сыты. У многих из них ножом  нужно  было открывать  рот,
других  приходилось отогревать, так они все  были измождены и так поледенели
их замерзшие  члены,  и  я ничуть  не  сомневаюсь,  что  погибшие Gallois  и
Galloise действительно были мучениками любви".
     О  том же явлении в Испании  мы  узнаем из книги Сервантеса, в  которой
изображен один из таких эротоманов, кишевших в то время тысячами вокруг него
и искоренению которых его  карикатура гораздо более  способствовала, чем все
королевские указы и торжественные проклятия.
     Недавно  Бартоли  сообщил,   что  в  1735  году   во  Флоренции   толпа
самоистязателей бегала в святую  пятницу по  улицам, заставляя  бить себя до
крови по обнаженным спинам 6666 ударами и нанося себе уколы в ноги и грудь в
честь  и  подражание  Христу,  а также в честь своих  красавиц,  под  окнами
которых  заставляли  сильнее бить  себя,  издавая  громкие вопли. И здесь мы
имеем дело с эпидемической эротоманией под религиозным предлогом.
     Впрочем,  случается,  что  предметом любви  бывает сам Бог,  к которому
обращаются далеко не платонические  выражения любви. Чтобы убедиться в этом,
достаточно  прочитать священные  книги некоторых  наших  аскеток,  например,
следующее  письмо истерической женщины,  упоминаемой Моро:  "Благодаря моему
доброму  повелителю  (Богу)  я  узнала  тайны  своего  сердца  и  нашла   им
объяснение; мне нужны  сильные, могучие объятия,  чтобы чувствовать, как мое
сердце  сливается  с  сердцем  того,  к  кому  меня  влечет...  Безграничное
преобладание   Бога  в  моей  душе,  его  величие,  которым  измерялось  мое
ничтожество, понятие,  которое я всегда имела о его божественных красотах, с
малых  лет заставляли  меня любить  его, уничижать  и забывать себя и видеть
везде и всюду лишь его одного. Пылкая страсть его любви часто побуждала меня
широко раскрывать объятия, чтобы со  всею доступной мне силой  прижать его к
своей  груди; материально  я не испытывала никакого сближения с ним, но  мой
повелитель,  соединяясь со  мною, доставлял мне  невыразимое блаженство.  Но
мало-помалу и тело (sic) стало принимать участие в восторгах души"*.
     [Moreau. Des aberrations du sens genesique, 1880.]
     Агнеса  Бланбекер   считалась  святою  в   Вене  во  времена   Рудольфа
Габсбургского, и ее  откровения прилежно  собраны  были ее исповедником. Вот
некоторые из них.
     Однажды ей  явился Иисус Христос, весь покрытый  ранами, и  блаженство,
которое она  испытывала  при созерцании этой  божественной  крови,  было так
велико, что она готова была лишиться всякого другого удовольствия, только бы
сохранить это; при этом раны на руках означали для нее дарование, а на ногах
- прощение; в другой раз Иисус Христос приготовил ей на кухне рагу из молока
и миндаля, что означало страдание и сожаление. Однажды ей явился  совершенно
голый монах, и это означало позолочение церкви (!!)...
     Это -  новый пример того  странного сочетания эротических и религиозных
стремлений, которое дало начало стольким обрядам в древности.
     Я  знал эротоманьяков еще более странных, которые  влюблялись в существ
вовсе не  существующих и которые  по двое (folie a deux) выказывали чувство,
называемое нами идеологической любовью.
     В  апреле 1870 года в мою клинику привезены были  две сестры, одержимые
обе  одним  и  тем  же  эротически-тщеславным  умопомешательством;  обе  они
жестикулировали и кричали  в унисон, что, удерживая их  в доме  умалишенных,
оскорбляется их благородство и что скоро придет  офицер, чтобы освободить их
и отомстить за них.
