поставить  себе  в заслугу  то, что он  познал
законы движения светил на небе и дал законы людям на земле.
     А из  книги, которую он озаглавил "Анти-Катон", легко увидеть,  что  он
так  же  упорно  стремился  одержать свою победу ораторским  талантом, как и
оружием, и  что  он предпринял состязание в  стиле с сильнейшим противником,
величайшим оратором того  времени Цицероном.  Далее,  мы видим, что  в книге
апофтегм, собранных им, он считал для  себя более почетным скрыться самому в
страницах книги, заключающей мудрость и  глубокие мысли других людей, вместо
того чтобы собственные  изречения  объявлять  священными,  словно  изречения
оракула,  как  это  делают  некоторые  глупые  правители,  поддавшись  лести
окружающих. Однако если бы  я захотел повторить  многие его изречения (как я
это сделал, говоря  об Александре), то они, конечно, оказались бы  подобными
тем,  о которых  говорит  Соломон:  "Слова мудрецов,  как иглы  или  гвозди,
глубоко вонзенные"[98]. Я приведу здесь только три таких изречения,
скорее  поражающих  своей  силой  и  выразительностью,  чем  изящных.  Итак,
во-первых, должен быть настоящим  мастером слова тот, кто одной фразой может
подавить  волнение  в войске. Именно так обстояло дело. У римлян был обычай,
что полководцы,  обращаясь  к  войску, называли  их  "воины", магистрат  же,
обращаясь  к народу,  называл его "квириты".  Однажды  среди  воинов  Цезаря
началось волнение: они требовали, чтобы Цезарь отправил их домой  не потому,
что они этого желали,  но для того, чтобы  этим требованием заставить Цезаря
улучшить их  положение. Он же спокойно  и твердо,  когда  наступила  тишина,
начал так: "Я,  квириты...", показывая этим словом,  что они уже отпущены из
войска.  Пораженные этим и совершенно  изумленные,  воины  стали  все  время
прерывать его речь и, забыв  о  своем требовании отправки домой,  настойчиво
требовали теперь, чтобы их вновь называли воинами[99].
     Второе изречение его следующее. Цезарь очень хотел получить титул царя.
Поэтому он подослал некоторых лиц,  чтобы  те,  когда он будет проходить  по
улице, приветствовали его из толпы, называя царем. Заметив, что эти возгласы
довольно жидки и редки, Цезарь превратил дело в шутку и сказал, как будто бы
те ошиблись в его прозвище: "Я не Рекс (царь), а Цезарь"[100]. Если
присмотреться внимательнее,  то нам  не так-то  легко  удается  выразить все
значение и силу этих слов.  Во-первых, он  сделал вид,  что  отказывается от
этого  имени,  но этого  ни в коем  случае  нельзя  было принимать  всерьез.
Во-вторых,   этими   словами  он  продемонстрировал   какую-то  колоссальную
самоуверенность  и  величие,  как  будто  бы  имя Цезаря  было более  важным
титулом, чем титул царя (а ведь именно  так и  произошло, и  так это обстоит
вплоть до наших дней). Но что  здесь особенно было  для него  важно, так это
то,  что эти слова  удивительно искусно  приближали его к цели. Ведь он этим
намекал,  что  сенат  и  народ  римский  вступают  с   ним  в  борьбу  из-за
незначительной  вещи, всего  лишь  из-за имени (ибо  царской  властью  он по
существу  обладал  уже раньше), причем  из-за такого  имени, которое  носили
очень многие даже из совсем незнатных фамилий, ибо прозвище Рекс (царь) было
у многих из исконных римлян, подобно тому как и  у  нас  в английском  языке
существует нечто подобное.
     И последнее, о чем мне  хотелось бы здесь напомнить. Когда Цезарь после
начала   гражданской   войны  занял  Рим  и   приказал   открыть   священную
сокровищницу,  чтобы  употребить на нужды  войны хранящиеся  в  ней  деньги,
против этого  выступил Метелл,  бывший  в это время народным трибуном. Тогда
Цезарь  сказал ему:  "Если ты будешь настаивать, то можешь считать себя  уже
мертвым". Затем, понемногу овладев собой,  он добавил:  "Юноша, мне  тяжелее
сказать  тебе  это, чем  сделать"[101],  слова,  столь  удивительно
соединившие  в  себе жестокость и мягкость,  что нельзя  представить  ничего
более совершенного.
