ьным  цветам.  Тщательнее  других  разрабатывали эту  тему
стоики   (насколько,  конечно,  об  этом   можно   судить  по  сохранившимся
произведениям),  однако они  стремились  прежде  всего  к  возможно  большей
тонкости  дефиниций,  а  не  к  тому, чтобы  дать  обширное и  исчерпывающее
изложение вопроса. Впрочем,  мне  известны еще  несколько  довольно  изящных
книжечек,  посвященных  некоторым  из аффектов, например  о гневе, о  ложном
стыде, и  еще  кое-какие  весьма  немногочисленные  сочинения.  Но  если  уж
говорить  правду, то подлинные  знатоки этой науки  -- это поэты и историки.
Ведь именно они  дали глубокий анализ  и показали,  как следует возбуждать и
зажигать  страсти;  как следует  их успокаивать  и усыплять; как  опять-таки
сдерживать их и обуздывать, не давая им возможности прийти в действие; каким
образом  те  же самые  страсти, хотя и подавленные  и  скрытые, тем не менее
выдают  себя; какие действия они производят; как чередуются между собой, как
переплетаются  друг  с  другом; как сталкиваются,  борются  между  собой,  и
бесчисленное  множество других вопросов. Среди них  особенно важное значение
имеет и в этической,  и в гражданской областях вопрос  о том, каким  образом
одно чувство управляет другим чувством и как с помощью одного  чувства можно
подчинять  другое.  Здесь  может  послужить  примером  практика охотников  и
птицеловов,  которые прибегают  к помощи  одних животных для поимки  других,
одних  птиц  --   для  поимки  других  и,  пожалуй,  без  их  помощи  своими
собственными силами человек бы не смог так легко сделать это. Скажем больше,
в  сущности  именно  на этом принципе основывается всем  известная  и широко
применяемая  в любой гражданской области практика наказания  и поощрения, на
которой держится всякая государственность, ибо два господствующих чувства --
страх  и надежда -- сдерживают и подавляют  все остальные вредные аффекты. И
если  в  практике  управления  государством  нередко  одна партия сдерживает
другую,  заставляя  исполнять  свои  обязанности по  отношению  к  нему,  то
подобное же происходит и при управлении внутренними движениями души.
     Теперь мы, наконец, подошли к  тому, что находится  в нашей  власти,  к
тому, что воздействует  на душу, волю и стремление, возбуждая их и направляя
в любую сторону, и поэтому имеет огромное значение для изменения и переделки
характеров,  В этой области от философов требуется тщательное и  настойчивое
исследование  той  силы  влияния,  которой  обладают  привычки,  упражнение,
навыки, воспитание, подражание, соперничество,  постоянное общение,  дружба,
похвала, упрек, уговоры, молва, законы, книги, занятия и пр. Ведь именно эти
факторы  являются господствующими в области морали, именно  они воздействуют
на душу и определяют ее состояние, именно из этих ингредиентов составляются,
если можно так  выразиться,  лекарства,  предназначенные  для поддержания  и
восстановления   душевного   здоровья,   насколько   это   вообще   доступно
человеческим средствам. Из числа всех этих факторов мы выберем один  или два
и остановимся на них несколько  подробнее,  чтобы это послужило примером для
анализа  остальных.  Итак,  скажем  несколько  слов  о  привычке  и   навыке
(habitus).
     Известное  мнение Аристотеля,  согласно  которому привычка не  обладает
никакой   силой   по   отношению   к    действиям   естественного   порядка,
свидетельствует, как мне кажется, об  узости и несерьезности  его взгляда. В
качестве  примера он предлагает  камень,  бросаемый  вверх, говоря при этом,
что, "если  бросать  его тысячу  раз, он не  приобретет от этого способности
подниматься  самостоятельно",  более  того,  "если  мы будем довольно  часто
что-то видеть или слышать, наши зрение или слух ничуть не сделаются от этого
лучше"  ^.  Хотя это  положение и имеет  силу  в некоторых случаях, там, где
природе  принадлежит  безусловно решающий голос  (сейчас  у  нас нет времени
говорить о причинах этого), однако там, где природа, не испытывая стеснения,
допускает  напряжение   и  ослабление,  все   происходит  совершенно  иначе.