     Одна из них,  Коринна, 25  лет, с  нежным лицом,  каштановыми волосами,
несколько продолговатым  черепом, но почти нормального  объема, с  несколько
расширенными зрачками и  немного уменьшенной чувствительностью  к страданию,
была  одержима галлюцинациями; так,  например,  она чувствовала запах серы и
пороху  и  слышала голос  офицера, который  говорил  ей то  комплименты,  то
непристойности  и  к которому  она  обращалась  со словами: "Приди  и возьми
меня",   повторяя  эти   слова  с  невыносимым  упорством,   как   будто  бы
действительно  имела  дело  с  живой  личностью.  Она   не  питает   никакой
привязанности к семье, но зато чрезвычайную к  сестре,  которой  беспрерывно
пожимает руки, сообщая ей надежду  на свое близкое замужество с воображаемым
офицером. На просьбы поведать нам, о ком  она  говорит, она не может  ничего
ответить,  так  как  никто с нею  никаких  сношении  не  имел; от времени до
времени  она  произносит  отдельные фразы, характерные  для систематического
безумия, например: "У него судебные должности на ногах". Нарядно одетая, она
отвергала  всякое платье, которое не  было из шелка, и  презирала нашу пищу,
она, которая в ожидании счастливого замужества, питалась одними сладостями.
     Другая сестра, Лаура, 27  лет,  с еще более нежным лицом,  одета так же
изящно и имеет светлые, тонкие и  густые волосы.  Продольный диаметр  черепа
170, поперечный  145,  окружность 520;  в средней части  suturae  coronariae
наблюдается  возвышение;  зрачок  неравный;  чувствительность притуплена  на
правой  стороне.  Она очень интеллигентна,  вежлива, сильно любит сестру, не
страдает галлюцинациями, но со спокойной настойчивостью повторяет, что здесь
ей не место, что  она должна выйти замуж за офицера; спрошенная же, кто этот
последний и как она с  ним познакомилась, она  ограничивается одним ответом:
"Это офицер". - "Но  как его имя?" -  "Не знаю; я его видела только один раз
на ярмарке". Часто она старается  успокоить бушующую  сестру, смеясь вначале
над ее галлюцинациями, но  затем она увлекается ее примером  и кончает  тем,
что  начинает кричать, биться головой о стену, рвать на себе волосы, подобно
той.
     Я старался  добиться причины этого двойного умопомешательства  и  узнал
следующее: отец их, тщеславный  человек, питал страсть к алкоголю и промотал
все свое состояние с друзьями;  мать их была чрезвычайно  пустым, горделивым
существом и умерла, когда дочери были  еще детьми; бабушка со стороны матери
страдала горделивым бредом и внушила своим внучкам  идею, что,  выросши, они
непременно выйдут замуж за принцев  и  графов; дедушка со стороны матери был
помешанный;  одна сестра умерла от  чахотки, один брат -  пьяница, другой  -
буян, третий перенес уже маниакальный приступ, четвертый, наконец, пьяница и
честолюбец, убежал в Америку,  похитив  отцовские вещи; а все они  чрезмерно
преданы республиканским и социалистическим идеям.
     Лаура,  относясь прилежно  к своим домашним  обязанностям,  по временам
все-таки  любезничала   с  офицерами  и  унтер-офицерами;  но  из  тщеславия
отвергала их предложения, считая их ниже своего  положения, которое, однако,
отнюдь нельзя было назвать знатным.
     Коринна,  подверженная с детства головным  и желудочным болям, избегала
труда, также мечтая о несбыточном браке; десять лет тому назад она отклонила
предложение   одного  чиновника,  потому  что  однажды  видела,  как  он  ел
каштановый соус;  другому  она  отказала  за  то,  что  он был  содержателем
кофейни; странная, всегда полупомешанная, она в 1866  году совсем помешалась
и стала вопить, что должна выйти замуж за красавца офицера, что она графиня,
богата и т.п. Сестра  ее вначале относилась недоверчиво к этим галлюцинациям
и только из желания успокоить ее поддерживала их, но впоследствии, благодаря
постоянному  пребыванию  вместе   с   нею,  сама  дала  убедить  себя  в  их
действительности и  стала подражать ей, а затем, сошедшись на одном и том же
бреду,  обе стали одинаково объяснять  свои ощущения. Если кто-нибудь пел на
улице,  то это непременно был голос их друга; если никто не являлся,  то это
объяснялось  их  недостаточно  богатым  туалетом.  Поэтому  они  то  и  дело
заказывали полные свадебные гардеробы  и расхаживали  по комнатам в нарядных
костюмах,  днем и  ночью, с  шелковыми зонтиками в руках, все в ожидании его
прихода; но так как он не являлся, то они заказывали новые платья, тратя  на
это  все   свое  состояние,  и,  чтобы  показаться  своему   фантастическому
поклоннику  более  богатыми, оставили  обыкновенную  пищу  и стали  питаться
одними  сладостями,  считая   их  более   подходящими  для  своего  будущего
положения. И все время кричали: "Что? Офицер? Отчего же он не приходит? ведь
мы. уже одеты?" Так длилось дело до  тех пор, пока в один прекрасный день им
действительно  представился какой-то офицер, который готов  был жениться  на
одной из  них, но они  поспешили с презрением оттолкнуть его,  не встретив в
действительной личности того ангельского типа, который  они мысленно создали
себе; они никогда не выходили из  дому и  даже не  высовывали головы в окно,
чтобы  при  столкновении с практической жизнью их  идеал  не потерял  своего
престижа.
