и  она вдруг проснется,  он,
отвернувшись и  глядя в зеркало  Паллады, нанес удар и отрубил ей голову. Из
ее крови, пролившейся на землю, сразу же родился  Пегас.  Отрубленную голову
Медузы  Персей прикрепил к щиту  Паллады.  Даже  отрубленная,  голова Медузы
сохранила свою страшную силу,  так  что при взгляде на нее все цепенели, как
пораженные громом.
     Миф, как  мне кажется, повествует о мудром способе  ведения  войны.  Он
предлагает три  разумных  и важных  совета,  как бы  подсказанных  мудростью
Паллады, относительно того,  как  следует  начинать  войну  и  как обдуманно
выбирать  способ  ее  ведения.  Во-первых,  не  следует  слишком  настойчиво
стремиться  к покорению  соседних  народов: ведь пути расширения империи  не
похожи на пути увеличения собственного состояния. Когда речь идет о  частных
владениях,  имеет  главное значение то, что они расположены по соседству;  в
деле  же  расширения империи соображения соседства уступают  место  удобству
случая, легкости ведения войны и  ее результатам. Во всяком  случае, римляне
за  то  же самое  время, в течение  которого они на Западе с трудом проникли
дальше  Лигурии, на  Востоке  подчинили  своему  господству земли  вплоть до
Таврских  гор.  Так и  Персей, хотя он и  жил  на Востоке, однако же  ни  на
мгновение  не  поколебался  предпринять  долгий  поход  на  крайний   Запад.
Во-вторых, следует подумать о том, чтобы причина для войны была  справедлива
и  достойна, ибо это  поднимает дух и воинов,  и самих  народов, на  которых
ложатся  все издержки войны,  помогает организовывать и  привлекать  к  себе
союзников,  да  и  вообще несет  с  собой множество  преимуществ.  Нет более
благочестивой причины  для войны, чем свержение тирании, под гнетом  которой
страдает обессиленный и  измученный народ, как бы оцепеневший  под  взглядом
Медузы. В-третьих, весьма разумно говорится также,  что,  хотя  существовали
три Горгоны (а они олицетворяют собой войны). Персей выбрал ту, которая была
смертной,  т. е.  такую  войну,  которую  он  мог  совершить  и  довести  до
победоносного исхода, не гонясь за бесплодными и неосуществимыми  надеждами.
Исключительно важно  для ведения войны  снаряжение Персея,  от него  зависит
чуть ли не сама удача. Ведь Персей получил быстроту от Меркурия, возможность
скрывать свои  замыслы от Орка и предусмотрительность от Паллады.  Не лишено
глубокого  аллегорического  смысла   и  то,  что  крылья,  дающие  быстроту,
прикреплены не к плечам, а к ногам, потому что  быстрота  действий требуется
даже  не столько при  первых военных  столкновениях,  сколько в  последующих
операциях,  которые должны поддержать первоначальный  успех,  и нет на войне
более   распространенной  ошибки,  чем   неумение  развивать  наступление  и
преследование противника в том же темпе, в каком начата была операция. Точно
так же представляется весьма удачным разделение мудрости (ибо смысл параболы
о   шлеме   Плутона,   делавшем   людей   невидимыми,   весьма   прозрачен),
символизированное в щите и зеркале;  ведь на  войне необходима не  только та
мудрость, которая  выражается  в  осторожности,  т.  е. щит,  но  и  другая,
помогающая узнать силы  врагов,  его  передвижения  и планы, т.  е.  зеркало
Паллады. Но  Персею, как бы он ни был  вооружен  и  силен духом, прежде  чем
начнется  война, остается  исполнить еще одно во всех отношениях чрезвычайно
важное   дело  --  зайти  к  Грайям.   Грайи  же  воплощают  собой   измены,
предательство, являющиеся  сестрами  войн,  правда не  родными,  а несколько
более низкого происхождения. Ведь войны благородны, предательство же низко и
омерзительно. Изображение их седыми и старыми уже от  рождения весьма удачно
и   символизирует  беспрерывные   тревоги  и   страхи  предателей.  Сущность
предательства (до тех пор  пока оно не превратилось в открытую измену) может
быть  выражена  в  символических  образах  глаза  и  зуба,  поскольку  любая
обособившаяся политическая группировка старается все подглядеть и укусить. И
этот  глаз, и  этот зуб могут быть представлены как  общие,  ибо  то, что им
удается узнать и выведать, переходит от одного участника заговора к другому.
