омешанных  так  сильно развивается  воображение, часто  переходящее  даже в
полную  разнузданность. Богатство фантазии и  страстное  возбуждение  всегда
являлись  могучими  факторами  творческой   деятельности.  По  мнению  Вико,
блистательно доказанному впоследствии Боклем, в древние времена и  у древних
народов   первые  мыслители  и   ученые  были   поэты,  излагавшие   стихами
исторические  события,  народные верования  и  вообще  создавшие  там  эпос,
который  затем передавался из уст в уста, из  поколения в поколение, как это
мы видим в Галлии, в Тибете, в Америке, Африке и Австралии, по свидетельству
различных путешественников.
     Эллис  рассказывает, что в Полинезии  для решения  споров  относительно
давно прошедших  событий  туземцы справляются со своими  балладами точно так
же, как мы  с  историческими  документами.  Мало того,  не только  в Древней
Индии,  но  даже  в  средневековой  Европе  все   науки  перекладывались   в
стихотворную  форму.  Монтукла  упоминает  о  математическом  трактате  XIII
столетия,  написанном силлабическими  стихами;  один англичанин  переложил в
стихи кодекс Юстиниана, а какой-то поляк -- Геральдику.
     Да,  наконец, разве  собственно  история, хотя  изложенная  прозой,  не
переполнена точно так же поэтическими вымыслами, фантастическими  эпизодами,
натяжками в  объяснениях и пр.?  Разве в  ней  мы не  встречаем всевозможных
нелепостей,  вроде того, например, что название сарацинов произошло от Сары,
а Нюрнберга -- от Нерона, что Неаполь появился на яйце, что после  некоторых
войн  с турками у  детей  бывало  не  32 зуба,  а  22 или 23?  Разве историк
Турпино, этот Маколей своего времени, не сообщил  в своей хронике, что стены
Пампелуны пали сами собою, едва лишь спутники Карла Великого начали молиться
Богу?  Да  и вообще, в  нашей истории  столько  басен, порожденных  безумием
человечества   (тем  более  склонного  ко  всему  фантастическому,  чем  оно
невежественнее), что наши филологи  только  понапрасну ломают себе  головы в
тщетных усилиях найти разумное объяснение для этого ребяческого бреда.
     Что  мерный  стих  успокаивает  и гораздо  полнее выражает ненормальное
психическое  возбуждение, чем  проза,  в  этом  нас убеждают  наблюдения над
пьяницами и собственное признание многих из таких бессознательных помешанных
поэтов. Один  преступник-маттоид,  находившийся  в больнице  Арбу, прекрасно
выразил  эту  инстинктивную  склонность  к  поэтической  форме  в  следующем
двустишии:

     Не удивляйтесь моему письму в стихах:

     Я прозой не могу писать никак!
     Другой,  липеманьяк,  лечившийся  в  доме  сумасшедших  в  Пезаро,  так
объясняет  значение многих  своих стихотворений. "Поэзия,  -- говорил он, --
это -- мгновенная эманация души, это  --  крик, выражающийся  из потрясенной
тысячами мук груди".
     Патологическое  происхождение  таких литературных  произведений  служит
достаточным  объяснением  неодинаковости их стиля, то сильного и блестящего,
то  вялого и бесцветного по  мере того, как ослабевает  возбуждение, так что
строфы классически прекрасные вдруг  сменяются идиотской  болтовней. Тем  же
обусловливаются и крайние противоречия между произведениями одного и того же
автора,  например у  Фарины и  Лазаретти. Впрочем, стиль  большинства из них
представляет какое-то детское, примитивное построение периода, наклонность к
афоризмам или коротким  фразам, частое  повторение  одних и тех  же слов или
оборотов, напоминающих библейские  изречения или суры Корана,  а также,  как
заметил  Тозелли,  однообразие  в  рассуждениях  почти  всегда  о  предметах
малознакомых, чуждых пишущему  и  --  что  особенно любопытно  -- совершенно
бесполезных как для него самого, так и для других.  Наибольшую склонность  к
писательству  обнаруживают,  по моему  мнению  (которое  разделяют Адриани и
Тозелли), хронические маньяки, алкоголики и полупаралитики  в первом периоде
болезни,  хотя  у   этих  последних  стихи  часто  похожи  на   рифмованную,
бессмысленную прозу. Затем следуют меланхолики, сравнительно реже попадающие
в  больницы  для  умалишенных. Потребность  высказаться на бумаге, вероятно,
является у  них вследствие свойственной им  молчаливости  и желания защитить
себя таким  способом от  воображаемых преследований --  факт  гораздо  более
важный,  чем  это  может  показаться на  первый  взгляд, особенно  когда  мы
сопоставим  его  с  признанным  уже всеми  другим  фактом --  наклонностью к
меланхолии всех великих мыслителей и поэтов.