Например, можно видеть, как тесноватая перчатка, после того как ее несколько
раз   наденут  на  руку,  растягивается;   палка,  постепенно  сгибаемая   в
направлении, противоположном ее естественному изгибу, остается  в этом новом
положении; голос благодаря упражнению становится сильнее и звучнее; привычка
дает возможность  переносить жар и холод, и множество  других примеров в том
же  роде.  Впрочем, два  последние примера  ближе  к существу дела, чем  те,
которые приводятся самим Аристотелем.  Однако, как бы там ни было, чем более
правильным является утверждение, что и добродетели,  и  пороки  представляют
собой навыки,  тем  настойчивее  должен  был  он стремиться  к  установлению
определенных  правил,  следуя которым можно  было  бы приобрести такого рода
привычку или освободиться от нее. Ведь можно дать множество полезных советов
о разумном воспитании  как души, так и тела. Некоторые из них  мы рассмотрим
здесь.
     Первый состоит в том, чтобы мы с самого начала избегали  задач, которые
были  бы слишком трудны или, наоборот, слишком  незначительны по сравнению с
тем, чего требует дело.  Ведь слишком тяжелый груз может в  человеке средних
способностей убить всякую надежду на успех, так что у него опустятся руки, у
человека же самоуверенного -- разбудить  огромное  самомнение и убеждение  в
безграничности собственных сил, что неизбежно ведет за собой небрежность. Но
и  в том и в другом случае опыт не оправдает ожиданий, а это всегда вызывает
смятение  и  упадок  духа. Ну а если  задача слишком легка,  это приведет  к
значительной задержке в продвижении вперед.
     Второй совет требует, развивая какую-то способность с  целью приобрести
в ней навык, обращать  прежде всего внимание на два момента, а именно: когда
душа  лучше всего  расположена к предполагаемому делу и когда -- хуже всего.
Первый  необходим для того, чтобы возможно дальше продвинуться по избранному
пути, второй -- для того, чтобы, собрав все силы души, уничтожить преграды и
препятствия,  встречающиеся на нем,  и в  результате легко  и спокойно будет
найден средний путь.
     Третий совет, о котором  мимоходом упоминает Аристотель, --  это "всеми
силами  (исключая,   однако,  недостойные   приемы)  стремиться  в  сторону,
противоположную той, к которой нас сильнее всего  влечет природа" ^, подобно
тому  как мы  гребем против течения  или сгибаем  в  противоположную сторону
кривую палку, чтобы ее выпрямить.
     Четвертый совет  вытекает из одной  удивительно верной  аксиомы:  "Мы с
большим удовольствием и  успехом стремимся к  тому,  что  вовсе не  является
нашей  основной задачей и  нашим главным  занятием, поскольку  наша  душа от
природы чуть ли не с ненавистью воспринимает жестокую власть необходимости и
насилия". Есть  и много других полезных наставлений, которые могли бы помочь
управлять  привычкой. Ведь  привычка,  если ее развивать  разумно  и  умело,
действительно  становится  (как  обычно говорят) "второй  натурой"; если  же
управлять ею  неумело  и  полагаться  лишь на случай,  то она превратится  в
какую-то  обезьяну  природы,  неспособную что-либо правильно воспроизвести и
изображающую все только в уродливом и искаженном виде.