Единственный же зуб означает, что они кусают как бы одной пастью и поют одну
и ту же песню, так что если слышишь одного, то слышишь их всех вместе. Таким
образом, Персею необходимо  убедить  этих Грай  уступить  ему глаз  и зуб --
глаз, чтобы  подглядывать,  зуб,  чтобы сеять слухи,  раздувать ненависть  и
вызывать  волнения  среди  людей.  После  того  как  все  эти  приготовления
завершены, наступают сами  военные действия. Он застал Медузу спящей, потому
что любой благоразумный человек, начинающий  войну, почти всегда нападает на
врага,  когда тот не готов  к отпору и считает себя  в  безопасности. И  вот
теперь,  наконец,  нужно  зеркало  Паллады.  Весьма  многие  способны  перед
сражением  внимательно  и  глубоко  изучить  положение врага, но  и во время
самого сражения прежде всего необходимо зеркало,  для  того чтобы распознать
характер  опасности  и  не поддаться  страху  (что  символизируется  образом
повернутой  головы,  смотрящей  в  зеркало).  Завершение  войны   имеет  два
результата. Во-первых, рождение и взлет Пегаса, что достаточно ясно означает
молву, разлетающуюся повсюду и прославляющую победу. Во-вторых, прикрепление
головы  Медузы  к щиту: ведь никакой иной вид обороны не может  сравниться с
ним,  потому  что  даже единственный  выдающийся  и  знаменательный  подвиг,
счастливо завершившийся, способен парализовать все действия врагов и сделать
бессильной даже саму злобу.
        "VIII. Эндимион, или Фаворит"
     Говорят, что  Луна полюбила пастуха  Эндимиона, и это  была  невиданная
доселе и странная любовь, ибо тот спал в каком-то гроте  на Латмийской горе,
а  Луна,  говорят,  часто  спускалась  с  неба,  целовала  спящего  и  снова
возвращалась на  небо. И этот безмятежный сон не наносил никакого ущерба его
состоянию, поскольку Луна сделала так, чтобы скот его тем временем тучнел  и
счастливо  множился,  так  что ни у  одного из пастухов не  было стада более
откормленного и более многочисленного.
     Мне кажется,  что это  миф о государях, об их характерах и нравах. Ведь
они,  занятые  своими  мыслями  и  склонные  к  подозрительности,   неохотно
допускают в свой круг людей прозорливых, любознательных, с беспокойным умом,
т.  е.  как  бы  бодрствующих;  напротив,  они  предпочитают,  скорее, людей
спокойных и покладистых, готовых стерпеть все, что придет в голову государю,
-- людей,  которые ничего не ищут и  стараются  показать, что они ничего  не
знают, ничего  не замечают --  словом, спят, да и  вообще проявляют, скорее,
слепое повиновение, а не лукавую наблюдательность. Вот  с такого рода людьми
государи охотно  позволяют себе спуститься с высоты своего величия, как Луна
со  своей орбиты, снять  маску (которую им приходится постоянно  носить  как
тяжкое бремя) и вести себя попросту, считая, что с ними они могут это делать
совершенно  спокойно. Это  особенно  хорошо  видно  на  поведении императора
Тиберия,  самого капризного  и коварного  из всех государей: у него в фаворе
были только те, кто, зная его истинные склонности и поведение, упорно и едва
ли не тупо делали вид, что ничего не  замечают. То же самое было свойственно
и Людовику XI, королю Франции, человеку очень осторожному  и хитрому. Не без
тонкости в  мифе упоминается  грот  Эндимиона,  ибо  у  тех  людей,  которые
пользуются подобного рода милостями государей, вошло в привычку иметь уютные
и укромные уголки, куда бы они могли приглашать государей спокойно отдохнуть
и  развлечься, освободившись от бремени своего величия. И те, кто пользуется
таким расположением, живут обычно счастливо, ибо государи, хотя, может быть,
и не назначают их  на высокие должности, однако  же искренне, а не только из
соображений пользы любят их и щедро одаряют.