     В моей клинике Лаура, разлученная с сестрой, вскоре успокоилась и снова
взялась за  труд,  и  только по изысканности поз и костюма  да  по некоторым
недозрелым фразам можно было судить о ее болезни.  Но зато другая продолжала
пребывать  в  состоянии  острой  мании;  она  осыпала   нас  проклятиями,  с
отвращением  отвергала всякую работу, рвала  все платья, которые не были  из
шелковой  материи,  и находила  недостойными себя белые и  чистые больничные
покрывала.
     Изолированная  и  подвергнутая  лечению  водою  с  целью вызвать у  нее
обещание  работать  и  не бредить более  офицером,  она в  течение  получаса
сопротивлялась водяной пытке,  но в конце концов сдалась до  того, что  дала
надеть на  себя грубое больничное платье, как  я это приказал сделать, чтобы
вызвать  более  глубокий переворот; с тех  пор  она  неустанно  работала, не
проявляя  так  резко своего  безумия, которое,  однако, длится и поднесь, но
только в более легкой форме.
     Нет ничего поразительного в том, что эти  две сестры, предрасположенные
столькими  наследственными  причинами и  воспитанием, впали в  сумасшествие;
труднее, однако, понять, каким образом и почему обе заболели  одной и той же
формой безумия, которое можно  назвать платонической любовью в самом крайнем
ее проявлении.
     Чтобы объяснить это, должно прежде всего распознать сущность идеи. Идея
-  это  миниатюрное  изображение,  акустическое  или оптическое,  получаемое
мозгом   от  перципируемых  предметов;   когда   мы  здоровы  и  бодрствуем,
впечатление каждой отдельной идеи, каждого отдельного  представления до того
ослабляется  серией других быстро сменяющихся идей, а еще более впечатлением
действительных и живых ощущений, что она, идея, не имеет  возможности вполне
проявлять   своего   преобладающего  влияния;   но   если,   как   во   сне,
чувствительность молчит  или если вследствие чрезмерного фанатизма или мании
какая-нибудь идея  до того преобладает в мозге человека, что  все  остальные
бледнеют перед  нею  и настоящие действительные ощущения  не  воспринимаются
более, то она выдвигается на первый план.
     Мысль о возлюбленном приходит в голову всем нашим девицам, но чтобы эта
идея  воплотилась  в воображаемом возлюбленном, которого ласкаешь,  слышишь,
видишь, в то время как он вовсе не существует, - для этого нужно болезненное
предрасположение  со стороны  наследственности и  воспитания, так чтобы одна
известная идея заняла первенствующее место и абсолютно властвовала над всеми
остальными действительными ощущениями.
     Если  этих  причин  (наследственности  и   воспитания)  достаточно  для
объяснения происхождения умопомешательства в одной из  сестер,  то  нетрудно
понять,   как  оно  передалось  другой,  которая,   также  предрасположенная
наследственностью и организацией, нашла новый импульс к болезни в сочувствии
к  сестре  и, что еще важнее, в  сожительстве с нею, что развило  в ней  тот
инстинкт  подражания,  который  так  превалирует  в  интеллектуально  слабых
индивидуумах.  Известно, что  многие  инквизиторы,  недолго после  осуждения
колдуний,  воображали  себя самих одержимыми бесом;  а на  острове  Яве и  у
самоедов  эпидемически господствует у женщин род умопомешательства,  которое
заключается в подражании движениям других.