     Точно так же если бы мы захотели сказать несколько слов о значении книг
и  учения и  влиянии  их  на нравы, то разве  мало  существует  плодотворных
советов и наставлений, относящихся к этой теме? Разве один из отцов церкви с
величайшим  негодованием не называл поэзию "вином  демонов" ^, поскольку она
действительно    порождает    множество   искушений,   страстей   и   ложных
представлений? Разве Аристотель не  высказал очень мудрую и достойную самого
серьезного  отношения  мысль  о  том,  что  "юноши  не  способны еще усвоить
моральную философию" ^, ибо в них еще не охладел ныл юных волнений и страсти
но  успокоились  под  влиянием времени  и жизненного опыта? И  если говорить
правду,  то  разве  не  потому  великолепнейшие книги  и  проповеди  древних
писателей,  которые  весьма   убедительно  призывают  людей  к  добродетели,
показывая воочию все  ее  величие  и  осмеивая ходячие  мнения, старающиеся,
подобно пара-ситам в комедии, унизить ее, оказываются столь малоэффективными
и так мало помогают утверждению нравственности и исправлению  нравов, что их
обычно  читают  отнюдь  не умудренные  годами люди, а  лишь дети  и незрелые
юноши?  Разве  не верно то, что  молодые люди  еще значительно менее, чем  к
этике,  подготовлены к  изучению  политики,  если они вполне не  проникнутся
религией и  учением  о  нравственности  и  об  обязанностях,  потому  что  в
противном   случае  они  могут  под  влиянием   искаженных   и  неправильных
представлений прийти к  убеждению,  что  вообще не  существует  подлинных  и
надежных моральных критериев, но  все  измеряется лишь степенью полезности и
удачи? Как говорит поэт:
     ...зовется доблестью разбой удачный... ^
     -- и в другом месте:
     Этот несет в наказание крест, а другой -- диадему *".
     Впрочем,  поэты  предпочитают   здесь  форму  сатиры,  с   негодованием
обрушиваясь на эти пороки.  Но некоторые  книги о политике вполне серьезно и
положительно излагают эту  тему. Так, Макиавелли пишет, что "если  бы Цезарь
оказался  побежденным,  то  он  стал  бы  еще  более  одиозной  фигурой, чем
Катилина" ^, как будто, кроме одной удачи, не  существует  никакого различия
между  какой-то  кровавой  и  сладострастной  фурией и человеком возвышенной
души, самым удивительным среди  людей (если бы у него только не  было такого
честолюбия).  Мы  видим на этом примере, как необходимо  людям всеми  силами
стараться  познать  науку  благочестия  и  нравственности,  прежде  чем  они
приступят к политике, тем более что люди, воспитанные во дворцах и с детских
лет готовящиеся к государственной деятельности, почти никогда не приобретают
подлинной и глубокой нравственной порядочности;  и  насколько было бы  хуже,
если  бы к этому присоединились еще и книжные наставления! Более того, разве
не следует  также относиться с осторожностью и к самим моральным поучениям и
образцам, по  крайней мере к некоторым из  них,  ибо они  иной  раз способны
сделать человека упрямым, заносчивым и  замкнутым? Ведь говорит же Цицерон о
Катоне: "Знайте, что все те поистине божественные  и выдающиеся достоинства,
которые  вы  видите в нем, --  это то, что принадлежит ему от природы, те же
недостатки, которые мы порой в нем находим, не созданы природой, а воспитаны
учителями"   ^.  Существует  и  множество  других  аксиом,  касающихся  того
действия, которое производят на человеческую душу учение и книги. И поистине
справедливы слова поэта: "Учение  переходит в  нравы" ^,  что в  равной мере
приходится  сказать и о  других  факторах,  таких,  как  общение  с  людьми,
репутация, законы и т. п., которые мы перечислили выше.
     Впрочем, существует  определенный  метод воспитания души, который,  как
мне кажется, более тщательно разработан, чем остальные. Этот метод опирается
на такое основание: "Душа каждого  человека в определенные моменты находится
в  состоянии  большего  совершенства,  в  другие  же моменты  -- в состоянии
меньшего". Поэтому основная цель и задача этого метода состоит в том,  чтобы
поддерживать  наиболее  благоприятные моменты, а неблагоприятные, если можно
так выразиться,  совершенно  вычеркивать  из  календаря.  Есть  два  способа
закрепить  благоприятные моменты душевного  состояния:  обеты или по крайней
мере очень твердые решения души, с одной стороны,  и, с другой -- наблюдение
и  упражнения, которые,  впрочем,  имеют значение  не столько  сами по себе,
сколько потому, что они постоянно удерживают душу в повиновении и готовности
к исполнению долга. Отрицательные моменты могут быть уничтожены  также двумя
способами: тем или иным  искуплением и  исправлением прошлого либо избранием
нового жизненного пути и началом жизни как бы  заново. Но эта часть, как мне
кажется,  уже относится к религии; и это  неудивительно,  так как истинная и
настоящая  моральная философия, как уже было  сказано,  является всего  лишь
служанкой теологии.