        "IX. Сестра гигантов, или Молва"
     Поэты  рассказывают,  что  гиганты,  порожденные  Землей, пошли  войной
против  Юпитера и богов, но были рассеяны  молниями и в страхе бежали. Земля
же, рассерженная гневом  богов, желая  отомстить за  детей  своих,  породила
Мойву, последнюю сестру гигантов.
     Оную Матерь Земля, на богов распаленная гневом,
     Младшую, как повествуют, сестру Энкеладу с Кеем
     Произвела...[7]
     Смысл этого мифа,  мне кажется, следующий: Земля здесь означает природу
толпы, всегда  наглой и  злобной по отношению к правителям,  всегда чреватой
бунтом.  Выждав  удобный  случай,  она порождает  мятежников  и бунтовщиков,
дерзко и нечестиво замышляющих  потрясти  и низвергнуть  власть государей, а
когда   мятежники   подавлены,  та  же  самая   плебейская   природа  толпы,
сочувствующая  негодяям   и  не   терпящая  спокойствия,  порождает   слухи,
зловредное  шушуканье, сеет панику, распространяет клеветнические книжонки и
тому  подобное,  для  того  чтобы  вызвать  ненависть  к власть имущим.  Как
действия  мятежников,  так и подстрекательские  слухи  имеют  одну  и ту  же
природу и происхождение,  только  различаются как бы по полу: если последние
представляются женскими, то первые -- мужскими.
        "X. Актеон и Пенфей, или Любопытный"
     Человеческое любопытство, стремление подглядеть тайну, безумное желание
познать ее  древние осуждают в  двух мифах: в  мифе  об  Актеоне  и в мифе о
Пенфее. Актеон, случайно увидевший Диану без одежды, был превращен в оленя и
растерзан  собственными собаками. Пенфей, который взобрался на дерево, чтобы
увидеть таинства бога Вакха, был поражен безумием. Безумие Пенфея выражалось
в том, что ему все вещи  казались двойными,  так что  он все время видел два
солнца, двое  Фив, и всякий  раз, когда он направлялся в  Фивы, он тотчас же
видел другие  Фивы и возвращался, и так он метался то туда, то сюда в вечном
и безостановочном движении.
     Так в безумии Пенфей видит толпы Эвменид,
     Видит солнце двойным, двойными представшие Фивы[8].
     Первый из  этих  мифов, как мне кажется, имеет в виду  тайны государей,
второй  --  божественные  тайны.  Ведь  те,  кто без позволения  государей и
вопреки воле  последних стал причастным к их тайнам, обязательно  становятся
предметом  ненависти  государей.  Поэтому, зная,  что  они в немилости и что
только ждут случая с ними расправиться, они живут, подобно оленям,  всегда в
страхе  и  беспокойстве.  Более  того,  нередко  случается,  что их слуги  и
домашние,  желая угодить государям, доносят на них  и предают их: ведь когда
известна немилость государя, то  обычно, сколько слуг, столько и предателей;
так что  таких людей  ожидает участь Актеона.  Несчастье Пенфея  иного рода.
Ведь тех,  кто  дерзко  и  безрассудно, забывая  о  своей  смертной природе,
стремится  познать  божественную  тайну,  поднявшись  на вершины  природы  и
философии (как Пенфей поднялся на дерево),  -- тех ожидает наказание вечного
непостоянства, вечного колебания и нерешительности в суждении.  Ведь так как
свет природного знания -- одно, а божественного -- другое, с ними происходит
так, как  если  бы они видели два солнца. А  поскольку  и действия жизни,  и
решения воли зависят от интеллекта,  эти люди в равной мере нерешительны и в
волевых  и  в  мыслительных  своих  актах;  они  вообще  никогда  не  бывают
последовательны  и  поэтому  сразу  видят двое Фив.  Фивы  же означают  цели
действий  и поступков (ведь дом Пенфея в Фивах). В  результате они не знают,
куда им направиться, не  имеют  четкого представления о главном и мечутся от
одной вещи  к другой, подчиняясь внезапным импульсам и беспорядочно хватаясь
за частности.