VIII. СУМАСШЕДШИЕ АРТИСТЫ И ХУДОЖНИКИ

     Хотя артистические наклонности весьма резко и почти  всегда проявляются
при  некоторых  формах  умопомешательства, но  лишь немногие  из  психиатров
обратили должное внимание на это  обстоятельство. Насколько мне известно,  о
нем писали только  Тардье, который  признал,  что рисунки сумасшедших  имеют
громадное значение  в судебной медицине, и доказал это на деле; затем Симон,
который,  исследуя вопрос о развитии  воображения  у помешанных,  нашел, что
люди,   страдающие   манией  величия   (мега-ломаньяки),  особенно   склонны
заниматься  рисованием и что воображение усиливается обратно пропорционально
здоровому состоянию мозга; и, наконец, доктор Фрижерио, поместивший по этому
вопросу прекрасную статью в "Дневнике дома умалишенных в Пезаро" 1880  года.
Кроме  того, в том  же году я составил вместе  с Максимом  дю-Кан  небольшой
очерк "Arte nei  pazzi" ("Искусство у сумасшедших"),  помещенный  в  журнале
"Архив  психиатрии и судебной  медицины". Нам  с дю-Кан удалось  всесторонне
исследовать занимавший нас  вопрос о проявлении артистических наклонностей у
сумасшедших  при  помощи  богатого  материала,  собранного  в больницах  для
умалишенных,  находящихся  в  Пезаро  и  Павии, а  также  благодаря недавней
френиатрической  выставке  в   Реджио*  и  содействию  многих  специалистов,
помогавших нам не только советами,  но и  доставлением  множества интересных
документов и факсимиле. На основании собранных таким образом данных мы нашли
артистические  наклонности  у  107  помешанных,  в  том  числе   46  человек
занимались живописью, 10 --  скульптурой, 11  -- резьбой, 8 -- музыкой, 5 --
архитектурой и 27 -- поэзией.

     [Выставка   нелепых  произведений   из  области  искусства,   живописи,
скульптуры и др.]

     По роду психического расстройства эти больные распределялись так:
     25 страдали- извращением чувств (sensoria) и манией преследования;
21 -- безумием (demenza);
16 -- мегаломанией (мания величия);
14 -- острым или перемежающимся помешательством;
8 -- меланхолией;
8 -- общим параличом;
5 -- нравственным помешательством (follia morale);
2 -- эпилепсией.

     Из  этих  цифр очевидно преобладание неизлечимых  форм помешательства и
сопряженных с  полной потерей рассудка (demenza) --  мегаломания, паралич  и
мономания.
     Сопоставляя   сведения,  так  любезно  доставленные  мне  коллегами  из
различных мест,  с моими  собственными наблюдениями, я пришел к  заключению,
что провинции, где особенно процветают искусства -- Парма, Перуджиа, -- дают
и наибольшее число помешанных с артистическими наклонностями, тогда  как  их
очень мало в Павии, Турине и Реджио.
     Из числа  этих  107  человек были:  8  живописцев  или скульпторов,  10
столяров, архитекторов и резчиков  на дереве,  10 учителей или  духовных,  1
телеграфист, 3 студента, 6 моряков, военных или инженеров, откуда ясно,  что
лишь   у  немногих   появление  артистических  наклонностей  обусловливалось
профессией и приобретенными  до  болезни привычками, которые,  без сомнения,
должны  были  оказывать  влияние  на  творческую  деятельность  их во  время
психического расстройства.
