й же комнате,
так  что несколько больничных  служителей могут  сдерживать  тысячи  сильных
больных. Эта потеря привязанности, в противоположность здоровому  состоянию,
проявляется у  них в прямом отношении  к  близости кровных и родственных уз,
так что они могут проявлять временную радость при входе нового лица или живо
чувствовать еще любовь  к родине или к дальнему  родственнику, но они питают
злобу  и  даже  отвращение   к  сыну  или  жене,  которые  до  болезни  были
единственным предметом забот в их жизни; чем сильнее была любовь до болезни,
тем  сильнее проявляется ненависть  теперь, и  проявляется в таких  жестоких
поступках  и клеветах, которых не придумал  бы  самый  ловкий и непримиримый
враг.  Это обстоятельство более, чем умственное расстройство (которое иногда
отсутствует или  является незаметно), отличает душевнобольного от здорового,
так что я, чтобы  убедиться, вполне ли выздоровел какой-нибудь больной, имею
обыкновение  по  прошествии  нескольких  месяцев  сближать  его  с  прежними
любимцами, и  если  я  вместо  сильной  радости,  которую  в  таких  случаях
проявляет  здоровый   человек,  наблюдаю  холодность,   которая   заставляет
избегать, а не искать поцелуя, то я считаю этого пациента еще больным.
     Немногие,   напротив,   выказывают  преувеличенную  привязанность;  они
покорны в обращении с домашними и боятся оскорбить их каким-нибудь пустяком;
каждый  раз  они  бросаются  на  колени,  прося  прощения  за  несовершенные
проступки.
     Скверно положение тех странных влюбленных помешанных, которых романисты
никогда не  могли  изобразить,  ни  даже великий  английский поэт,  с  таким
совершенством рисовавший  на сцене характеры умалишенных, и которых я назову
немыми  влюбленными. Это мономаньяки, большей частью целомудренные, которые,
не  объяснившись  с  воображаемым   возлюбленным  существом,  претендуют  на
взаимность. Вот один такой случай.
     Фар.  происходящий  от длинного ряда  эпилептиков и маньяков, но тем не
менее  хороший  патриот и работник, проявлял  такое скудное развитие чувства
общественности, что простоял в одной лавке с  двумя мальчиками целый год, не
проронив  ни  слова,  так  что  родители этих мальчиков отняли их  оттуда из
боязни, чтобы они не  онемели. Целомудренный и  подверженный продолжительным
галлюцинациям, он однажды  вообразил, что одна девица, у которой он  покупал
мыло и масло,  влюблена в него. В свою  очередь  он также влюбился в нее, но
так  как  в   нем  сочеталась  трусость  людей  целомудренных   с  трусостью
мономаньяков, то он  был  далек от мысли проявить в  словах или  жестах свою
любовь, а хранил  ее в душе и  все время опасался,  что  малейшим  движением
обнаруживает  ее, подобно тому как принимал  за взаимность фразы и поступки,
не имевшие  с любовью ничего общего, например, если  она  говорила  ему: это
очень    хорошее    мыло.   Возьмите   это   масло;   я   вам   ручаюсь   за
доброкачественность.  Эти проявления ее страсти он считал такими серьезными,
что они,  по  его мнению, способны были  скомпрометировать его честь и честь
девушки, и вот по  прошествии целого года  таких опасных ошибок, как  он это
называл, он решил завершить  свое ухаживание браком и для этой цели попросил
руки своей "возлюбленной"  в  письме столь  же загадочном, как и прежнее его
ухаживание. Когда бедные женщины  открыли наконец глаза и ответили  ему, что
он  фантазирует, он среди  бела  дня представился  матери своей  "невесты" с
вопросом, желает ли она покончить, и когда  та  ответила, что ей неизвестно,
чтобы у них  было что-нибудь общее, он убил ее ножом, прорезав ей  печень, и
затем спокойный и  невозмутимый покинул  ее дом и возвратился в  Милан. Наша
бодрствующая полиция  никогда бы и  не вздумала ловить его,  да  никто и  не
заподозрил  бы  его в  таком преступлении, если бы он сам не  явился,  чтобы
предать себя в руки правосудия;  даже после того некоторое время сомневались
в его виновности  - так безупречно было его прошлое и  так неясно проявление
его  любви.  Дело  выяснилось  лишь  после  того,   как  обратились  к  моей
экспертизе, благодаря которой этот  психопат, смерти которого публика громко
требовала, был  переведен из тюрьмы в  дом умалишенных, где он  написал свою
курьезную автобиографию  и где,  между прочим сказать, он,  который был  мне
обязан жизнью, покушался с куском железа в  руках на мою. Я упоминаю об этой
частности, которая, по-видимому, должна гораздо более интересовать меня, чем
моих  читателей, чтобы еще  раз  показать, что, если здесь  непосредственной
причиной  кажется  любовь, она  все-таки  была  лишь  толчком,  случаем  или
предлогом для проявления, конечно, в слишком жестокой форме болезни, которая
скрывалась в нем уже долгие годы, быть может, со дня рождения.