        "XI. Орфей, или Философия"
     Миф об Орфее,  хотя  и  хорошо известный,  но  все же  еще недостаточно
объясненный во всех подробностях, как мне  кажется, дает образ универсальной
философии   (philosophia   universa).   Ибо    личность    Орфея,   человека
удивительного, поистине божественного, владеющего  любой гармонией, умевшего
сладостными мелодиями волновать и  увлекать всех и вся,  очень  легко  может
быть  использована как изображение  философии. Деяния  Орфея в такой же мере
превосходят  деяния Геркулеса своим  величием и мощью, как творения мудрости
превосходят творения силы. Орфей из  любви  к жене,  похищенной безвременной
смертью, полагаясь  на свою лиру, решил  спуститься к подземным богам, чтобы
упросить их, и  не обманулся  в  своей надежде.  Сладостным пением и звуками
струн он умилостивил и смягчил подземных владык, так  что они позволили  ему
увести жену с собой, с тем, однако, условием, чтобы она следовала за ним, он
же  не  должен оглядываться до тех пор,  пока  они  не  выйдут из подземного
царства.  И когда Орфей, несмотря на это, побуждаемый нетерпеливой любовью и
заботой  (когда  он уже  почти  был у  цели) все  же оглянулся,  договор был
нарушен, и супруга его тотчас  вновь была низвергнута в подземное царство. С
той поры Орфей в отчаянии, возненавидя женщин, удалился в пустынные места  и
там такими же сладостными звуками лиры и  пением сначала привлек к себе всех
зверей; а  те, утратив свою природу, свою  дикую свирепость,  не подвластные
больше побуждениям похоти и ярости, не заботясь, как удовлетворить голод или
как выследить свою добычу, стояли вокруг него, как  в театре, добродушные  и
кроткие, лишь жадно вслушиваясь в звуки его лиры. Но это не все. Такова была
сила и  могущество музыки, что  она приводила  в движение даже  леса  и сами
камни,  и они тоже оставляли свои места и располагались вокруг него в чинном
порядке. И вот когда все это  столь счастливо и  столь удивительным  образом
удалось ему,  появились фракийские  жены; возбужденные Вакхом, они наполнили
все дикими хриплыми  звуками  рогов, и из-за этого  грохота уже  нельзя было
больше услышать звуков его музыки. И тогда, когда исчезло то,  что создавало
этот  порядок  и  согласие,  все  пришло  в замешательство и все звери вновь
обрели свою природу и, как и  прежде, снова набросились друг на друга; камни
и  леса  тоже  вернулись  на  свои  места, а  сам Орфей  в конце  концов был
растерзан  беснующимися  женщинами, и члены  его  были  разбросаны по земле.
Геликон (река, посвященная Музам) в  отчаянии и негодовании из-за его смерти
скрыл под землей свои воды и уже только в других местах вновь вышел наружу.
     Смысл мифа, как  мне  кажется, следующий.  У Орфея есть две песни: одна
призвана смягчить подземных богов,  другая -- увлечь  зверей  и леса. Первая
очень хорошо  подходит  для изображения  естественной  философии,  вторая --
нравственной  и  гражданской.  Ведь  самая благородная  задача  естественной
философии -- это восстановление и укрепление всего преходящего и как частная
задача  от  этой  более  общей  цели  --  сохранение тел  в свойственном  им
состоянии и замедление процесса  разложения  и  гниения. Этого можно достичь
(если  это  вообще  достижимо)  только  соответствующим искусным управлением
природой, которое мы могли бы  уподобить гармонии лиры и стройному ритму.  И
однако же эта задача невероятно сложна, и попытки решить ее обычно кончаются
неудачей,  причем не  по  какой-нибудь  иной  причине, а  лишь  из  ненужной
суетливости и  подстегиваемого любопытством нетерпения.  Поэтому  философия,
чувствуя  себя почти  бессильной  перед этой  громадной  задачей  и  потому,
естественно,   охваченная   отчаянием,   обращается   к   людским   делам  с
красноречивыми  наставлениями, внушая  сердцам  людей любовь  к добродетели,
справедливости и миру, побуждает  народы  объединиться, принять на себя ярмо
законов, подчиниться власти  и,  покорно слушая  наставления науки, забыть о
необузданных аффектах. Вслед  за  тем поднимаются здания, возводятся города,
засеваются поля,  засаживаются  деревьями  сады, так  что получает  смысл  и
рассказ  о том, как созываются и сходятся  вместе камни и леса. Эта забота о
гражданских  делах  закономерно  появляется уже  после  настойчивых  попыток
возрождения  смертного  тела,  потерпевших  в   конце  концов  неудачу;  ибо
неизбежность  смерти, ставшая еще более  очевидной, заставляет  людей искать
путь к  бессмертию  уже собственными деяниями и славой своего  имени.  Очень
разумно говорится в мифе также и о том, что Орфею была отвратительна мысль о
браке; ведь радости брака и  любовь к  детям очень часто отвлекают  людей от
великих  и   возвышенных  деяний   на   благо  государства,  и  они  считают
достаточным, если достигнут бессмертия не своими делами, а своим потомством.