     Так, инженер чертил планы машин и оконные косяки;  двое моряков  делали
маленькие  суда,  совершенно  пропорциональные во  всех  частях,  трактирщик
рисовал  на полу столы, украшенные  пирамидами фруктов, и  пр. В Реджио один
столяр вырезывал  прелестные орнаменты и  арабески;  в  Генуе  капитан-моряк
сначала устраивал изящные лодочки, а потом принялся за живопись, хотя прежде
никогда не занимался ею, и постоянно рисовал сцены из морской жизни, что, по
его словам,  служило ему облегчением в  тоске по любимой  стихии. Некоторые,
принявшись  за  прежние  занятия,  выказывают,  под  влиянием  сумасшествия,
странное увлечение своей работой и  разрисовывают столы, стены, а при случае
даже  и пол.  Один  из подобных живописцев обнаружил во время  болезни такие
дарования,  что  его  копия  с  Мадонны  Рафаэля  была удостоена  премии  на
выставке. В  больнице Адриани  столяр,  страдавший перемежающимся  безумием,
выполнял художественные  работы  из  дерева.  То же самое наблюдали и другие
врачи. Знаменитый  живописец Миньони, уроженец Реджио, принадлежавший к типу
большеголовых (окружность головы 60 сантиметров, вместимость черепа -- 1671,
лицевой угол  -- 73, вес мозга  -- 1555), у которого мать была истеричная, а
брат   --   эпилептик,   поступил  в  больницу  Реджио   вследствие  полного
умопомешательства (demenza)  и  мегаломании и провел там 14  лет в полнейшей
праздности; наконец, по совету доктора  Зани,  он снова принялся  за кисти и
расписал  все стены  великолепными  картинами,  на которых изобразил историю
графа Уголино  до того реально, что одна больная, чтобы избавить  несчастных
отца и сына от  голодной смерти, бросала куски мяса в стены, вследствие чего
на них и до сих пор еще сохранились жирные пятна.
     Уважаемый доктор Фунойоли писал мне, что в Сиенском  доме умалишенных в
продолжение   10   лет   находился   один   живописец,   страдавший   манией
преследования, который превосходно разрисовал больничные палаты. Но это  все
исключительные случаи; вообще же под влиянием потери  рассудка люди, никогда
не  бравшие  в  руки  кисти,  чаще  делаются  живописцами, нежели  настоящие
живописцы снова берутся за кисти. Например, Делапьер сообщает, что известный
живописец  Мак-Кленель,  сойдя  с  ума,  сделался  поэтом, а  физик Мельмур,
потерявший рассудок  от  горя вследствие смерти его  жены  в  день  свадьбы,
превратился   в   словесника   (letterato)   и  перестал   заниматься  своей
специальностью.  В  Сиене  живет  знаменитый скульптор Л.,  у которого после
легкого  паралича  статуи начали  выходить  непропорциональными.  Умственное
расстройство  если  и  заглушает  некоторые  артистические  дарования,  зато
вызывает другие,  не существовавшие прежде,  и сообщает творчеству отпечаток
оригинальности.
     Из  восьми  находившихся в Перуджии  живописцев, характеристики которых
прислал  мне  Адриани,  четверо  сохранили  вполне  свой талант под влиянием
острого или  перемежающегося  сумасшествия;  у  двоих дарование  значительно
ослабело,  так  что  они по  выздоровлении уничтожали  написанные  во  время
болезни  картины; у  одного  оно  совсем  исчезло,  и наконец,  последний --
липеманьяк -- утратил правильность рисунка и колорита. Один живописец, пишет
мне Верга, в таком  излишестве употреблял красную краску, что все написанные
им  фигуры,   казалось,  изображали  пьяных.  Алкоголики,  напротив,  всегда
злоупотребляют желтой  краской, что Фрижерио  заметил и  у  одного больного,
страдавшего  нравственным  помешательством.  Известен  также  случай,  когда
живописец-алкоголик  потерял всякую  способность  различать цвета и  до того
усовершенствовался  в  употреблении одной  только  белой  краски  для  своих
картин, которые  писал  в промежутках  между  периодами запоя, что  сделался
первым во  всей  Франции  художником  по  части зимних,  северных  пейзажей.
Кретины,  идиоты,  слабоумные   или  чертят  фигурки  детей,  или  постоянно
воспроизводят  один  и  тот  же  рисунок, как, например, Гранди, хотя и  они
обнаруживают иногда замечательные способности  в раскрашивании и составлении
арабесок:  мне  самому  случалось  два   раза  видеть   кретинов,  прекрасно
рисовавших  шифры.  Часто даже люди в нормальном состоянии, не чувствовавшие
никакой  склонности  к искусству,  после  болезни вдруг  начинают заниматься
рисованием и всего усерднее именно в момент ее наибольшего развития.
