в же  результат этого?  Врачи
стали думать о  себе то  же,  что  говорил  по более важному поводу Соломон:
"Если  и у глупца, и у меня  -- один и тот  же конец, то какая мне польза от
того что я отдал больше сил  для достижения мудрости?" '" Во всяком случае я
не  осуждаю врачей за то, что они  довольно часто  уделяют какому-то другому
любимому ими делу гораздо больше времени, чем своему собственному искусству.
Среди  врачей  можно найти  поэтов, любителей древности, критиков,  риторов,
политических деятелей, теологов, к  тому  же более образованных во всех этих
науках, чем в  собственной  профессии. Это происходит, я полагаю, не  потому
(как  упрекнул  врачей  некий  обличитель наук),  что, имея постоянно  перед
глазами  вещи столь  неприятные и  печальные,  они  испытывают необходимость
вообще отвлечься от этого и  заняться чем-то другим (ибо, будучи людьми, они
считают,  что  ничто  человеческое им  не  чуждо '^), но именно по той самой
причине, о которой мы сейчас говорим, -- они считают, что для их репутации и
для  их заработка совершенно  не имеет  никакого  значения, являются  ли они
посредственными  врачами  или  достигли  в своем  искусстве  высшей  степени
совершенства. Ведь  непреодолимый  ужас  смерти,  сладость жизни, обманчивые
надежды, советы друзей заставляют  людей легко доверять любым врачам, каковы
бы они ни были. Но если разобраться повнимательнее, то окажется, что все это
скорее можно поставить  в вину врачам, чем привести в их оправдание,  потому
что они должны не совершенно отбрасывать надежду, а, напротив, напрягать все
свои усилия. Действительно, всякий,  кто захочет разбудить свое внимание  и,
не торопясь, осмотреться  вокруг, уже из самых обыденных и знакомых примеров
легко поймет, какой огромной властью над всем разнообразием материи или форм
вещей обладает тонкий  и проницательный ум. Нет  ничего  разнообразнее,  чем
человеческие   лица   и  их   выражение,  однако  память  способна  удержать
бесконечные их различия; более того, художник, обладая несколькими баночками
красок, остротой  зрения, силой воображения  и твердостью руки, мог бы своей
кистью   воспроизвести   и   нарисовать   лица   всех   людей,    когда-либо
существовавших, существующих, и тех, которые будут существовать (если бы ему
удалось  увидеть их).  Нет ничего  разнообразнее,  чем  человеческий  голос,
однако  мы  легко различаем и  узнаем  голоса  отдельных людей; более  того,
существует немало  шутов  и  мимов,  умеющих  подражать  чему  угодно,  живо
воспроизводить  любые звуки и голоса.  Нет ничего более  разнообразного, чем
артикулированные звуки, т. е. слова, однако существует возможность свести их
к небольшому числу букв алфавита. Поэтому не может быть сомнения в  том, что
если   в  науке  встречается  еще   очень  много  сложного,  запутанного   и
непознанного, то  это происходит не оттого, что человеческий ум  не обладает
достаточной  тонкостью  и  способностью  понимания  таких  вещей, но  скорее
потому,  что  объект  познания находится слишком далеко.  Ведь с интеллектом
происходит  то  же,  что  и с чувственным восприятием  отдаленного  объекта,
которое в  большинстве случаев бывает неверным,  а при должном приближении к
объекту дает  о  нем  верное представление.  Люди  обычно наблюдают  природу
издалека, как  бы с  высокой башни, и  слишком много  уделяют внимания общим
рассуждениям, но если бы они решились спуститься с этой башни и обратиться к
исследованию  частных  вопросов,  внимательнее   и  глубже   изучить   самое
действительность,  то  восприятие  ее было бы  значительно более истинным  и
приносило бы  больше пользы. Таким образом,  для  того  чтобы  сделать  наше
познание более истинным,  необходимо не только совершенствовать и  укреплять
сами  органы восприятия и мышления, но  и приблизить к  ним объект познания.
Поэтому не  должно быть никакого сомнения в  том,  что,  если врачи, оставив
хотя  бы  отчасти  общие  рассуждения, решатся пойти  навстречу природе, они
сумеют овладеть ею, о чем и говорит поэт:
     Так как различны болезни -- их мы по-разному лечим,
     Сколько бы ни было зол, столько ж спасенья путей ".
