а выйти как можно  скорей из такого компрометирующего  положения, но
решительно  не знает, как это сделать.  Тогда на сцену  обыкновенно является
какая-нибудь  услужливая  подруга,  удачно  выпутавшаяся   из  подобного  же
положения.  Она  указывает  ей  на  опытную   акушерку,  к  которой  следует
обратиться, описывает  ей  всю эту  процедуру выкидыша  как очень простую  и
нисколько не опасную для здоровья, уверяет, что об этом никто не узнает, как
не узнали и про нее, --  словом, уговаривает ее решиться.  Весь этот процесс
внушения, начиная первой мыслью об аборте и  кончая твердо принятым решением
произвести  его, как  нельзя  лучше рисует  следующее  письмо,  найденное  в
бумагах одной акушерки:
     "Милостивая государыня!
     Одна подруга  моя,  г-жа  X.,  посоветовала мне  обратиться без всякого
стеснения к  вам и вполне положиться на вашу  скромность. У меня к вам очень
щекотливое  дело: я  беременна, и  эта беременность  приводит  Меня просто в
отчаяние. Я  хорошо знаю,  что любовник мой  покинет меня, как только у меня
будет  ребенок,  и этого я  больше всего боюсь; пока  же он об  этом  еще не
подозревает.  Моя подруга уверила меня, что  вы можете  освободить  меня  из
этого  положения  без  опасности  для  моего  здоровья  и  без  того,  чтобы
кто-нибудь об этом узнал." Будьте добры назначить, где  мы можем увидеться с
вами, и примите уверение в моей вечной благодарности".
     В других  случаях мотивом выкидыша  является очень  большое число детей
или  бедность.   Мысль  об  аборте  кажется   вполне  естественной:  к  чему
увеличивать число бедняков на свете еще одним существом? Так рассуждают даже
матери, которые  любят  своих  детей  и, вероятно,  любили бы и  это имеющее
родиться дитя,  если бы оно своим  рождением  не  ухудшило  их  материальное
положение.  В подобном взгляде нет, по  мнению их, ничего преступного: здесь
убивается не живое существо,  а  нечто еще  не  существующее, что живет пока
лишь в одних мыслях. Об одном  таком процессе, в  котором  Zola  был в числе
присяжных  заседателей, он потом рассказал  редактору Figaro  следующее: "На
скамье подсудимых сидела женщина, имевшая уже после трех родов четырех детей
и в  один  день  заметившая,  что она опять беременна. Муж ее  был  поденный
рабочий и  зарабатывал очень  мало. Бедная  женщина жалуется на свое тяжелое
положение соседке, и вдруг ей приходит  в голову мысль: si je savais comment
faire passer ca!* Соседка ее такого средства не знает, но слыхала о женщине,
которая знает  его.  Они вместе  отправляются в  прачечную  искать ее.  Дело
кончается тем, что она вводит себе толстую  иглу  -- и выкидыш готов. За это
она дает  своей спасительнице все,  что у нее есть, -- 4 франка... И вот все
три женщины попадают  пред ассизный суд...  Скажите,  хватило бы  у вас духу
осудить этих несчастных плачущих женщин, которые имеют вместе девять  детей?
Что касается меня -- то у меня его не хватило!"

     [Надо найти средство, как от этого избавиться! (фр.)]

