позволяли даже оплакать его гибель и подвергали за это наказанию, напоминает
нам, что почти каждое преступление оставляет место для людского сострадания,
так что даже те, кто с негодованием осуждает само преступление, тем не менее
из человеколюбия жалеют самих  преступников  и  сочувствуют  их участи,  ибо
самое страшное несчастье -- лишиться сострадания и сочувствия. Однако, когда
речь идет о преступлениях против религии, об обвинениях в нечестивости, даже
выражение сочувствия таким людям  встречается с осуждением и подозрением.  С
другой  стороны,  стенания  и   плач  сподвижников  Диомеда,  т.  е.  людей,
принадлежащих к той же самой секте, придерживающихся тех же  самых взглядов,
бывают  волнующими и как бы сладкозвучными, как песни лебедей, птиц Диомеда.
И  здесь  мы находим  замечательную  и умную аллегорию: слова  осужденных на
казнь  за  религиозные  убеждения,   произнесенные  перед  смертью,  подобно
лебединой  песне,  поразительно  волнуют сердца  людей  и  глубоко и навечно
западают в их душу.
        "XIX. Дедал, или Механик"
     В  лице  Дедала, человека  замечательно  талантливого, но  и  гнусного,
древние   изобразили   и   мудрость  механического  искусства,  и   все   то
недозволенное и преследующее дурные цели,  что существует в  этом искусстве.
Дедал за убийство своего  соученика и соперника жил в изгнании, но его всюду
любезно принимали и цари, и города, и он своим гением  создал  там множество
замечательных  произведений  во славу богов  и  для украшения и  великолепия
городов и общественных мест; особенно  же известно его имя благодаря дерзким
и запретным его  творениям. Ведь именно  он воздвиг сооружение,  позволившее
Пасифае  удовлетворить  ее  похоть  и сойтись  с быком, так что несчастное и
позорное  рождение  этого  чудовища  --  Минотавра, пожиравшего  благородных
юношей,  обязано преступному мастерству и гибельному таланту этого человека.
Он же, покрывая  и увеличивая одно зло другим, для охраны этой чумы придумал
и  выстроил  лабиринт --  сооружение,  омерзительное  и нечестивое по своему
назначению и  в  то же  время изумительное  и  великолепное  по  мастерству.
Позднее,  чтобы  не быть  известным лишь злыми делами и создавать  не только
орудия  преступления,  но и  средства  против них, он дал  гениальный  совет
воспользоваться  нитью, для того чтобы выбраться из извилин лабиринта. Минос
очень строго и настойчиво преследовал этого Дедала, тот же постоянно находил
средства уйти от преследований и скрыться. В  конце концов он научил  своего
сына Икара искусству летать, а  тот, еще неопытный, желал похвастаться своим
искусством и упал с неба в море.
     Смысл этой  параболы  таков.  В самом  начале ее говорится  о том,  что
всегда поджидает замечательных мастеров и удивительным  образом господствует
над  ними,  -- о зависти:  ведь  нет  ни  одной категории людей,  которая бы
сильнее, чем они,  страдала  от острой,  буквально убийственной  зависти. За
этим   следует   упоминание   о   роде   наказания,   столь   неразумно    и
непредусмотрительно примененного к  нему: Дедал был осужден на изгнание.  Но
ведь у мастеров есть  то  замечательное преимущество, что  почти все  народы
принимают их с распростертыми объятиями,  так что для замечательного мастера
изгнание едва ли является наказанием. Люди, принадлежащие к другим группам и
сословиям общества,  не легко могут занять достойное положение  за пределами
своей  родины;  мастера  же  и  художники пользуются  всеобщим восхищением у
иноземцев,  потому  что  людям  присуще в  делах  ремесла  и  техники  своих
соотечественников всегда  ценить меньше, чем иностранцев. Очень ясен смысл и
всего  последующего, где  говорится  о  применении  искусств  механики: ведь
человеческая  жизнь  многим им  обязана, ибо  из их  сокровищ складывались в
значительной мере и  обряды религии, и благоустройство гражданской жизни, и,
наконец,  вся материальная  культура; но из  того же  источника  рождаются и
орудия  похоти,  и  даже орудия  смерти.  Если  даже  не  говорить о ремесле
сводников, нам прекрасно  известно, что все  эти  утонченнейшие яды, военные
орудия и тому подобная мерзость (обязанные своим существованием механическим
изобретениям)  своей   жестокостью   и   гибельными  последствиями   намного
превосходят   самого   Минотавра.   Великолепна   и   аллегория   лабиринта,
изображающая  общую  природу  механики. Ведь  все эти хитроумные и тщательно
изготовленные произведения  механического искусства могут  считаться  чем-то
вроде  лабиринта по тонкости работы, исключительной сложности их конструкции
и  видимому  сходству  частей, что  делает  их недоступными  для суждения  и
позволяет разобраться в  них лишь  с  помощью нити опыта.  Не менее удачно и
упоминание о том, что тот же самый человек, который придумал лабиринт  с его
извилинами, указал  и  нить  спасения:  ведь  механические  искусства  могут
приводить к противоположным результатам, могут приносить вред, но и находить
средство  исправить его,  и  в  их  силах  развеять  свои  собственные чары.