     Врачи  тем более  обязаны  это  сделать, что те философские  учения, на
которые  они   опираются  как  в  исследовании  методов  лечения,  так  и  в
приготовлении   лекарственных  средств  (ибо  медицина,  не  основанная   на
философии, не  может быть надежной),  в  действительности мало  чего  стоят.
Поэтому если слишком общие  положения, даже когда они верны, содержат в себе
уже тот недостаток, что  мало побуждают человека к действию, то, конечно же,
значительно  большая  опасность  таится  в  тех  общих  положениях,  которые
оказываются ложными и тем самым приводят к неправильным выводам.
     Итак, медицина, как  видим, до  сих пор  продолжает находиться  в таком
состоянии, что она  скорее хвастается  своими  успехами,  чем  действительно
разрабатывается,  а если даже  и  разрабатывается, то  не  развивается  и не
приумножается,  ибо  все  усилия,  потраченные  на  нее, скорее выглядят как
движения по  замкнутому кругу, чем как действительное продвижение  вперед. Я
нахожу, что авторы  медицинских сочинений очень много повторяют одно и то же
и очень мало прибавляют нового. Мы разделим медицину на  три части, которыми
обозначим три ее предназначения. Первая обязанность  медицины  -- сохранение
здоровья,  вторая  -- лечение болезней, третья  -- продление жизни. Впрочем,
эту последнюю  врачи,  как  мне  кажется, не признают  важной  частью своего
искусства, довольно неразумно объединяя ее с двумя остальными.  Они считают,
что  если им  удается предупреждать наступление болезней или  излечивать их,
когда они возникают, то  это  уже само по себе влечет продление  жизни. Хотя
это не вызывает ни малейшего сомнения, однако здесь врачи оказываются весьма
недальновидными, не замечая, что и то и другое относится только к болезням и
имеет   в  виду   только  такое   продление  человеческой  жизни,   которому
препятствуют  болезни, сокращая ее. Но никто из врачей не исследовал должным
образом, как продлить самое нить жизни и на какое-то время отдалить  смерть,
незаметно подкрадывающуюся к человеку, как результат естественного распада и
старческой атрофии организма. И пусть никого не смущает и не волнует, что мы
рассматриваем  как  задачу и предмет  науки прежде всего  то, что подвластно
судьбе  и  божественному  провидению.  Конечно,  вне  всякого  сомнения,  от
провидения   в  равной  мере  зависит  любая  смерть,  и  насильственная,  и
являющаяся  результатом  либо  болезни,  либо  старости, однако это вовсе не
исключает  мер  предосторожности  и лечения.  Искусство  и  труд человека не
повелевают  природой  и  судьбой, а прислуживают им. Но  об  этом  мы скажем
несколько  позже;  здесь  же  мы  хотели  только  предупредить, чтобы  никто
ошибочно не  смешивал  эту третью, лежащую на  медицине обязанность  с двумя
предыдущими, что до сих пор делалось почти всегда.
     Что  касается  задачи  поддержания   здоровья,   являющейся  первой  из
перечисленных  нами  обязанностей  медицины, то об  этом писало много ученых
достаточно неудачно, впрочем, как и во многих  других отношениях,  придавая,
по нашему мнению, чрезмерное  значение ограничению числа продуктов питания и
отбору  их и  уделяя  значительно  меньше, чем  нужно, внимания  определению
необходимого для организма количества их.  Ну а  если они  все же говорили о
необходимом для человека количестве пищи, то, подобно  философам-моралистам,
чрезмерно  восхваляли  умеренность, несмотря  на то,  что и превратившееся в
привычку  недоедание  и  ставшее  обычным,  ничем  не ограниченное  обильное
питание  могут  сохранить  здоровье лучше,  чем эта знаменитая  умеренность,
которая делает человеческий организм  слабым и неспособным, когда необходимо
переносить  как излишества,  так  и недостаток. Далее. Никто  из  врачей как
следует не систематизировал и не описал те виды упражнений, которые особенно
полезны  для  сохранения здоровья, хотя едва  ли существует  такая  болезнь,
которую  нельзя  было  бы  предупредить  соответствующим  видом  упражнений.