     Таким образом, мы завершим рассмотрение этой части  учения о воспитании
души указанием на  то  средство, которое, будучи самым  экономным и общим из
всех,  в  то  же  время  оказывается и наиболее  ценным  и  эффективным  для
формирования  в  душе способности восприятия  добродетели  и развития  в ней
состояния, очень близкого  к  состоянию совершенства. Это средство состоит в
том, что мы  избираем  и ставим  перед собой  правильные  и  согласующиеся с
добродетелью цели нашей жизни и наших действий,  причем эти цели должны быть
все же хоть  в какой-то мере достижимыми для нас, Ведь если предположить две
вещи,  а  именно,  что  цели наших  действий хороши и  высоконравственны,  а
решимость души достичь их и претворить  в  жизнь  прочна и  неизменна, то из
этого следует, что душа сразу же принимает и формирует в  себе  одновременно
все добродетели. Именно в этом проявляется деятельность самой природы, тогда
как остальные действия, о  которых мы уже  говорили, кажутся нам  лишь делом
рук человека.  Ведь когда  скульптор  лепит или  вырубает из камня  какую-то
статую, он создает каждый раз только ту ее часть, которой в данный момент он
занят, а не  все остальные (например, пока он создает лицо, остальная  часть
тела остается необработанным, бесформенным  камнем, до  тех  пор  пока  рука
скульптора не коснется и ее); напротив, природа, создавая цветок  или  живое
существо, порождает  и формирует одновременно зачатки всех частей организма.
Подобным же образом когда мы имеем дело с благоприобретенными добродетелями,
существующими  как  результат какого-то навыка или тренировки, то, стремясь,
например,  развить в  себе воздержанность, мы  ослабляем  усилия в  развитии
храбрости  и  остальных добродетелей;  когда  же  мы  целиком посвящаем себя
достижению справедливых и высоконравственных целей, то, какой бы добродетели
ни  потребовали от нашей души  эти цели, всегда  можно заметить, что  мы уже
обладаем   определенной   склонностью,   предрасположением   и    известными
способностями к приобретению и проявлению  этой добродетели. И это, пожалуй,
именно  то  состояние  души, которое так  великолепно  описывает Аристотель,
рассматривая его  не  как добродетель,  а как некое  проявление божественной
природы. Вот его собственные слова: "Дикости естественно противопоставить ту
героическую или божественную добродетель, которая  стоит выше человеческой",
и несколько  ниже: "Ибо  для зверя не существует  ни порока, ни добродетели,
точно так же как и для бога.  Но если последнее состояние есть нечто высшее,
чем добродетель, первое представляет собой лишь нечто отличное от порока" ^.
Правда, Плиний Младший со свойственной языческому панегиристу неумеренностью
изображает добродетель Траяна не как подражание, а  как образец божественной
добродетели, говоря, что "людям нужно  просить богов только о том, чтобы они
были  бы для смертных  такими же  добрыми  и  благосклонными владыками,  как
Траян"^. Однако в этих словах слышится нечестивая, безбожная и  высокомерная
заносчивость  язычников, которые придавали большее значение  каким-то теням,
чем самой сущности. Неистинная религия и  святая христианская вера стремятся
к самому существу вещей, внушая душам христианскую любовь,  которую в высшей
степени правильно  называют  "узами совершенства" (vinculum perfectionis) ^,
так  как  она  соединяет  и  связывает воедино все  добродетели. Удивительно
изящно сказано  у  Менандра  о  чувственной  любви,  которая  является  лишь
искаженным подражанием любви божественной: "Любовь для человеческой жизни --
лучший  учитель,  чем  неуклюжий софист"  ^. Он говорит этими  словами,  что
любовь лучше воспитывает достойные  нравы, чем учитель и софист, которого он
называет   "невежественным".   Действительно,   всеми  своими  многотрудными
правилами и наставлениями он не смог бы так умело и свободно, как это делает
любовь, научить человека  и ценить  самого себя,  и прекрасно  вести  себя в
любом  положении. Так, вне всякого сомнения,  если  чья-то душа пылает жаром
истинной христианской любви, ей удается достичь большего совершенства, чем с
помощью всех средств этической науки, которая в данном случае по сравнению с
христианской любовью, конечно же,  оказывается  в  положении  этого софиста.