Недостойные  изобретения,  а  заодно   и   сами  искусства  довольно   часто
преследуются Миносом, т. е. законами, которые осуждают их  и запрещают людям
пользоваться ими.  Тем не менее они  продолжают  существовать  тайно,  всюду
находя  себе  прибежище, где  они  могут укрыться,  что  правильно  отмечено
Тацитом  для  своего времени  и  сходных обстоятельств, когда он  говорит  о
математиках  и  предсказателях:  "Эта  категория  людей в нашем  государство
всегда  будет  существовать  и  всегда  будет  вне  закона".  Однако же  эти
недостойные  и запретные искусства с течением  времени,  поскольку они почти
всегда не могут выполнить того,  что обещают, подобно падению Икара с  неба,
теряют  уважение к  себе, вызывают презрение  и  погибают из-за  чрезмерного
хвастовства. Во всяком  случае,  если уж  вообще говорить правду, не  так уж
успешно сдерживает их узда законов, а гораздо чаще их изобличает собственное
тщеславие.
        "XX. Эрихтоний, или Обман"
     Поэты  повествуют, что Вулкан покушался на  честь Минервы и, охваченный
страстью, пытался совершить насилие и что во время борьбы семя его пролилось
на  землю  и  из него родился Эрихтоний,  верхняя часть тела  которого  была
прекрасна и  изящна, нижняя  же часть напоминала  тело змеи,  была жалкая  и
безобразная.  Сознавая  сам  свое  безобразие, он первым изобрел  колесницу,
чтобы иметь  возможность  показать то,  что есть  прекрасного в его теле,  и
спрятать то, что безобразно.
     Смысл  этого удивительного и чудовищного мифа,  по-видимому, следующий:
искусство, представленное  в  лице Вулкана, поскольку он имеет дело с огнем,
как  бы  оно  ни  пыталось,  всячески  терзая  тела,  совершить  насилие над
природой, стараясь  победить ее и поработить (а природа  изображается в лице
Минервы, ибо она  искусна  в разных работах), редко достигает желанной цели;
однако в ходе  всех этих многочисленных ухищрений и хитроумных  попыток (как
бы  во время борьбы) случайно  появляются несовершенные  творения, неудачные
произведения, внушительные с  виду,  но слабые и ненадежные в  употреблении;
однако  обманщики  выставляют  это  напоказ, выдумывают  об  этом  всяческие
небылицы и чувствуют себя триумфаторами. Подобные вещи часто можно встретить
и  в  деятельности  химиков,  и  у  создателей  всяких  хитрых  механических
изобретений, особенно тогда, когда люди прежде всего  стремятся во что бы то
ни стало добиться своей цели и, не желая  освободиться от своих  заблуждений
на этом пути, скорее,  борются с природой, чем добиваются ее объятий должным
почтением и вниманием.
        "XXI. Девкалион, или Возрождение"
     Поэты  рассказывают, что,  когда всемирный  потоп совершенно  уничтожил
всех жителей  древней земли и остались  только Девкалион  и  Пирра, горевшие
благочестивым  и  достохвальным желанием восстановить человеческий  род, они
получили такое предсказание:  желание их исполнится, если  они возьмут кости
матери и будут бросать их за спину. Это  предсказание  поначалу ввергло их в
великую печаль, и у них пропала всякая  надежда: ведь после того,  как потоп
сравнял всю  поверхность земли, искать гробницу было  совершенно бесполезно;
но наконец они  поняли,  что оракул  указывает  на камни  земные  (ибо земля
считается всеобщей матерью).