Например, при болезни почек полезна игра в кегли, при заболевании  легких --
стрельба  из  лука, для желудка полезны прогулки и  верховая езда и т. д. Но
так как мы рассматриваем эту часть о сохранении здоровья лишь в целом,  то в
пашу задачу сейчас не входит разбирать менее значительные недостатки.
     Лечение   болезней  составляет  ту  часть  медицины,  на  которую  было
затрачено  особенно  много  труда,  хотя  результаты  его  оказались  весьма
скудными.  Она  представляет  собой  учение  о  болезнях, которым подвержено
человеческое  тело,  о  причинах  этих  болезней,  их симптомах и  средствах
лечения. В  этом втором разделе медицины  очень  многое  требует  изучения и
развития. Мы изложим здесь лишь несколько наиболее важных  вопросов;  думаю,
что  будет  достаточно  просто  перечислить  их,   не  следуя  какому-нибудь
определенному порядку или методу изложения.
     Прежде всего укажем на то, что давно уже забыт  введенный Гиппократом в
высшей степени полезный  обычай тщательно и аккуратнейшим образом записывать
все,  что  происходит с  больным, сообщая о природе болезни,  о  примененном
лечении,  об  ее  исходе.  И  поскольку мы  уже  обладаем  столь  удачным  и
замечательным примером  этого в  лице человека,  считающегося  отцом  данной
науки,  то нам нет никакой  необходимости искать  какой-нибудь иной  пример,
заимствованный  из  других областей  знания,  например  из  весьма  разумной
практики юристов,  у которых издавна  существует обычай записывать все более
или  менее интересные случаи и  новые  решения  для  того, чтобы  быть лучше
подготовленными  на  будущее.  Поэтому  я считаю,  что необходимо непрерывно
вести  описание  всех  болезней  и после  тщательного  и  серьезного  отбора
объединить  их  в одном  собрании. Это  собрание, по моему мнению, не должно
быть  настолько  обширным, чтобы включать в  себя все совершенно заурядные и
обыденные  случаи  (ибо  это  не  имело бы  конца и  не  принесло бы никакой
пользы), но, с другой  стороны,  оно  и не должно быть  столь  сжатым, чтобы
включать  в себя  только  редчайшие и  поразительные  случаи  (что и  делают
некоторые  авторы).   Ведь  многое  оказывающееся   необычным  в  способе  и
обстоятельствах  своего  осуществления вовсе  не является  таковым  в  самой
сущности. Но тот,  кто посвятит себя тщательным  наблюдениям, даже, казалось
бы, в самых обычных вещах сможет обнаружить многое достойное внимания.
     То же  самое  обычно  происходит и в анатомических изысканиях:  имеющее
отношение к человеческому телу вообще  исследуется самым тщательным образом,
здесь проявляется живой  интерес и отмечается любая мельчайшая деталь; когда
же  дело доходит  до исследования того многообразия, которое  мы встречаем в
различных  телах, энергия  врачей  вдруг ослабевает. Поэтому  я  считаю, что
общая анатомия  исследована  самым подробнейшим  образом,  сравнительная  же
анатомия требует дальнейшего  развития. Действительно, люди научились хорошо
исследовать  отдельные части  тела,  их  состав, форму, расположение, но они
значительно  меньше  внимания  уделяют  наблюдениям  над  различием  форм  и
признаков  этих частей у разных  людей.  Я считаю, что такого  рода упущение
происходит лишь  по  той  простой причине,  что  в первом  случае может быть
вполне достаточно одного или двух  вскрытий,  а во втором (когда речь идет о
сравнении  и  исследовании  отдельных  случаев)  необходимо  внимательное  и
всестороннее изучение многих трупов. К тому же в первом  случае ученые имеют
возможность  покрасоваться на лекциях перед  толпой  слушателей, а во втором
результат может быть достигнут лишь после долгих и кропотливых исследований.