     Это   был   первый  представившийся  мне   случай   немой  влюбленности
сумасшедшего.  Другой  подобный   случай  описал   Морзелли  с   приложением
автобиографии и стихов своего больного. Последний, увидев  однажды издали из
своей комнаты девушку, влюбился в  нее, но  ничем не проявлял своего чувства
даже тогда, когда иногда в  праздничные дни  имел возможность приблизиться к
ней; но  вот  однажды он  вдруг  открыл  ей и публике  свою  скрытую страсть
торжественной пощечиной  в бальной зале, продолжая после  того сыпать  по ее
адресу  то  кровавые  обвинения, то  любовные извержения,  на  которые  ждал
полнейшей взаимности.
     Третий  пример  представился недавно  мне и Перотти в  лице  50-летнего
крестьянина. Заболев в  молодости пеллагрой,  он  эмигрировал  в Соединенные
Штаты и в течение пяти лет трудом успел накопить себе порядочный  капиталец,
с которым он вернулся на родину, но вернулся не исцеленным от своей болезни.
Эта  старая  болезнь и  целомудрие,  сохраненное  им  до  пожилого возраста,
превратились   впоследствии  в  эротическое   умопомешательство   с   бредом
преследования.  Впервые болезнь выразилась в том, что он сделал  предложение
одной богатой вдове, на взаимность которой рассчитывал, несмотря на  то, что
она никогда до того не видела его. Предложение, конечно, не было принято, до
того оно показалось нелепым.  Он же вообразил и постоянно настаивал  на том,
что ее отец и дяди употребляют все усилия, чтобы он, отверженный, женился на
ней,  и затем,  чтобы  отомстить  ему  за его воображаемый  отказ,  публично
оскорбили его,  заставив  одного скульптора снять с  него бюст, в котором он
выглядел бы на 30 лет старее; так оно длилось до тех пор, пока, встретившись
однажды с этими лицами на улице, он три раза  выстрелил в них из револьвера.
Арестованный,  он  спокойно и  невозмутимо  заявил,  что  сделал это,  чтобы
избавить себя от нападок, которыми они мучили его с целью заставить жениться
на той женщине, и тем восстановить ее честь.
     Но есть еще более печальная  форма  такого сумасшествия, где чрезмерная
любовь сменяется чрезмерной ненавистью, как, например, у Калигулы и Нерона.
     У  некоторых   эта   противоречивая   форма  психического  расстройства
проявляется периодически.  Многие  жены душевнобольных  сознавались мне, что
их.  мужья в известные дни месяца переходили от излишней нежности  к крайней
жестокости, прося  после  припадка  прощения  и сознаваясь, что они одержимы
болезнью, заставляющей их  ненавидеть того, кого  они раньше обожали. Таковы
были любовь и дружба Тассо, и таковы все его  герои, которые быстро  любят и
перестают любить. Но это был гениальный маттоид.
     С этой формой умопомешательства тесно соприкасается  другая чрезвычайно
трагическая и грязная, где любовь смешана с жестокостью и развращенностью  и
где   нельзя  сказать,   что   преобладает:  любовь  или   ненависть,  такие
нечеловеческо-жес-токие вещи она проявляет. И здесь самый редкий пример дает
нам та  фатальная семья Цезарей, которая  как бы  предназначена историей для
того,  чтобы  показать,  до  чего  может дойти  и  как  может  быть  терпима
человеческая жестокость.