     Мы находимся здесь перед  искусственным созданием  преступного импульса
на  почве внушения,  которое  совершенно аналогично  более сильному по своим
результатам  гипнотическому внушению. Конечно, и  здесь,  как  при  гипнозе,
субъект следует, собственно, только тем внушениям, которые наиболее отвечают
его  характеру,   так  как   извне   исходящему   импульсу  к   преступлению
соответствует  здесь  внутренняя  скрытая  наклонность  к  нему,  которая не
настолько сильна,  однако, чтобы проявиться самостоятельно, как у врожденных
преступниц.  Очевидно,  мы  имеем  здесь   дело   с  редуцированной   формой
криминального  предрасположения,   сохраняющего   только   известные   черты
врожденной  преступности:   у  одних   наблюдается  отсутствие  материнского
чувства,  наклонность к беспорядочному образу жизни, непостоянство и быстрая
возбудимость в эротическом  отношении  при легкой решимости на преступления;
другие,  напротив,  ближе  стоят  к  нормальной  женщине,  трудно  поддаются
преступным искушениям и, поддавшись им, скоро испытывают искреннее раскаяние
в этом.
     Таким образом, от  нормальной  женщины  к  преступной ведет целая серия
более или менее сложных типов случайных преступниц.
     Внушение  преступления  почти  всегда  исходит  от  любовника:  половое
влечение  и  доверие,  питаемое  к  любимому  мужчине,  делают  ее  особенно
доступной  подобному  внушению,  тем  более что  многие из  этих  преступниц
способны,  как  мы  уже  видели,  на  настоящую,  самоотверженную любовь.  В
некоторых случаях они  совершенно подчинены воле  своих  любовников, которые
неограниченно распоряжаются их судьбами.
     Очень редко внушение  исходит и от  женщины, как это было, например,  в
случае Юлии Bila. Bila  находилась в очень дружественных отношениях с некоей
Марией Меуеr,  особой двусмысленного поведения, которая совершенно подчинила
ее  себе  и  избрала ее  орудием  мести  своему вероломному  любовнику. Bila
разделяла негодование своей подруги, выставившей его  в самом мрачном свете,
и согласилась облить ему лицо  серной кислотой. Непосредственно после своего
поступка  она  испытала  раскаянье и,  арестованная, со  слезами  на  глазах
призналась, что  не могла устоять против внушения более сильного,  нежели ее
воля.
     Фердинанда К., немка  по своему происхождению, организовала в Париже  с
замечательной  ловкостью и  энергией  целую шайку домашних  воровок, которых
выдрессировала с чисто военной выправкой. Она завязывала отношения со  всеми
боннами  и горничными, потерявшими свои места из-за какого-нибудь небольшого
проступка (например, незначительной кражи) и сильно нуждавшимися, доставляла
им хорошие  места при  помощи фальшивых  аттестатов и  заставляла  красть  и
приносить к ней ценные  вещи, которые она  сбывала,  уделяя себе  при  этом,
конечно, львиную долю. Замечательно, что  никто не осмеливался ослушаться ее
приказаний  или  утаить  что-нибудь   из  украденного   для  себя.  Rondest,
закоренелая   преступница,   убившая   свою   мать,  чтобы   избавиться   от
необходимости содержать ее,  имела подругу, которая постепенно начала делить
ее ненависть к матери ее и сделалась как бы личным врагом старухи. Она часто
била  ее, приговаривая,  как  и Rondest: "Довольно уже  с  меня того,  что я
должна  тебя  кормить  еще", --  точно  это  и в  самом деле  лежало  на  ее
обязанности. Мы имеем здесь случай ненависти "à deux" в том смысле, как
психиатры говорят о помешательстве "à deux".

     У нормальных  женщин подобное явление  не наблюдается, потому что между
ними  дружбы, собственно говоря, нет. Самая дружба есть, как думает Sighele,
также не более как  особый вид внушения, которое  может заходить так далеко,
что одна  более  сильная  натура  совершенно  подчиняет  себе другую,  более
слабую. Поразительно то,  что такая дружба встречается только у  преступниц:
среди  нормальных же женщин она -- повторяем -- невозможна благодаря особого
рода  скрытой  враждебности, постоянно существующей между ними. Итак, дружба
-- это особый вид внушения,  которое -- как и всякое внушение -- имеет место
тогда,  когда  один индивид значительно уступает  другому  в степени  своего
умственного   развития.  Но  нормальные   женщины   в   большинстве  случаев
представляют,  как известно, в  умственном  отношении совершенно  однородную
массу  и вполне  походят одна на другую: среди них совершенно  невозможны ни
внушение, ни подобного рода дружба, выражающаяся взаимным подчинением одного
субъекта  другому. Зато между отдельными  преступницами наблюдаются,  в силу
вырождения, огромные разницы в  умственном  развитии,  нередко  доходящие до
чудовищных размеров, благодаря которым может иметь место факт внушения: так,
нравственно   уродливая  врожденная  преступница,  почти  мужчина  по  своим
особенностям, может  влиять и подчинять  себе полупреступную  женщину  с  ее
скрытыми дурными инстинктами.