Но и  сами творения мудрости,  хотя они и  возвышаются среди  прочих людских
дел,  все  же ограничены  своим временем.  Ибо  случается  и так, что  после
периодов расцвета государств вдруг начинаются волнения, восстания и войны; в
их  грохоте  законы  умолкают,  люди  вновь  обретают худшие  стороны  своей
природы; и в деревнях, и в городах царит опустошение. А вскоре (если все эти
яростные  бури продолжаются),  несомненно, и  науки, и философия оказываются
растерзанными,  так что  только их обломки  удается  найти  кое-где, подобно
доскам корабля после кораблекрушения; и  тогда наступают времена варварства,
воды Геликона  скрываются  под землю, до тех пор пока по прошествии должного
времени и смены обстоятельств они вновь не  вырвутся наружу, но, быть может,
уже в других местах и у других народов.
        "XII. Уран, или Истоки"
     Поэты  рассказывают, что Уран (Coelum)  был самым древним из богов. Его
сын  Сатурн  ножом  отсек  у  него  детородные  части.  Сам  Сатурн  породил
многочисленное потомство, но сразу  же пожирал  своих детей. Только  Юпитеру
удалось избежать  гибели,  и он, когда вырос, низверг своего отца  Сатурна в
Тартар и захватил  престол; более того, он  тем  же самым ножом, каким тот у
Урана, отсек детородные части у отца и бросил их в море, и от этого родилась
Венера. Но едва царство  Юпитера упрочилось,  как ему пришлось испытать  две
достопамятные войны. Первая была война  с титанами,  в  которой ему огромную
помощь  оказал  Гелиос  (Солнце)  -- единственный  из титанов,  вставший  на
сторону  Юпитера. Второй  -- была война  с  гигантами, которые были рассеяны
молниями  Юпитера;  после  того  как они  были покорены,  Юпитер  царствовал
совершенно спокойно.
     Этот миф, по-моему, является аллегорическим  рассказом  о происхождении
вещей,  весьма близким к  той  философии, которую позднее развивал Демокрит,
яснее всех других утверждавший вечность материи и отрицавший вечность нашего
мира, в  чем  он  довольно  близко  подошел  к истине божественного глагола,
заявляющего, что  материя  была бесформенной  до дней  творения. Смысл этого
мифа таков. Уран (Небо) -- это тот  свод, или оболочка,  которая  содержит в
себе  материю;  Сатурн  же  --  это  сама  материя,  которая  поглощает  всю
производящую силу своего родителя. Сумма материи постоянно  остается одной и
той  же,  и  само  количество  материи  не увеличивается и  не  уменьшается.
Волнения  же и движения  материи производят  сначала  несовершенные и  плохо
соответствующие друг другу связи вещей,  своего  рода  эскизы миров,  а  уже
потом  с течением времени возникает это здание, которое может поддерживать и
сохранять  свою  форму.   Таким  образом,  первая  попытка  устройства  мира
изображается  как царство  Сатурна,  который  представлен  пожирающим  своих
сыновей,  что  обозначает  частые  распадения  связей   и  непродолжительное
существование вещей. Второе распределение материи, вторую стадию становления
мира   изображает  царство  Юпитера,  который  низверг  в  Тартар   все  эти
беспрерывные  и  внезапные  изменения  материи.  Тартар и  обозначает  место
беспорядочного смешения. Это место считают расположенным между нижней частью
неба  и   глубинами  земли;  именно  в  этом  промежутке  сосредоточено  все
изменчивое, хрупкое,  все смертное, все,  что  подвержено  разложению.  И  в
течение первого периода возникновения вещей, относящегося к царству Сатурна,
Венера не  родилась. Ведь