Совсем нет, я  все отдаю тем женщинам, которых хочу привлечь на свою
сторону, и для этой цели я даже продал платье, доставшееся мне после отца.
     В. Следовательно, чтобы достать денег, вы не остановитесь ни перед чем,
даже перед убийством?
     О.  Конечно, я не прочь бы убить какого-нибудь богача. Чтобы ввести мою
систему,  мне необходимо много  денег, несколько миллионов, и я уверен,  что
рано или поздно они будут у меня, -- я думаю об этом день и ночь.
     В. Кто же даст вам такие деньги?
     О. Правительство или государство, в благодарность  за изобретенную мною
систему.
     В. Но  разве вам  не  приходит в  голову, что  ваша теория должна  быть
нелепа, если всякий раз,  как вы  пытаетесь осуществить ее на  практике, вас
арестовывают?
     О.  Это  случается вначале  при всяком  нововведении. Чтобы  новые идеи
проникли в общество, нужно  бороться  за них, а  потом  уже  дело пойдет без
труда.  Когда мир убедится  в моей  правоте, я получу  награду,  а  все, кто
преследовали меня, будут наказаны.
     Далее,  когда  я  заметил  Детомази,  что  если  он  не  изменит своего
поведения и в будущем, то ему придется постоянно  переходить из тюрьмы в дом
умалишенных, а оттуда обратно в тюрьму, он отвечал: "Все это правда, я и сам
знаю, что врежу себе, но как только меня выпустят отсюда, я опять примусь за
прежнее. Та же самая штука выходит у меня  и с  пьянством, -- я  сознаю, что
мне вредно пить, и все-таки  пью. Изменить  своей натуры я не могу и решился
или умереть в тюрьме, или привести свой план в исполнение".
     В. Неужели вы не считаете преступлением изнасиловать женщину?
     О. Какое же это преступление! Мужчина обязан выполнять свое назначение,
а законы ваши  должны быть изменены согласно  с моими  требованиями.  Говорю
вам,  что  настанет  время, когда  на моей стороне  будет и правительство, и
король. Обольстить женщину, по-моему, даже похвально.
     В. Зачем же вы убили свою жену, когда ее обольстил другой?
     О.   Замужнюю  женщину   не  следует   трогать...   она   должна   быть
неприкосновенна.
     В дополнение этого диалога упомяну  еще о сочинениях Детомази, которыми
он занимался постоянно в тюрьме и больнице, лишь изредка только уделяя часть
времени  на  выделку  прелестных  шкатулочек.  Между  этими сочинениями есть
прозаические  и стихотворные. В первых сказывается иногда оригинальность  --
например  юмористический  список болезней, которыми страдал автор, но вообще
они   лишены   каких   бы  то   ни  было   литературных  достоинств.   Между
стихотворениями есть очень недурные, как, например, "Цветы".

     ЦВЕТЫ
     По саду и рощам гуляя,

     Нарвал я цветов для тебя;

     Прими мой букет, дорогая,

     Укрась им, друг милый, себя.

     И роза в нем есть меж цветами --

     Эмблема твоей красоты --

     Вплети ее меж волосами:

     Она хороша, как и ты.

     Есть в нем и фиалка лесная --

     Стыдливый прелестный цветок --

     Украсит он, верь, дорогая,

     Твой скромный душистый венок.

     Есть лилия также в букете,

     Чиста и невинна, как ты,

     Ах, вспомни о бедном поэте

     При виде ее красоты!