     Один  каменщик,  находившийся  в  Пезарской  больнице для  умалишенных,
обнаружил большой  талант  к  рисованию  и во время  маниакальных  припадков
всегда принимался чертить карандашом карикатуры на  служителей  и заведующих
больницей,  причем  изображал их  в  нелепом  виде,  испытывающими различные
мучения. Так, например, когда повар не дал ему какого-то рагу, он  нарисовал
его  в позе и с лицом  Ессе  Homo  (хотя тот  был круглолицый толстяк) перед
железной решеткой, которая не позволяла ему  воспользоваться помещенными  за
нею лакомыми кушаньями.
     Некто  П.  делался  страстным  рисовальщиком  при  наступлении  каждого
припадка возбуждения,  что случалось с ним раз в полгода или в год, -- тогда
рука  его  быстро  скользила  по стенам,  выводя  на  них изящные  завитки и
арабески  (Фрижерио). По  свидетельству  Адриани, один каноник,  не  имевший
прежде  никакого  понятия  об  архитектуре,  сделавшись липеманьяком,  начал
устраивать из картона и папье-маше грандиозные,  удивительно изящные  модели
храмов,  амфитеатров и  пр. В Перуджио  было двое больных, один занимавшийся
прежде кузнечным ремеслом (алкоголик),  другой -- скорняжным (мегаломаньяк),
которые лепили  из  глины  головы людей,  листья, цветы  и какие-то сложные,
необыкновенные  фигуры. В этих  последних только и проявлялась  болезненная,
безумная фантазия художников, все же остальное было сделано артистически и в
высшей степени оригинально. Рассмотрим теперь более подробно самые рисунки.
     1)  Выбор   сюжета  обусловливается  у  многих  характером  умственного
расстройства:  липеманьяк  рисовал  постоянно  человека  с  черепом в  руке;
женщина, страдавшая мегаломанией,  непременно помещала изображение  божества
на своих вышивках; мономаньяки  по  большей части  пользуются  какими-нибудь
эмблемами для  обозначения  мучащих их  воображаемых бедствий.  У меня  есть
пасквиль,  составленный  одним  чиновником из Вогера, воображавшим,  что его
преследует  префект посредством ветров; поэтому  он  изобразил на рисунке  с
одной  стороны  толпу гонящихся за ним  врагов, а с другой -- защищающих его
судей. Одна женщина, страдавшая  манией преследования  и отчасти эротическим
помешательством,  нарисовала образ  Богородицы, а в  подписи под ним сделала
намек, что это -- ее собственное изображение.
     2) Психическое  расстройство  часто  вызывает  у  больных, как  мы  уже
убедились  в   этом  относительно  гениев  и  даже  относительно  гениальных
сумасшедших,   необыкновенную   оригинальность  в  изобретении,   что  резко
выражается  даже в произведениях полупомешанных  людей.  Причина этого ясна:
ничем  не сдерживаемое воображение их создает такие  причудливые образы,  от
которых отшатнулся бы  здоровый ум,  признав  их нелогичными, нелепыми. Так,
например, в Пезаро была одна дама, придумавшая особый  способ вышивания или,
скорее, выкладывания: она выдергивала нитки из материи и потом наклеивала их
слюной на бумагу.
     Другая   вышивальщица,   страдавшая  запоем,  так  живо  воспроизводила
бабочек, что  они казались  трепещущими, и придумала такой способ  вышивания
белыми нитками, что шитье выходило с полутенями, как будто не одноцветное. В
Мачерато один  сумасшедший воспроизвел посредством палочек фасад больницы, а
другой изобразил в  скульптуре целую  песенку, хотя и не особенно отчетливо;
точно так же в Генуе один помешанный вырезывал трубки из каменного угля.
     В Реджио некто Занини сшил себе один только сапог для того, чтобы никто
не мог воспользоваться им;  с одной  стороны этого сапога был сделан разрез,
который  связывался  веревочкой,   а   сверху  --  отвороты,   разрисованные
иероглифами.