     Я  наблюдал случаи, которые, если  только  это  возможно,  превосходили
жестокости  Цезарей.  Один  граф,  который  впоследствии  оставил  все  свое
состояние одному  достойному ломбардскому городу, выдумывал для своей  жены,
которую  очень  любил, такие  необыкновенные  мучения,  что они  казались бы
невероятными, если  бы не были  официально подтверждены. Он держал  ее целые
дни обнаженной  и  замкнутой  в  шкафу, передавая ей  через  отверстие самую
скромную пищу, или  приглашал  трубочистов, чтобы они грубо надругались  над
нею, в то время  как он для усиления бесчестия и издевательства бегал вокруг
них, играя на скрипке.
     Отсюда  один  шаг  к  той  половой  психопатии,  которая  жаждет  крови
(sanguinaires).
     Гофман рассказывает об  одном субъекте,  которого  проститутки называли
палачом, потому что он имел обыкновение пред совокуплением мучить  и убивать
кур, голубей  и гусей,  и  о другом,  который в  течение нескольких  месяцев
тяжело  ранил 15 девиц в половой  орган, удовлетворяя таким способом, как он
сам сознался,  свой половой инстинкт, который почти периодически пробуждался
в  нем  и  уже несколько  раз доводил  его  до онанизма и до безнравственных
поступков с  мальчиками и мужчинами (Lehrbuch der  Gerichtl. Medicin., 1871.
P. 852).
     Майнарди  описывает  следующий  случай,  где   дело,   однако,  идет  о
полуидиоте. Некий Грасси воспылал однажды ночью страстью к своей  кузине, но
когда та воспротивилась  его желаниям,  он  нанес ей ножом  несколько  ран в
живот и тем же ножом убил отца ее и дядю, пытавшихся остановить его; прикрыв
затем трупы, он пошел искать удовлетворения в объятиях жены одного сельского
рабочего,  которая  была его любовницей; но не утолив  своей жажды крови, он
зарезал своего собственного отца и нескольких быков, стоявших в хлеву.
     Другой  психопат,  Филипп,  находил  удовольствие  в   том,  что  душил
проституток. "Я люблю женщин,  -  объяснил он  однажды, - но  мне доставляет
удовольствие душить их после того, как я их употребил".
     Жиль де Ретц, французский маршал, убил для удовлетворения своей гнусной
похотливости  более  800  юношей,  ассоциировав  сладострастие  с   какой-то
странной религиозной чертой.
     Маркиз де Сад находил наслаждение в том,  что, обнажив проституток, бил
их  до  крови  и  потом  лечил  их  раны;  это  сладострастие,  смешанное  с
жестокостью, было для  него  как бы идеалом  наслаждения,  для  которого  он
составил целую теорию.
     Бриер де Буамон  рассказывает об одном капитане, который заставлял свою
возлюбленную ставить себе пиявки к половым частям перед  каждым соитием; это
длилось до тех пор, пока  у  несчастной  образовалась  глубокая анемия и она
отправлена  была  в  больницу.  Он  же упоминает и  о маркизе  С.,  который,
заставив своих  лакеев связать  проститутку,  нанес ей  несколько ран, после
чего пытался изнасиловать ее.
     Граф Застров  (Casper-Limann. Handbuch.  190 и  495),  50  лет от роду,
обладал довольно живым  умом, так что составлял даже великолепные  поэмы, но
был  тщеславен и склонен к экзальтации,  сентиментальности, эксцентричности;
так, например,  однажды  пытался вылечить  раненого  брата игрой на рояли  и
утешить тем же  способом  вдову,  в  то время  как труп ее мужа лежал еще  в
постели. Мать его была lipomaniaca, отец его был  эксцентриком,  а брат  его
покончил самоубийством. Он сам занимался онанизмом с шестилетнего возраста и
находил это  занятие чем-то  прекрасным  и благородным; несколько раз уже он
был арестован  за то, что неожиданно нападал  на мужчин различного  возраста
(от 14  до 70  лет) и, после нескольких любезных фраз,  пытался обнажить их,
чтобы мастурбировать с ними, оправдывая себя в стихах  или в прозе следующим
образом:  "У меня  сердце Евы  и тело Адама, я не боюсь закона  государства,
любовь  - закон  всех законов,  и самый великий  и святой  из поэтов сказал:
любите друг друга". В  последний раз  он  напал на пятилетнего  мальчика  и,
тяжело укусив его в лицо и член, пытался задушить его.