     Как небо, цветы голубые

     Нарвал я еще для тебя --

     Пускай незабудки лесные

     Расскажут тебе про меня.
     Характерную же  особенность  всех  произведений  этого поэта-эпилептика
составляют болезненный эротизм и теолого-коммунистические бредни.
     Определить, какой  именно  формой  умопомешательства страдал  Детомази,
чрезвычайно трудно; но не подлежит никакому сомнению, что это был психически
ненормальный  человек,  доказательством   чего  служит   отсутствие  у  него
осязательной  и  болевой  чувствительности,  полная   потеря   нравственного
чувства, обилие бессмысленных и  безнравственных сочинений, а также  нелепая
теория  социальной  реформы  и,  наконец,  его  чудовищный  эротизм  --  это
последнее  обстоятельство любопытно в  том отношении, что  организм Детомази
был крайне истощен вследствие пьянства и множества болезней,  как временных,
так  и  постоянных,  например  сифилис,  гонорея,  эпилепсия  и  алкоголизм.
Психическое  расстройство выразилось у  Детомази  в сложной форме: он был  в
одно  и  то  же  время  нравственно-помешанным, эпилептиком  (хотя эпилепсия
наверное     обусловливалась    злоупотреблением    спиртными    напитками),
маттоидом-графоманом и мономаньяком. Природа, как видите, смеется над нашими
классификациями,  и если  бы  мы вздумали  строго держаться их,  то наверное
наделали бы массу ошибок.
     Мишель Бианко, 44 лет, геометр, служил сначала в министерстве финансов,
а  потом, когда его уволили,  поселился на родине и в продолжение нескольких
лет  вел ожесточенную борьбу с капелланом и  другими  духовными лицами из-за
того, что те не дозволяли  ему загородить вход в  церковь забором и  сложить
возле  нее  навоз, что он считал  себя вправе сделать,  так  как дом его был
рядом  с церковью.  Он  затевал не  раз  тяжбы  по  этому  поводу  и  всегда
проигрывал  их,  но  это не  убедило  его в неправильности  иска,  а  только
заставило  прибегнуть к самоуправству. С тех  пор Бианко  положительно начал
преследовать капеллана и священников, так как,  по его мнению, духовные лица
утратили всякий raison  d'être в наше время; он не давал им проходу  на
улице  и  одного  из  них даже  оскорбил действием, за что и  понес  должное
наказание. Однако  это не заставило  его угомониться: он входил в  церковь с
трубкой, расклеивал у  дверей ее возмутительные  прокламации и  даже пытался
поджечь  ее,  за  что попал  наконец  в  тюрьму.  По произведенному  над ним
медицинскому  исследованию,   он   оказался   почти   совершенно  нормальным
физически,    но   очевидно    поврежденным    умственно:   чувствительность
(affettivita) y него была несколько понижена, кроме  того, замечались частые
подергиванья лицевых мускулов. Он презрительно относился к родине, выказывал
полное равнодушие к  своей семье и говорил, что любит  только Италию вообще.
Относительно религиозных вопросов  он держался крайне радикальных убеждений,
так  что  самые  насилия  над  священниками   казались  ему  доказательством
гражданской  доблести   на  том  основании,  что  в  конституционной  Италии
духовенство не должно быть терпимо.
     Тщетно  старались  убедить его в противном,  доказывая, что  священники
приносят  пользу как духовные наставники народа:  он упорно стоял  на своем,
что в настоящее время попы  совершенно не нужны, что Турин, где их  особенно
много,  гибнет именно благодаря  им и  что,  будь  он главою государства, их
скоро не осталось бы ни одного. Религию Бианко  считал, однако, необходимой,
и только служители ее казались ему  чем-то излишним. Так как  доводы свои он
основывал  зачастую  на  бессмысленной  игре  слов (как,  например функция и
фикция) или на личном неудовольствии, то глубоких искренних убеждений в  нем
нечего  и  предполагать,  а  настойчивость  его в  преследовании священников
объясняется просто  однопредметным  помешательством. Впрочем, у  него есть и
другая мания -- обращаться  всюду с петициями и просьбами:  он  подавал их и
королевскому прокурору,  и в различные  министерства, и  королю, и, наконец,
даже самому Папе.
     Уже самый факт подачи  такого множества объемистых  прошений заставляет
предполагать, что  Бианко принадлежит к тем несчастным  субъектам,  которые,
вообразив себя преследуемыми, чувствуют  неудержимую  потребность  описывать
свои  несчастья и  тратят  на  это целые  горы  бумаги, чего  здравомыслящий
человек, конечно, не стал  бы делать. Кроме того, в сочинениях  Бианко всюду
ясно обнаруживается  пункт его  помешательства -- ненависть к священникам  и
жажда мести  им. Что  же касается  изложения,  то  оно  страдает обычными  у