Более  того,  подобно   тому  как  прочие  аффекты,  по  верному  наблюдению
Ксенофонта, хотя и возвышают душу, однако в то же время вносят в  нее своими
порывами  и  излишествами  волнение и  дисгармонию,  и  только  одна  любовь
одновременно возвышает  ее и успокаивает ^, так и все остальные человеческие
дарования, вызывающие наше восхищение, хотя и возвышают и возвеличивают нашу
природу, тем не  менее не свободны от  излишеств, и только одна христианская
любовь никогда не может быть чрезмерной. Ангелы, желая обладать могуществом,
равным  божественному,  совершили  грех  и пали.  "Вознесусь  и буду подобен
всевышнему" ^. Человек, посягнувший на знание, равное божественной мудрости,
совершил грех и пал.  "И вы, как боги, познаете добро и зло" ™. Но ни ангел,
ни человек никогда  не совершали  и не совершат  греха, стремясь уподобиться
Богу  в  благости и  любви. Наоборот,  нас даже  призывают  к такому  именно
подражанию:   "Любите  врагов   ваших,   благословляйте   проклинающих  вас,
благотворите  ненавидящих вас и  молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да
будете  сынами  отца  вашего  небесного. ибо  он  повелевает  солнцу  своему
восходить  над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и  неправедных"
"^. Да и по отношению к самому первоисточнику божественной природы языческая
религия употребляет слова "благий, великий" (optimus, maximus), Священное же
писание заявляет: "Милосердие его превыше всех деяний его" ".
     Итак, мы  закончили  рассмотрение  той части  этики,  которая посвящена
Георгикам  души.  Если  кто-нибудь  при взгляде  на перечисленные нами части
этого учения решит, что вся наша работа состоит только в том, что мы свели в
цельную  науку  или  учение то,  что  было  пропущено другими писателями как
общеизвестное,  банальное и само по себе достаточно очевидное и ясное, пусть
думает,  как хочет. Но пусть он все же  помнит  то, о чем  мы предупредили с
самого начала: мы видим цель свою не в приукрашивании вещей, а в выявлении в
них полезного  и  истинного.  Пусть также  он припомнит и созданный древними
аллегорический образ двойных ворот сновидения:
     Снов суть двоякие двери: одни, говорят, роговые --
     Оными легкий дается исход для теней правдивых;
     Блещут другие, из белой сделаны кости слоновой,
     Лживые к небу чрез них посылаются Майами грезы ".
     Конечно,  поистине  великолепны  ворота   из  слоновой  кости,   однако
правдивые сновидения выходят через роговые ворота.
     В  качестве  дополнения  к этике можно было бы привести то соображение,
что существует  определенное  соотношение и известное сходство  между благом
души  и благом тела.  Ведь подобно тому  как мы сказали, что  телесное благо
складывается из здоровья, красоты, силы и наслаждения, так и душевное благо,
рассматриваемое с точки зрения этики, по-видимому, стремится  к тому  же, т.
е. оно  хочет сделать  душу здоровой и  недоступной волнениям,  прекрасной и
украшенной истинной  нравственностью,  мужественной и способной встретить  и
вынести  все испытания  жизни,  наконец,  не тупой  и  глупой,  а  способной
испытывать живое чувство наслаждения и  благородной радости. Однако  все эти
качества  и  тела, и души очень  редко встречаются  вместе. Ведь часто можно
увидеть немало людей, отличающихся могучим умом и силой духа, которых тем не
менее обуревают страсти и характер которых едва ли отличается хоть  каким-то
изяществом и обаянием. Можно встретить