     И чтобы  покончить с этой темой, заметим, что Цезарь прекрасно сознавал
свою исключительную образованность, как  это видно из тех слов, которые он с
насмешкой сказал кому-то  удивленному  тем, что Луций Сулла сам отказался от
диктатуры: "Сулла был неграмотен и не умел диктовать"[102].
     Мне кажется, что уже наступило время закончить это рассуждение о тесной
связи  воинской  доблести  и  образованности.  Действительно,  что можно еще
сказать об  этом после упоминания об Александре и Цезаре? Однако мне хочется
еще  немного  задержаться на одном примере. Он Привлекает  меня своим особым
значением и необычностью, неожиданным переходом  от шутки к настоящему чуду.
Речь идет о  философе Ксенофонте,  который сразу  после  обучения у  Сократа
отправился в Азию  вместе с  Киром Младшим в поход против царя  Артаксеркса.
Этот Ксенофонт  в то время  был еще очень юн  и никогда не видел ни военного
лагеря, ни  войска в  боевом строю, никогда ничем но  командовал  в войске и
отправился  в поход  только из-за  дружбы с  Проксеном.  Но  случайно судьба
помогла  ему,  когда после  гибели Кира  в бою  к грекам прибыл Фалин, посол
великого царя. Греки (это был лишь небольшой отряд), лишившись своего вождя,
оказались в глубине  Персии, отрезанные от родины  громадным  расстоянием  в
тысячи миль и  огромными  и глубокими  реками. Послы хотели побудить  греков
сложить оружие и  сдаться на милость царя. Прежде чем дать послам формальный
ответ, многие из  воинов  по-дружески разговаривали с Фалином, и  в их числе
Ксенофонт, который сказал следующее: "Но, Фалин, ведь только эти  две вещи у
нас  и остаются -- оружие и  доблесть, если же мы отдадим оружие,  то, скажи
пожалуйста,  зачем нам нужна  будет  доблесть?"  А Фалин с улыбкой  ответил:
"Если я не ошибаюсь, ты, юноша, афинянин и увлекаешься философией, и то, что
ты говоришь,  прекрасно,  но  ты очень ошибаешься, если  считаешь,  что ваша
доблесть  может  сравниться  с царской  силой"[103].  Это была лишь
остроумная шутка, а за ней следует чудо. Ведь этот новичок, вчерашний школяр
и философ, когда  все  начальники  и  вожди были  предательски  убиты, вывел
десять тысяч пеших воинов из Вавилона в Грецию, проведя их через центральные
области персидского царства,  несмотря на все усилия царских войск  помешать
им, и  это произвело на всех ошеломляющее  впечатление, а греков с  тех  пор
воодушевляло и вдохновляло  на вторжение  в Персию  и ее завоевание. Об этом
вскоре стал мечтать  и готовиться к этому Ясен, царь Фессалии,  этот замысел
попытался осуществить  спартанец Агесилай, его наконец осуществил  Александр
Македонский, и всех их увлекал выдающийся подвиг их ученого предшественника.
     От доблести полководцев и военных перейдем теперь к моральным качествам
и к тому,  что  является достоянием всякого человека. Прежде  всего в высшей
степени верны слова поэта:
     Стало быть, верное знанье плодов искусств благородных
     Нравы смягчает людей, дикость от них отвратя[104].
     Действительно,   образование   освобождает  человека   от   дикости   и
варварства.  Но следует  сделать ударение на этом  слове  "правильное". Ведь
беспорядочное образование действует  скорее в противоположном направлении. Я
повторяю, образование  уничтожает легкомыслие,  несерьезность и высокомерие,
заставляя помнить  наряду с самим делом и  о  всех  опасностях и сложностях,
которые могут возникнуть,  взвешивать все доводы и доказательства, как "за",
так  и "против", не  доверять тому,  кто первым обращает на себя  внимание и
кажется привлекательным,  и вступать на  всякий путь,  только предварительно
исследовав  его.  В то  же время образование уничтожает пустое и  чрезмерное
удивление перед вещами, главный источник  всякого  неосновательного решения,
ибо удивляются  вещам или новым, или великим. Что  касается новизны, то  нет
такого человека, который, глубоко познакомившись с наукой и наблюдая мир, не
проникся бы твердой мыслью: "Нет ничего нового