графоманов   недостатками  --   непоследовательностью,  отсутствием  логики,
страстью к игре словами и подчеркиванию их. Любопытную черту этого графомана
составляет его отвращение к устной речи: всегда готовый написать целые  тома
показаний,  он  упорно отказывался  давать  их  на словах,  так  что даже на
вопрос, за что его посадили в тюрьму,  отвечал, указывая на груды исписанной
бумаги: "Прочтите это и  узнаете". Впрочем, этой особенностью отличаются все
маттоиды,  о  чем мы  уже  говорили  раньше. Бианко был отпущен на свободу и
через  несколько дней  выстрелил  два раза из пистолета в бедного  сельского
священника.
     Карл Гито,  41 года, высокого роста, голова  микроцефала с приплюснутым
лбом  и вдавленным  черепом  на  левой  половине,  вследствие  чего  заметна
асимметрия  лица и головы. Некоторые врачи отрицали, впрочем, этот последний
признак,  другие  же  считали  его  несущественным, тем  более  что подобные
неправильности  строения черепа  бывают  даже у  людей замечательно умных. С
своей  стороны  я  замечу,  что важность какой  бы  то  ни  было  аномалии у
помешанных никак нельзя отрицать  лишь на том основании, что она встречается
иногда  у  здоровых  людей, иначе психически  больными  пришлось бы  считать
только субъектов, страдающих настоящим безумием или бешенством.
     Гито родился в семье гугенотов-фанатиков. Дед его с  отцовской стороны,
врач,  между прочим,  доказал свой религиозный фанатизм  тем, что  дал своим
сыновьям  странные  имена  Лютера  и  Кальвина. Наследственную  склонность к
умопомешательству он легко мог получить от своих родных, у  теток  дети  все
более  или  менее  страдали  душевными  болезнями; один  из  его  двоюродных
братьев,  гениальный музыкант, умер сумасшедшим; двоюродная сестра с 15  лет
впала в религиозную мономанию,  а дядя  в  старости лишился  рассудка.  Отец
Карла,  Лютер  Гито, считался, впрочем, смирным, хорошим человеком, и только
относительно религиозных вопросов  выказывал  безумный  фанатизм, --  считал
себя, например, соединившимся со Христом даже материально. Однако  и он умер
вследствие  припадков бреда. Из сыновей его у двоих  череп был  неправильной
формы, а третий доказал свою  жестокость тем, что на суде  с яростью нападал
на  брата.  Что  же  касается  Карла, то его  уже  давно считали  страдающим
религиозным помешательством,  и  ненормальность его  умственных способностей
была официально констатирована врачами-психиатрами за много лет  до убийства
президента.
     В Нью-Йорке Гито прожил два или три года -- на счет своих родственников
или знакомых, будто бы для изучения юридических наук;  затем,  вернувшись  в
Чикаго, продолжал  вести  тот  же  образ жизни  паразита.  Предположение его
издавать  религиозную газету "Теократ" не  осуществилось, так  как в  печати
было  высказано,  что  одного  этого  названия достаточно, чтобы  издание не
пошло.  Относительно  религии Гито держался того  мнения, что для  церковной
реформы необходимо уничтожить сначала все храмы.
     Через несколько времени  Гито,  однако же,  сам сделался приверженцем и
миссионером  одной из бесчисленных в  Америке  сект, из членов которой  его,
впрочем,  скоро исключили за  неприличное поведение в храме.  Вслед за тем и
брат выгнал Карла из своего дома за его интриги. Тогда ему пришлось посидеть
в  тюрьме  по  обвинению  в присвоении чужого имущества и  в  мошенничестве.
Обвинение основывалось, между прочим,  на  том, что, задумав читать лекции в
различных  городах, он в объявлениях  называл себя  великим  законоведом  из
Чикаго и не платил в гостинице за свое содержание.
     Прозанимавшись  усердно  месяцев  пять,  Гито  наконец  приготовился  в
адвокаты и некоторое время зарабатывал  по  2000 долларов  в год. Он заказал
себе  тогда   визитные  карточки,  на  которых  называл  себя  советником  и
знаменитым прокурором.
     Далее  он  присвоил  себе  еще титул  почтенного теолога  и,  когда его
укоряли  за  это,  объяснял  свой поступок  тем,  что  в тюрьме он  встретил
законоведа, сделавшего то же самое. Странное оправдание!
     Около этого времени Гито женился  на некоей Анни  и вначале  жил с  нею
мирно, но потом стал дурно  относиться к жене  и однажды запер ее в кабинете
уединения, так что бедная женщина едва не задохнулась там. После этого между
ними состоялся формальный развод. В  1879 году Гито вздумал  читать лекции в
Нью-Йорке  и на  первой же из  них устроил скандал,  объявив,  что предметом
лекции будет "существование ада", но вместо того начал говорить о пришествии
Христа  и  через четверть  часа  исчез  с  кафедры,  прежде  чем  негодующие