     В Пезаро был один больной, которому очень  хотелось вернуться домой, но
его не отпускали под тем предлогом, что  переезд стоит слишком дорого. Тогда
он  соорудил  себе   чрезвычайно   оригинальный  экипаж   --   нечто   вроде
четырехколесного велосипеда.
     Один больной,  страдавший горделивым помешательством, рисовал арабески,
по  большей  части  таким  образом, что  из различных  завитков  выходили то
коробка,  то  животное,  то  человеческая голова,  то  железная  дорога,  то
пейзажи, виды городов и пр.
     Наконец,  оригинальность  проявляется  уже  и  в  том,  что сумасшедшие
обнаруживают  дарование в  таких искусствах, которыми они прежде никогда  не
занимались.
     3) Но  в  конце  концов и  самая оригинальность превращается у всех или
почти у всех помешанных в нечто странное, причудливое и кажущееся логическим
лишь  в том  случае, когда  нам известен пункт  их помешательства и когда мы
представим  себе,  до  какой степени  разнузданно у  них воображение.  Симон
заметил,  что в мании преследования,  а  также в  паралитической мегаломании
воображение бывает тем живее и сила творческой, эксцентрической фантазии тем
деятельнее,  чем  менее  нормально  состояние  умственных способностей. Один
психически больной  живописец, например, уверял, что он видит недра земли, а
в  них  --   множество   хрустальных  домов,  освещенных   электричеством  и
наполненных  чудным  ароматом  и прелестными  образами.  Далее  он  описывал
представляющийся ему город Эммы, у жителей которого по два рта и по два носа
-- один для обыкновенного употребления, а другой -- для более эстетического;
мозг у них -- серебряный, волосы -- золотые, рук  -- три или  четыре, а нога
только одна и под нею приделано маленькое колесо.
     Фантастичность  представлений в значительной степени  обусловливается и
нелепыми  галлюцинациями:   так,  Лазаретти  изображал   на  своем   знамени
четвероногое  животное  о семи головах; один больной  сделал  себе кирасу из
камешков,  чтобы защититься  от  своих врагов, другой  по  целым дням чертил
топографические карты пятен, образовавшихся от сырости на стенах его камеры.
Впоследствии оказалось, что он считал эти карты планами областей, дарованных
ему Богом на земле. В  этом же богатстве фантазии заключается одна из причин
того, что артистические способности бывают  иногда гораздо сильнее развиты у
безумных (démenti), нежели у маньяков и меланхоликов.
     4)  Одну   из   характерных  особенностей   художественного  творчества
сумасшедших  составляет  почти  постоянное  употребление  письменных  знаков
вместе  с  рисунками, а  в этих последних  -- изобилие символов, иероглифов.
Такие  смешанные  произведения  чрезвычайно  походят  на  живопись  японцев,
индийцев,  на  старинные   стенные  картины  египтян  и   обусловливаются  у
сумасшедших  теми же причинами, как  у  древних  народов,  т.е. потребностью
дополнить значение слова или рисунка, в отдельности недостаточно сильных для
выражения данной  идеи с желательной  ясностью  и  полнотой.  Это объяснение
вполне  применимо и  к  факту, сообщенному  мне  Монти,  когда  один  немой,
страдавший  умопомешательством в  продолжение 15  лет,  к  нарисованному  им
совершенно правильно плану  какого-то строения прибавил множество непонятных
рифмованных  надписей,  эпиграфов, вписанных  внутри  плана  и  кругом  его,
очевидно, с  тою целью, чтобы служить  комментариями, которых бедняк не  мог
дать устно.
     У  некоторых  мегаломаньяков это зависит также от  стремления  выражать
свои идеи на языке, не похожем на общечеловеческий, -- явление, в  сущности,
вдвойне   ата-вистическое,   т.е.  выражающее  наклонность  к  тому  способу
выражения мыслей, которым пользовались наши отдаленные предки, придумывавшие
новые  слова,  а  за неимением их прибегавшие  к  рисункам.  Такой  случай я
наблюдал  в  одном  сумасшедшем, называвшем себя владыкой мира, и описал его
вместе с Тозелли в "Archivio di psichiatria e  scienze penati" за  1880 год.
Это  был  крестьянин  63   лет,  крепкого   телосложения,  с  большим  лбом,
выдающимися  скулами и  выразительными проницательны