     Миф,  как мне  представляется,  раскрывает  тайну природы и  исправляет
свойственное  человеческому  уму  заблуждение;  ведь   человек   по   своему
невежеству считает возможным восстановить или возродить вещи из  их же праха
и  останков  (подобно тому как Феникс возрождается  из  собственного пепла),
тогда как  подобного рода материи уже  завершили путь своего существования и
совершенно не годятся для воссоздания самих вещей. Поэтому нужно отступить к
более общим началам.
        "XXII. Немесида, или Превратность вещей"
     Говорят,  что Немесида была богиней,  которую почитали все, а владыки и
счастливцы  даже  боялись.   Она,  говорят,  была  дочерью  Ночи  и  Океана.
Изображалась она следующим образом: с крыльями, с венком на голове, в правой
руке у нее ясеневое копье, в левой -- чаша, украшенная изображением эфиопов,
и восседает она на олене.
     Парабола представляется  мне  следующей: само  имя Немесиды  достаточно
ясно указывает на возмездие или воздаяние, ибо обязанность этой богини и все
ее  действия   сводились   к   тому,  чтобы,   подобно   народному   трибуну
препятствовать  устойчивому  и  надежному благополучию  счастливых  людей  и
накладывать свое  veto;  и она  преследовала не только  недостойных: удачи и
благополучие людей честных и скромных  она чередовала с несчастьями, как  бы
показывая, что смертный может быть  допущен на пиры богов только в насмешку.
Во всяком случае, читая у Гая Плиния ту главу, в которой он перечисляет  все
несчастья  и неудачи  Цезаря  Августа, --  которого  я  считал счастливейшим
человеком в мире, обладавшим даже каким-то  особым искусством пользоваться и
наслаждаться счастьем, характеру которого были совершенно чужды надменность,
пустота,  слабость, нерешительность, меланхолия,  --  такие, что он  однажды
решил  покончить  с собой,  я  прихожу к  убеждению,  что это  действительно
великая  и  могущественная богиня, если  у ее  алтаря  была принесена  такая
жертва. Родителями этой богини были Океан и Ночь, т. е. превратность вещей и
темное,  скрытое  от   всех   божественное   суждение:  ведь  Океан   с  его
беспрерывными  приливами и отливами  очень удачно  олицетворяет превратность
вещей, а Ночь  вполне естественно  становится изображением тайны провидения.
Ведь даже у язычников эта ночная Немесида пользовалась уважением,  поскольку
им было известно, что суд человеческий отличен от суда божественного:
     ...упадет и Рипей, один из честнейших,
     Кто между Тевкров лишь был справедливости лучший блюститель.
     Боги судили не так...[11]
     Немесида    изображается   крылатой    --   это   означает   внезапные,
непредвиденные заранее  перемены судьбы, ибо на протяжении  чуть ли не  всей
истории  случалось  так,  что  великие  и  мудрые  люди  всегда  погибали от
несчастий, угрозой  которых они более всего  пренебрегали. Так,  М. Цицерон,
получив от Децима Брута предупреждение о том, что Цезарь Октавий --  человек
не очень  надежный и  искренний и считает  себя глубоко уязвленным,  ответил
лишь  следующее: "Я  люблю тебя, Брут,  как  должно за  то,  что  ты захотел
поставить меня в  известность об  этих пустяках, как бы незначительны они ни
были".  Изображаемый на голове Немесиды  венок  указывает  на  завистливую и
злорадную природу  толпы:  ибо,  когда люди,  могущественные  и  счастливые,
терпят крах, это вызывает ликование  толпы, и она венчает Немесиду. Копье же
в правой руке  указывает  на тех, кого Немесида поражает и пронзает. Кого же
она  не  казнит бедствиями и  несчастьями, тем  она, однако, показывает  это
мрачное и зловещее видение  в левой  руке: перспективу смерти, даже если они
находятся  на вершине удачи, болезни, несчастья, предательства друзей, козни
врагов, превратность вещей и т. д., подобные этим эфиопам на чаше. Во всяком
случае Вергилий,  описывая битву при  Акции,  вставляет тонкое  замечание  о
Клеопатре:
     Систром царица родным средь судов призывает отряды
     И не чует еще двух змей за своими плечами[12].