     Он был признан виновным.
     От этих случаев мы переходим к той форме половой  психопатии, которую в
настоящее время наука  отделяет от  преступления и в которой  любовь находит
удовлетворение  лишь  в  объятиях  трупа, доходя  даже  до самого  жестокого
людоедства. Это - некрофиломания.
     Georget рассказывает об одном полуидиоте, который, изнасиловав девушку,
отгрыз  ей часть груди и  половых  органов;  известен также случай  сержанта
Бертрана,  внука  умалишенных  прародителей,  который  восьми  лет  от  роду
возбуждал  себя для мастурбации  вырыванием внутренностей у животных; каждые
15  дней  он страдал периодической  головной  болью,  во время  которой  вид
открытого  трупа  возбуждал  в нем  неукротимый  аппетит истого антропофага.
Много раз он  ночью проникал на кладбище, выкапывал женские трупы, вырывал у
них внутренности, наносил  раны в шею и грудь, прорезывал суставы и, страшно
вымолвить,  находил  величайшее   наслаждение  в  прикосновении  к  наиболее
разложившимся трупам.
     Verzeni,  происходящий от  больной пеллагрой и  крети-нической семьи, с
асимметрическим  черепом,  атрофированным  с  правой  стороны,  с  чрезмерно
развитой челюстью и правосторонней потерей  фосфенов, задушил двух  женщин и
еще  нескольких  чуть  не  лишил  жизни тем  же способом из  сладострастного
удовольствия, которое он испытывал при обхватывании шеи своей жертвы, как он
еще в детстве  привык это  делать с курами. Когда  жертва была задушена,  он
рассекал ее труп, грыз ее члены и сосал ее кровь*.
     [Lombroso, Verzeni e Agnoletti. Лота, 1875.]
     После  изучения  всех   этих  случаев   я   не   могу  вполне  признать
справедливость приговора  суда  во  Франции, признавшего  полную  виновность
прошумевшего в свое время Menesclou, который 19-летним юношей разрезал на 44
куска и изжарил 4-летнюю девочку. Во время поисков и после ареста он выказал
полнейшее безразличие, покоясь  на кровавых фрагментах  своей жертвы и храня
некоторые из  них в своем  кармане.  Его дяди страдали алкоголизмом, а  мать
умопомешательством с  галлюцинациями; сам он  на 9-м месяце от роду  заболел
воспалением   мозга    и   впоследствии   страдал    беспокойным    сном   и
раздражительностью;  с ранних лет онанируя, он поздно развился и был глухим,
что ясно  говорит  о продолжительном  влиянии мозговой  болезни, которой  он
обязан  тем,   что,   невзирая  на   заботы  родителей,  остался  лентяем  и
несообщительным со своими, которых много  раз  колотил и обкрадывал, так что
был  даже  посажен в тюрьму; неспособный к какому бы  то ни было постоянному
труду  и учению,  домашний вор, преданный онанизму и  извращенным  поступкам
даже с собаками, он мог служить примером той противоречивости, которую часто
проявляют  сумасшедшие:  любя одиночество, он тем  не  менее искал  общества
самых порочных мальчиков моложе себя годами.
     Еще  до совершения  преступления он  дал знать своим  сверстникам,  что
открыл способ  задушить  человека, лишив его возможности  сопротивляться; он
намекнул  также  о самом будущем  преступлении, по поводу  которого  написал
страшные стихи.
     Эти стихи, написанные человеком,  относившимся с  таким  отвращением ко
всякому  учению  и  труду,  точно  так  же  как  несколько рисунков  женщин,
набросанных  в  темнице,  факсимиле которых находится  у  меня*,  отнюдь  не
способны  доказать здравого ума того,  кто их составил, а лишь говорят о той
эстетической  наклонности,  которую проявляют слабоумные,  и о том  странном
удовольствии,  которое испытывают  умалишенные  и  преступники в  неразумных
повествованиях о своем  собственном преступлении,  рискуя  даже  выдать себя
этим. Если он, сознаваясь только в убийстве девочки, отрицал изнасилование -
что, конечно, делало преступление менее тяжелым -  и утверждал, что, схватив
ее за горло и встретив сопротивление и крики, он, не зная сам,  что  делает,
задушил ее, то  я полагаю,  что он говорил правду, потому что  он, вероятно,
одним   убийством  удовлетворил   свой   половой  инстинкт,   который   ведь
анатомически невозможно  было всецело удовлетворить на  пятилетней  девочке.