А  между тем не вызывает никакого сомнения, что  форма и строение внутренних
частей организма  почти  не  уступают в  разнообразии  очертаниям  и  формам
внешних  органов: что  формы  сердца, печени или  желудка у людей  столь  же
разнообразны,  как  и формы лба, носа  или ушей. А между  тем  в  самих этих
различиях внутренних органов  довольно часто  и заключены постоянные причины
(causae  continentes) многих  болезней.  Врачи, не обращая на это  внимания,
иной раз  обвиняют в этом совершенно безвредные мокроты (humores), тогда как
действительным виновником  заболевания  является  само строение  какого-либо
органа. Если при  лечении таких болезней применять возбуждающие средства, то
это  не  даст хороших результатов, ибо в  данном случае возбуждение  вредно.
Напротив, следует исправить  положение органа и с  помощью  режима питания и
обычных средств лечения найти возможность успокоить боль и облегчить течение
болезни.  Подобным же образом к  области сравнительной анатомии относится  и
тщательное изучение  как всякого рода  жидкостей, так и следов, и отпечатков
болезней, наблюдаемых в процессе многочисленных  вскрытий.  Ведь обычно  при
вскрытиях  почти не обращают внимания на мокроты, видя в них лишь вызывающие
отвращение  нечистоты, тогда как в высшей степени необходимо отметить, какие
существуют  виды  различных  мокрот,  встречающихся  в человеческом теле,  и
сколько их (не слишком полагаясь здесь на уже существующее деление), в каких
областях  и полостях тела  они преимущественно образуются  и скапливаются, в
чем  их  польза и  их  вред  и т. п.  Точно  так же  сравнительная анатомия,
опираясь на собранные воедино многочисленные опыты множества  врачей, должна
очень  заботливо  и внимательно исследовать и  тщательно  сопоставлять между
собой обнаруженные  при  различных  вскрытиях следы  и  отпечатки  болезней,
причиненные  этими  болезнями  повреждения  и  полное  поражение  внутренних
органов,  как-то:  нарывы,   сокращения,  растяжения,  конвульсии,   вывихи,
смещения,  завалы, переполнения,  опухоли,  а также  все противоестественные
явления,  встречающиеся  в  человеческом   теле,  например  камни,  мясистые
наросты, шишки, черви и т. п. А ведь до сих пор все это разнообразие явлений
либо рассматривается в анатомических исследованиях от случая к случаю,  либо
вообще обходится молчанием.
     Что можно сказать о другом  недостатке анатомии,  заключающемся  в том,
что обычно не  производится анатомических  исследований на живых телах? Ведь
это  действительно  отвратительная  и  варварская  вещь,  вполне справедливо
осужденная  Цельсом ^. Однако не  менее  правильно и сделанное  еще древними
наблюдение, что многочисленные мельчайшие поры, проходы и отверстия, которые
невозможно обнаружить при анатомических вскрытиях, потому что они закрыты  и
невидимы в трупах, в живых  телах  раскрыты  и могут быть обнаружены. Но для
того чтобы одновременно  удовлетворить и  соображениям  пользы и требованиям
гуманности,  нет  необходимости совершенно отказываться  от  вивисекций  или
надеяться  на  случайные наблюдения  хирургов  (что  делал сам  Цельс),  ибо
подобные  наблюдения  можно  с  успехом  проводить  на  операциях  с  живыми
животными, которые, несмотря на отличие своих органов от человеческих, могли
бы удовлетворить потребности такого исследования, если, разумеется, при этом
делать правильные выводы,
     Переходя  к  исследованиям самих  болезней, мы видим, что врачи считают
очень многие болезни  неизлечимыми,  причем  одни считаются  неизлечимыми  с
самого начала заболевания, другие -- после какого-то  определенного периода.
Так что проскрипции Л.  Суллы и триумвиров оказываются  совершенным пустяком
по  сравнению  с  проскрипциями врачей,  своими  совершенно  несправедливыми
приговорами осуждающих на смерть такое множество людей, из которых,  правда,
очень многие  избегают ее гораздо легче, чем это  некогда  удавалось жертвам
римских  проскрипций. Поэтому я  абсолютно  не  сомневаюсь  в  необходимости
создать какую-то  книгу  о лечении болезней,  считающихся  неизлечимыми, для
того чтобы  она побудила  и призвала выдающихся и  благородных врачей отдать
свои силы этому труду, насколько это  допускает природа, поскольку уже  само
утверждение, что эти болезни являются неизлечимыми,  как бы  санкционирует и
безразличие, и халатность, спасая невежество от позора.