     Но  лишь немного спустя,  куда бы  она ни обратилась, она  видела перед
собой целые полчища эфиопов. И наконец, весьма мудро говорится, что Немесида
восседает на олене, потому что олень очень долговечное животное; и случается
так, что тот, кто  в  молодости погибает  волею  судьбы, тот предупреждает и
избегает  Немесиду; кому же дается длительное  счастье и могущество, тот без
сомнения вверяется Немесиде и как бы распростерт перед ней.
        "XXIII. Ахелой, или Битва"
     Древние  рассказывают,  что,  когда Геркулес и  Ахелой добивались  руки
Деяниры, дело дошло до  поединка.  Ахелой принимал  множество разных обличий
(он обладал такой способностью) и наконец предстал перед Геркулесом в образе
страшного, храпящего, готового к бою быка. Геркулес же напал на него в своем
обычном человеческом  облике. Началась  битва,  которая  кончилась  тем, что
Геркулес  сломал  один из  рогов  у быка,  и тот,  испытывая  сильную  боль,
напуганный этим, чтобы  получить назад свой рог, отдал Геркулесу  в обмен на
него рог Амалфеи, или рог изобилия.
     Этот миф  говорит о  военных  предприятиях. Подготовка к оборонительной
войне  (которая  олицетворяется Ахелоем) весьма  сложна и многообразна. Ведь
для того,  кто вторгается  в чужую землю, достаточно  одной простой вещи  --
только войска или, может быть, флота. Страна же, которая ждет врага на своей
собственной  земле,  должна   вести   бесконечно  многообразную  и   сложную
подготовку:  укрепляются  одни крепости,  другие  срываются;  народ из сел и
деревень  переселяется  в  города и  крепости; одни мосты  наводятся, другие
разрушаются; собираются  и  распределяются запасы  и продовольствие;  работа
кипит на реках,  в портах, на холмах и в долинах, в лесах и во многих других
местах, так что земля ежедневно как бы надевает  и примеряет новые облики, и
наконец,  когда  она  уже  в изобилии снабжена всем  необходимым,  она  живо
напоминает грозного, готового к битве быка. Тот же, кто совершает вторжение,
прежде  всего стремится завязать сражение и все свои силы направляет на это,
боясь,  что  на вражеской земле  ему  может  угрожать  нехватка  припасов  и
снаряжения,  и  если  ему  удается,  вступив  в  сражение,  выйти  из   него
победителем и, так сказать, сломать рог врагу,  то  за этим,  без  сомнения,
следует  отступление охваченного паникой и упавшего духом противника в более
укрепленные  места,  для того чтобы оправиться  от  поражения  и собраться с
силами; он оставляет победителю на разграбление города  и целые области, что
поистине можно считать рогом Амалфеи из этого мифа.
        "XXIV. Дионис, или Страсть"
     Рассказывают,  что  возлюбленная  Юпитера  Семела,  добившись  от  него
нерушимой клятвы  исполнить любое ее желание, попросила его явиться к ней на
свидание  в  том же самом облике,  в  каком  он является к  Юноне, и поэтому
погибла, не выдержав его  сияния. Ребенка же, которого она  носила во чреве,
принял  отец, зашил в  собственное бедро  и сам  носил необходимое  для  его
рождения время. Из-за этого Юпитер немного прихрамывал, а мальчик за то, что
причинял боль Юпитеру и колол его, когда тот носил  его в бедре, получил имя
Диониса.  В   течение  нескольких  лет  после  рождения  он  воспитывался  у
Прозерпины и,  когда подрос, имел  весьма женственный  облик,  так  что даже
трудно  было определить, к какому полу он принадлежит.  Потом  он умер и был
погребен, но  вскоре воскрес. В  ранней юности  он  первым создал  искусство
виноградарства и научил других изготовлять вино и пить его. Это принесло ему
великую славу,  и он  подчинил  себе весь  мир, вплоть  до дальних  пределов
Индии. Он ездил на  колеснице, запряженной  тиграми,  а вокруг  него бежали,
пританцовывая, безобразные  демоны  --  Кобал,  Акрат  и  прочие; но  и Музы
присоединялись к его  свите. В жены он взял Ариадну, покинутую и оставленную
Тесеем. Священным деревом его был плющ. Он считался также создателем обрядов
и    церемоний,    отличавшихся,    однако,    оргиастическим    характером,
разнузданностью  и  порой  жестокостью.  Он  обладал  также  силой  насылать
приступы  безумия.  Так, во  время  его оргий  женщины  в  припадке  безумия
растерзали, как говорят, двух знаменитых мужей -- Пенфея и Орфея: первого --
в то время как он, забравшись на дерево, хотел посмотреть, что происходит на
оргиях;  второго  --  когда он  играл  на  лире. Иногда  деяния  этого  бога
смешивают с деяниями Юпитера.