Мы, несомненно, имеем здесь дело  с импульсом той кровавой любви помешанных,
которую так часто наблюдаем у  едва развившихся юношей, онанистов, носящих в
себе следы мозговых заболеваний с раннего детства. Очевидно, здесь речь идет
о  нравственной,  а  может  быть,   и  интеллектуальной   слабости,  которая
значительно должна была смягчить ответственность.
     [В тюрьмах  он набросал три рисунка,  из которых один изображает  льва,
убивающего  змею. Кроме  того, он  сочинил  много стихотворений.  -  Bonjour
printemps - Le temps  des cerises.  - Здесь кстати вспомнить о  стихотворной
деятельности графа Застрова.]
     Но  оставим  эту  грязь, которая  издает  зловоние.  Нам предстоит  еще
познакомиться с одной  более забавной формой влюбленного умопомешательства -
с  эротоманией,  которая,  по-видимому,  возникла  только  для  того,  чтобы
доказать  действительность  той платонической  любви, которую Ленау, великий
сумасшедший, назвал глупой любовью.
     Будучи противными старичками или бедняками или тем и другим вместе, эти
лица  избирают предметом своей привязанности  личность, выдающуюся красотой,
могуществом, богатством во всей стране; они воображают, что извещают о своей
любви посредством взглядов, вздохов  и частых писем,  которые, однако, редко
отправляются  по назначению, но  длинные  извлечения из  которых  сообщаются
друзьям.  И чем выше положение  любимой особы, чем труднее доступ к ней, чем
решительнее отказ, тем более они  верят во  взаимность; самые незначительные
обстоятельства   имеют   для  них   значение  самых   веских  доказательств,
заставляющих  их  считать себя  триумфаторами.  Чтобы  добиться  успеха, они
забывают про свои  обязанности  и про самые основные потребности: бледные  и
лишенные сна, когда любимая женщина удаляется от них,  они дрожат от радости
при ее  возвращении.  Неистощимые  в  своей болтливости,  которая,  впрочем,
всегда касается  одной и  той  же  темы,  они днем  и  ночью  бредят о  ней,
принимают  бред за действительность, и,  переходя  от страха  к  надежде, от
ревности к  ужасу,  они  покидают родных, друзей, пренебрегают общественными
обычаями  и  способны   на  самые  необыкновенные,  самые   странные,  самые
мучительные  поступки   для   выполнения  действительных  или   воображаемых
приказаний  своего  идола  (Эскироль).  И все-таки  они  не лишены  здравого
смысла. Я  знал одного господина, который  истратил  все свое  состояние  на
подарки принцессам и  королевам,  которым писал  образцовые  по  изяществу и
любезности  письма  и дошел  однажды до того, что  для выполнения приказаний
своей  принцессы,  против  воли антрепренера,  невозможным голосом пропел на
сцене  романс в честь  ее; отправленный, после покушения  на самоубийство, в
больницу, он  остановил свой выбор  на  прусской королеве,  рассуждал  сам с
собою  о  брачных  условиях, раздавал почести, но в  то  же  самое  время не
забывал своего положения и в остальном рассуждал довольно здраво.
     История   свидетельствует,  что  эта   эротомания  приобретает   иногда
эпидемический характер,  охватывает целые  страны.  В  XIV столетии в  Пуату
существовала под именем Gallois и  Galloise кучка энтузиастов или,  попросту
говоря, сумасшедших,  которые  добивались славы мучеников  любви. Летом  они
носили овечьи шкуры, а зимою ходили  голыми по  снежным горам, так что часто
некоторых из  них находили умершими от холода и  голода.  Один из хроникеров
(см. Lacurre. Memoires ser l'ancienne chevalerie)  пишет об  этом следующее:
"И все это  длилось известное  время, пока большинство из  них  не умерли от
холода;  многие умирали  от холода и  истощения возле своих подруг,  а также
последние вместе с ними, при  издевательствах и насмешках над теми,  которые
были хорошо одеты и