     И я хотел бы пойти здесь немного дальше: я совершенно убежден, что долг
врача состоит не только  в том, чтобы восстанавливать здоровье, но и  в том,
чтобы облегчать страдания и мучения, причиняемые болезнями, и  это не только
тогда,  когда  такое  облегчение боли как  опасного  симптома  болезни может
привести  к выздоровлению, но даже  и в том случае, когда уже нет совершенно
никакой надежды на спасение и можно лишь сделать самое смерть более легкой и
спокойной, потому что эта эвтаназия ^, о которой так мечтал Август, уже сама
по  себе является  немалым счастьем;  примером такой счастливой смерти может
служить кончина Антонина Пия, который, казалось, не умер, а заснул  глубоким
сладким сном. То  же самое, как говорят, выпало и на долю Эпикура: когда его
состояние стало  безнадежным,  он заглушил  все чувства  и  боль в  желудке,
упившись вином, откуда и эти слова эпиграммы:
     И затем уже пьяный он испил воды Стикса ",
     т. е.  вином заглушил горечь стигийской воды. А в наше  время у  врачей
существует своего рода священный обычай остаться у постели больного  и после
того, как потеряна последняя надежда на спасение,  и здесь, по моему мнению,
если  бы они хотели быть  верными  своему  долгу  и  чувству гуманности, они
должны были бы и увеличить свои  познания в медицине, и  приложить (в  то же
время) все старания к тому, чтобы облегчить уход из жизни тому, в ком еще не
угасло  дыхание.  Эту  часть  медицины  мы  называем  исследованием  внешней
эвтаназии  (в отличие  от той эвтаназии,  которая  рассматривает  подготовку
души) и считаем, что эта дисциплина должна получить развитие.
     Кроме того, в учении о лечениях болезней я  вижу один общий недостаток.
Дело в том, что современные врачи  хотя и совсем неплохо могут указать общее
направление лечения, однако конкретные средства, специально  предназначенные
для лечения отдельных  болезней,  они или недостаточно хорошо знают, или  не
слишком  продуманно  применяют.  Своими   безапелляционными  суждениями  они
разрушили и уничтожили достижения старой и проверенной на опыте медицины, по
произволу  прибавляя, отнимая или меняя  что-то в  методах  лечения, подобно
аптекарям  заменяя  одно средство  другим; они  так  высокомерно  повелевали
медициной,  что  медицина  сама  перестала  повелевать  болезнями.  Ведь  за
исключением  териака,  митридатия и.  может быть,  диаскордия, алькермеса  и
немногих других средств,  они не придают серьезного значения почти ни одному
определенному лекарству и не применяют их строго. Ведь то лекарства, которые
продают в аптеках,  скорее оказывают действие  на общее состояние организма,
чем  предназначены,  собственно,  для лечения  того  или  иного заболевания,
поскольку  они по  существу не имеют в виду  специально ни  одной болезни, а
лишь   способствуют  общему   очищению,   раскрытию  закупорок,   укреплению
пищеварения.  Результатом  этого оказывается  прежде  всего, что  знахари  и
ворожеи  успешнее  лечат болезни, чем  ученые врачи, потому что они точно  и
скрупулезно соблюдают рецепты изготовления и составления испытанных средств.
Мне  по  этому поводу вспоминаются слова  одного знаменитого у нас в  Англии
врача, кажется иудейской веры, последователя арабской  школы медицины: "Ваши
европейские  врачи, конечно, ученые люди,  но только они  не умеют лечить ни
одной болезни".  Он  же обычно, шутя,  хотя, впрочем,  и весьма  недостойно,
говорил, что наши врачи похожи на епископов, которые  умеют только венчать и
отпускать грехи  и ничего  больше.  Но, говоря  серьезно, как того и требует
само дело, мы считаем чрезвычайно важным, чтобы несколько знаменитых врачей,
известных  как  своей практической деятельно