     Морелъ видел молодую сестру милосердия, которая, находясь в продолжение
15 дней при маниакальной больной, заболела формой  умопомешательства, вполне
аналогичной эротическому; как у одной, так  и у другой болезнь прошла одни и
те же стадии и окончилась в одно и то же время.
     В  "Annales  Medico-Psycologiques"  за 1863  год рассказывается о  двух
братьях, которых  15 января обокрали; 24 января  они  оба во сне или в бреду
закричали: "Вор  пойман" и набросились на племянника, чуть не убив его. Один
из  них,  продолжая  пребывать  в  бреду  преследования,  вышел  из  дому  и
направился  к  реке, чтобы  утопиться;  ему помешали  в  этом  два жандарма,
которые, после жестокой борьбы,  отправили  его в больницу,  где  он  вскоре
после того  умер от кровоизлияния в мозговые оболочки. Другой  брат, ушедший
из  дому  после первого, отправился к  той же реке  и утопился.  Финкелъбург
описал (Zeitschr. f. Psychiatrie, 1861) двенадцать случаев умопомешательства
из подражания.
     Эти единичные случаи, наблюдающиеся большею частью у индивидуумов одной
и той же семьи, объясняют те странные формы эпидемического помешательства из
подражания, которые известны были в средние века.
     Гораздо  хуже  фантастической любви, несомненно, та  любовь,  которую я
назову   лживой,  или  симулированной,   Она  наблюдается  в  особенности  у
истерических   женщин,   обвиняющих  неповинных   людей   в  том,   что  они
изнасиловали, оплодотворили и истязали их. Одна из таких женщин, чтобы лучше
доказать измышленную  клевету  против двух братьев, вогнала себе in  vaginam
тринадцать кусков  железа, один гвоздь и целую связку стальных прутьев (Апп.
d'Hyg., 1864). Другая не только утверждала, что  была изнасилована,  но даже
что  родила  ребенка,  убила  и похоронила его;  а  между тем она  оказалась
девственницей.
     Зоологическая любовь.  История упоминает  о  тех странных  умалишенных,
которые питали далеко не платоническую любовь к  статуям великих скульпторов
Греции. Несколько  лет  тому назад  в Милане в  суровую зиму застали  голого
сумасшедшего, расточавшего самые  пылкие ласки статуе на Piazza Fontana.  Но
более  общеизвестен  тот  вид любви,  которую я  назвал  зоологической, хотя
вернее ее назвать животной.
     В  Пезаро я видел слабоумных и эпилептиков, имевших любовные сношения с
кошками, курами  и козами.  Всем  нам  знакомы те помешанные,  или маттоиды,
которые оказывают  ласки и  благодеяния животным - главной цели их  жизни. В
Женеве  или в  Милане,  если  я  не  ошибаюсь, жила  одна  дама,  которая  с
королевской  щедростью содержала  двадцать собак, о свадьбах и родах которых
она извещала своих друзей в подобающих письмах*.
     [Один высокопоставленный  богатый  военный относился  с такой любовью к
своей собаке, что извещал  об ее  амурах и родах  своих знакомых в настоящих
циркулярах; она  же, быть может вследствие чрезмерных забот, умерла во время
родов;  он устроил  для  нее  великолепную гробницу,  куда  поставил ее труп
вместе  со своей  фотографией,  но в  течение многих лет после этого  не мог
успокоиться. "Когда в  семье, - говорил он,  -  возникают неприятности, меня
ничто более не утешает".]
     Всем  известна   любовь  Калигулы  к  своему  коню,  ставшему  под  его
покровительством  сенатором и  затем  даже консулом  римским,  но  немногим,
вероятно, известно,  что  граф ди  Мирандола  оставил  в 1821  году все свое
наследство  рыбе, a Borscey  завещал  25  фунтов  стерлингов  четырем  своим
собакам.
     Но более всех выделяется в этом отношении Gama Machado, который в одном
из своих 61  завещания оставил 30  тысяч франков дохода своей компаньонке за
заботы о его любимых птицах  и 20 тысяч в награду человеку, который, стоя на
одном из сенских мостов с громадным объявлением, не  давал извозчикам мучить
лошадей и мулов*.