слушатели  успели  выразить свой протест по поводу такого обмана. Позднее он
напечатал, однако, относительно существования ада брошюру, не представляющую
никакого интереса.
     Живя  в  Нью-Йорке без  определенных занятий,  Гито  стал весьма  часто
появляться  в приемной  президента  и все добивался личного  свидания с ним.
Никто  не  обращал  на  это  особенного  внимания,  хотя  просителя  считали
помешанным, так как он выражал желание получить место то министра в Австрии,
то консула в  Ливерпуле или Париже, а в своих письменных  прошениях развивал
мысли, доказывавшие ненормальное состояние его умственных способностей,  и к
тому же еще никогда  не подписывал их. К прошениям обыкновенно прикладывался
печатный текст речи,  будто  бы произнесенной им в Нью-Йорке,  хотя этого не
было в  действительности.  Кроме  того, нередко присылал  президенту  письма
такого содержания:  "Скорблю  о  борьбе,  которая завязалась  между  вами  и
сенатором  С. Правда  на  вашей стороне, будьте  стойки, я  обещаю вам  свою
помощь  и  поддержку патриотов.  Уделите  мне  несколько  минут  для  личных
переговоров".
     Манеры  Гито представляли смесь рабского смирения  и смешного чванства.
Серьезно относиться к нему можно было лишь с первого взгляда; но поговоривши
с ним, вы  скоро  убеждались,  что  это  человек  ненормальный, добивающийся
известности  во что бы то  ни  стало и думающий только  о том,  чтобы занять
собою прессу. Свидетель Шау  показывал  на суде, что Гито уже много лет тому
назад говорил ему о своем страстном желании прославиться каким бы то ни было
способом  -- если не подвигом,  то хотя бы преступлением,  причем  указал на
Буса, убийцу Линкольна. А  когда  свидетель возразил, что за это  полагается
смертная казнь, Гито отвечал: "Это уже вопрос второстепенный".
     Служивший у  Гито в продолжение года секретарь  говорил, что  он весьма
щедр был только  на  обещания,  но не платил  никогда и что  в столе  у него
хранилась  куча фальшивых  денежных расписок.  Бумаги  он  тратил  громадное
количество, так как писал постоянно. При  разговоре  он никогда не смотрел в
лицо  своему  собеседнику,  и   глаза  его  вечно  бегали  по  сторонам.  Он
предполагал, что сделанные им долги будут уплачены самим Богом, в награду за
его успешную проповедническую деятельность, хотя в то же время позволял себе
чисто мошеннические проделки, например отдавал в  заклад  бронзовые вещи под
видом золотых, удостоверяя свою личность  визитной  карточкой, которую потом
незаметно брал назад, и перед друзьями хвастался своей ловкостью.
     Решившись убить  президента,  Гито  предварительно  осмотрел  тюрьму, в
которой  ему  предстояло сидеть  за это преступление, а  по  совершении  его
прежде  всего стал хлопотать  о том, как бы отправить в  газеты извещение об
этом событии.  Зятю своему он рассказывал, что мысль убить Гарфильда явилась
у него шесть недель тому назад.
     "Я уже лег в постель, -- говорил он, -- но еще не  спал, как вдруг меня
осенило  вдохновение, говорившее мне,  что  я  должен убить Гарфильда  и тем
положить конец затруднению, в какое поставлена республиканская партия. Встав
поутру, я забыл про это внушение свыше, но  затем  стал думать о  нем каждый
день и, чем, больше думал, тем сильнее убеждался, что сам Бог повелевает мне
убить  господина  Гарфильда.  Ненависти  у меня  к  нему  никакой  не  было:
напротив, я  уважал его,  но мне казалось, что ему необходимо сойти со сцены
для блага страны и что этого желает народ". Когда  Гито напоминали, с  каким
негодованием отнесся  народ  к  его преступлению, он  отвечал,  что идеи его
непонятны  толпе.  Судебному  следователю  он  сказал:  "Я был убежден,  что
исполняю волю Божию, но, может быть, я ошибся; мне думается теперь, что Богу
не угодно было, чтобы Гарфильд умер; теперь же, будь у меня даже возможность
повторить  покушение,  я  не  сделал  бы  этого.  Если  бы сам  Бог назначил
президенту  умереть,  то он  не  остался  бы в  живых.  Пистолет был  хорошо
заряжен,  и рука  у меня  не дрогнула, я  стрелял почти в упор, так что лишь
одно божественное провидение могло спасти  президента. Он не умрет, я в этом
уверен и  сожалею о причиненных ему  страданиях. Отныне всякая попытка убить
его  не будет  иметь успеха, потому что если это не удалось  мне, то никакая
пуля уже не страшна  ему. Значит, так предназначено  свыше и надо покориться
воле неба".
     Другим  Гито  говорил,  что  выстрелил  в  президента  с  целью  спасти
республику.
     В  числе бумаг, найденных  у него в момент  совершения этого  кровавого
дела, было следующее заявление:

     "В Белый дом.
     Трагическая   смерть   президента   составляет   для   меня   печальную
необходимость вследствие  моего  желания  соединить республиканскую партию и
спасти республику. Жизнь человеческая имеет мало цены. Во время войны тысячи
храбрых людей падают мертвыми, не вырвав ни одной слезы. Я  предполагаю, что
президент хороший  христианин,  и потому ему лучше будет в раю, чем здесь на
земле, и пр. Я -- законовед, теолог и политик.  Я -- демократ из демократов;
у меня приготовлено несколько таких заявлений для печати  и оставлены у Бече
(Весе), где репортеры могут видеть их. Я отправляюсь в тюрьму".

     В продолжение разбирательства на суде он  беспрестанно перебивал  своих
защитников и всячески оскорблял их или же просил, чтобы ему назначили других
адвокатов, обещая заплатить им... из общественных сумм.
     Когда же ему было предоставлено слово, он заявил: "Я прерывал адвокатов
и  судей потому,  что мне  нужно  было высказать факты  громадной  важности,
имеющие целью разъяснить, кто из нас -- я или сам Бог -- нанес первый  удар;
на этом основании я придаю  особенное  значение своим  запискам. Физически я
гадок, нравственно же обладаю мужеством, когда мне  помогает Бог. Я исполнил
то,  о  чем говорили газеты,  но я не  сделал бы этого, если  бы  не получил
повеления  от  Бога:  я  всегда  был служителем  Бога.  Он  руководил  моими
поступками, как некогда жертвоприношением Авраама; те, кто нападают на меня,
будут  наказаны смертью. Пускай  присяжные решат,  -- прибавил  он потом, --
действовал ли я по наитию свыше".
     В другой раз Гито, сравнивая  себя с апостолом Павлом, сказал: "Подобно
ему, я  стараюсь  привести мир  в содрогание.  У  меня, как  у него,  нет ни
золота, ни друзей, и, подобно ему, я окружен дикарями". Далее он заявил, что
наитие, подталкивавшее его на убийство Гарфильда, продолжалось две недели, в
продолжение которых он не мог ни спать,  ни есть, пока не совершил кровавого
дела, но после того спал отлично, хотя и находился в тюрьме.  На вопрос, что
такое наитие,  Гито  отвечал:  "Разум  находится  тогда  во  власти  высшего
божества и не управляет  поступками человека. Вначале  меня  ужаснула  самая
мысль  убить кого-нибудь, -- продолжал он, -- но  после я убедился,  что это
было истинное  вдохновение.  Невозможно,  чтобы я был  сумасшедший:  Бог  не
избирает своих служителей среди сумасшедших. Он охранял меня, и  потому я не
был ни расстрелян,  ни повешен. В конце  концов Бог  накажет  своих заклятых
врагов".  Правда,  на суде  перед присяжными  Гито старался  выдать себя  за
помешанного,  но ему и не оставалось ничего другого, после того как эксперты
отвергли его уверение,  что  он  действовал  по  наитию свыше, под  влиянием
болезненного, неудержимого  аффекта. Однако из этого еще не следует, что  бы
он был в здравом уме: все умалишенные, кроме страдающих манией самоу