     Смысл  мифа,  как  мне  кажется, моральный,  и,  пожалуй, трудно  найти
что-нибудь лучшее во всей моральной  философии. В  образе Вакха изображается
природа  страсти, т.  е.  аффектов  и  волнений  души.  Ведь матерью  всякой
страсти,  даже  самой опасной, является не что иное,  как влечение  и  жажда
кажущегося блага: страсть всегда возникает в недозволенных желаниях, которым
предаются прежде,  чем обдумают и  оценят их. А уже  после того, как аффекты
начинают  бушевать,  их мать (т.  е. природа  блага) разрушается и гибнет от
невыносимого  жара.  Страсть же,  пока  она  еще  незрела, вскармливается  и
скрывается в человеческой душе (которая является ее родителем и представлена
Юпитером), главным  образом  в  низшей ее  части (как  в бедре); она  колет,
раздражает,  угнетает  дух, мешает  его  действиям и решениям, и  они как бы
хромают. И  даже тогда, когда она, не  встречая противодействия,  с течением
времени  окрепнет и выльется в  действие,  она, однако, еще некоторое  время
воспитывается у Прозерпины, т. е. ищет себе убежище, остается тайной, как бы
скрываясь  под землей до тех пор, пока не сбросит с себя узду стыда и страха
и,  призвав  на  помощь  дерзость,  не  постарается  либо   выдать  себя  за
какую-нибудь добродетель,  либо  пренебречь  даже самим позором. Удивительно
верной является мысль о том, что всякий более или менее сильный аффект похож
на  существо,  имеющее признаки обоих  полов, ибо  он всегда несет в себе  и
мужскую  настойчивость,  и  женскую  слабость.  Великолепен  также  и  образ
воскресения Вакха после  смерти. Ведь аффекты иной раз  кажутся уснувшими  и
мертвыми, но ни в коем случае  нельзя этому верить, даже если они погребены,
потому что, если представится повод и удобный случай, они воскресают вновь,
     И парабола об открытии виноградарства  несет в себе большой смысл: ведь
всякая  страсть удивительно изобретательна  и ловка в поисках пищи для себя.
Но из всего,  что известно людям, ничто не возбуждает сильнее и действеннее,
ничто  не воспламеняет так всякого рода  волнения, как вино. Да и вообще оно
разжигает все страсти. Очень удачно изображение аффекта как покорителя чужих
земель, предпринимающего  бесконечно  дальний  поход. Ведь страсть  нигде не
может  успокоиться,  но, подстрекаемая беспредельным и ненасытным  желанием,
стремится  все дальше  и жаждет нового.  Страстям сопутствуют  тигры  и даже
впрягаются  в их  колесницу:  ведь  после того, как  страсть  взбирается  на
колесницу и перестает ходить пешком, превращаясь в победителя и триумфатора,
она становится жестокой,  неукротимой и безжалостной  по отношению ко всему,
что ей противоречит или борется с ней. Остроумно и выведение пляшущих вокруг
колесницы смешных демонов. Ведь  любой аффект порождает  во взгляде, в самом
выражении лица  и  во всех  движениях  человека нечто нелепое,  недостойное,
суетливое  и  безобразное,  и  если  иному  кажется,  что  он великолепен  и
величествен в каком-нибудь аффекте (например,  в  гневе, возмущении, любви),
то всем другим он  представляется безобразным и смешным. В свите  страсти мы
видим и Муз.