     [Legrand du Saulle. La folie devant les tribunaux, 1864. P. 218.]
     Недавно  ко  мне  обратилась   за  советом  знатная   иностранка,  рано
оставшаяся  вдовою,  маленькая,  бледная, с живым  взглядом  и продолговатым
черепом.  Страдая  с  девичьего  возраста истерическими  судорогами, большою
нетерпимостью к  холоду и головокружениями, она не  имела  никакого полового
влечения к своему мужу, к которому питала живую платоническую привязанность.
Овдовев, она мало-помалу влюбилась в своего голубя.  "Когда  я  его вижу,  я
бледнею и  затем  краснею,  сердце  бьется  в  моей груди,  а затем,  как бы
охваченная стыдом и боязнью показаться смешной или сумасшедшей, я бросаю его
в сторону, но лишь затем, чтобы после еще любовнее приласкать его".
     Я  отнюдь не  имею  в виду смешивать  с  этими помешанными  заслуженных
членов  общества покровительства животных; но я не могу не сознаться, что  у
меня  возникло  сомнение  относительно  умственной  вменяемости  тех  людей,
например,   которые  не  побоялись  публично  высказать  намерение  взорвать
динамитом  всех нас, профессоров  Института S. Francesco  da Paola, со всеми
нашими  лабораториями, за то,  что  мы позволяем себе жертвовать  для  науки
жизнью собак,  и которые тратили массу  денег  на то, чтобы отвлечь собак от
наших опытов  и затем убивать их по-своему, в  то время как эти деньги нашли
бы гораздо лучшее употребление,  если бы ими  оказали  помощь тому ближнему,
который, не умея  более работать  вследствие  старости или болезни, вынужден
просить кусок хлеба и  получать его слишком горьким и соленым из  рук богача
или священника.
     Парадоксальная любовь.  Есть  еще другая серия  безумных поступков, где
половой инстинкт играет не последнюю роль; как, например, в случае с юношей,
который   постоянно   воровал  принадлежности  дамского  костюма,   рубашки,
кальсоны, чулки,  из которых не  делал  никакого употребления, довольствуясь
одним созерцанием  их*. В случае,  описанном  Гофманом**,  молодой  человек,
имевший многих помешанных родственников и страдавший долгое время  головными
болями,  имел странность  похищать  у девушек башмаки и убегать с ними. Я не
говорю  уже  о  тех эксгибиционистах, одержимых  большею  частью  старческим
слабоумием  и начинающимся  общим параличом,  которые находят удовольствие в
обнажении своего тела перед  прохожими, или,  что  еще более  оригинально, в
акте мочеиспускания в  присутствии  других, как это наблюдал  Арндт у одного
молодого  человека,   с   детства  предававшегося  мастурбации,  страдавшего
меланхолией    и     каталепсией    и    имевшего     брата-эпилептика     и
родителей-невропатов.
     [* Vierteljahrschr. F. Gerichte. Midizin, 1878. P. 61.]
     [** Op. cit. P. 355.]
     Извращенная  любовь.   В  высшей   степени  странна  та  форма  половой
психопатии, которую Вестфалъ* назвал  превратным половым ощущением (contrare
Sexualempfindung), описав  любопытные  примеры  ее.  Между прочим, он описал
одну девушку,  которая  с  8-летнего возраста,  совершенно избегая  общества
мужчин,  чувствовала сильное  влечение к  женщинам, с  которыми  предавалась
онанизму; не получив взаимности в одной новой  своей  страсти, она  заболела
неистовой манией, перешедшей затем  в циркулярное сумасшествие. Она страдала
головокружениями и одышкой и  проявляла волчью обжорливость; лицо у нее было
асимметрическое, голова маленькая;  отец  ее покончил  самоубийством, а мать
была испугана во  время  беременности. Второй случай касается старого вора и
мошенника,  который  был арестован  на  станции  железной  дороги в  дамском
костюме. Он был сложен и развит, как мужчина, но голос его, походка и волосы
были  женскими. Он сознался,  что  с  детства  испытывал особенное  влечение
надевать на себя дамские  платья и украшения и жить  с женщинами, питая в то
же  время полное отвращение к мужчинам; когда  же он пытался подавить в себе
этот инстинкт, то им овладело  какое-то  состояние  ужаса и ст