     4.  Образование.  Обстоятельством,  которое  все  чаще  и  чаще  служит
причиной преступности  многих  нормальных  в нравственном отношении  женщин,
является странное  противоречие, благодаря которому им  позволяется получать
высшее образование, но  они  не  могут применять  его  служением обществу на
поприще тех или других свободных  профессий. Многие интеллигентные  женщины,
потратив  массу денег и труда на свое  образование,  в один прекрасный  день
убеждаются,  что они  ничего  им  не  достигли.  Испытывая  нужду  и  вполне
справедливо сознавая, что  они заслуживают лучшей  участи,  они лишены  даже
надежды  выйти  замуж,  потому  что  мужчины  не  любят обыкновенно  истинно
образованных  женщин.  Итак,   им   остается   выбор  между   самоубийством,
преступлением и проституцией; честные девушки предпочитают первое, другие --
делаются воровками и  проститутками.  Mace  сообщает, что  многие девушки  в
Париже, готовящиеся к педагогической деятельности,  заканчивают свою карьеру
в тюрьме  св. Лазаря, куда они  попадают обыкновенно за  воровство перчаток,
вуалей, зонтиков и тому подобных принадлежностей туалета, на покупку которых
у  них  нет средств.  Потребности, связанные с их профессией, служат для них
ближайшими причинами  их  падения.  Mace  говорит, что  число  гувернанток в
Париже без мест с элементарным и высшим образованием так велико,  что диплом
или  звание  учительницы  дает  меньше права надеяться на  кусок хлеба,  чем
сделаться воровкой и проституткой или же покончить жизнь самоубийством.
     М., дочь одной  эксцентричной, непрактичной женщины,  получившая высшее
литературное образование и  достигнувшая даже ученой  академической степени,
но   не  подготовленная,  однако,  ни  к  какой  практической  деятельности,
очутилась в 23 года круглой сиротой и без всяких средств к жизни. Она искала
место гувернантки,  но напрасно,  и  в  конце  концов должна  была сделаться
сельской учительницей  в  одной деревне. Но и это скромное  место  она скоро
потеряла,  так как население деревни этой  не  захотело  иметь  учительницей
протестантку. Она снова  очутилась  в очень  бедственном положении, выход из
которого она  нашла  в  том,  что  брала в  долг  драгоценности у  ювелиров,
продолжавших считать ее богатой девушкой, и закладывала их  или продавала за
полцены. Окончательно запутавшись в подобного рода мошеннических  проделках,
она была арестована  и  умерла  в тюрьме  еще  до  суда над  ней от стыда  и
перенесенных лишений.

     5.  Искушение и соблазн. Преступления,  особенно против  собственности,
являются часто последствием искушения, которому  не в состоянии  противиться
женщина, даже почти совсем  нормальная. Говоря  о нравственности  нормальной
женщины,  мы  уже  видели,  что  у  нее  слабо   развито  уважение  к  чужой
собственности.   Между   прочим,   подтверждение   этого   мы    находим   в
обстоятельстве, указанном  Richet,  что  в  парижское  бюро  утерянные  вещи
доставляются  почти  исключительно  мужчинами.  Одна  опытная,  образованная
женщина уверяла нас, что женщине очень трудно  не мошенничать во время игры.
Понятно,  что  там,  где и без  того имеется  такое  слабое представление  о
неприкосновенности  чужой  собственности,  не  требуется  особенно  сильного
искушения,  чтобы  нарушить   ее,  и   нельзя  еще   считать  женщин  тяжело
дегенерированными только за то, что они  смотрят на подобный поступок против
чужой собственности как неуместный или, вернее, дерзкий проступок, но отнюдь
не как на преступление. "Женщины, --  справедливо  замечает  Joly, --  имеют
какое-то  непонятное   представление  о  том,  что   им  все   позволительно
относительно  мужчин,  так  как  они  все  искупают  своей  лаской  и  своим
подчинением им". Воровство в  магазинах сделалось  специальным видом женской
преступности со времени возникновения теперешних чудовищных базаров. Мысль о
воровстве является здесь у женщины как бы сама собою при виде  бесчисленного
множества разбросанных товаров,  возбуждающих аппетит  и  желания,  которые,
однако,  могут быть  удовлетворены  лишь в  весьма  незначительной  степени.
Искушение тем значительнее, что наряды  являются, как известно,  для женщины
необходимостью, средством привлечь к себе другой пол. Особенно велик соблазн
украсть что-нибудь в больших магазинах, между тем как в  маленьких магазинах
подобные  скандалы  почти никогда не случаются.  Один служащий  в  известном
парижском магазине "Au  Bon Marche" рассказывал Joly,  что из 100 утайщиц из
магазинов 25  являются профессиональными  воровками, таскающими все,  что ни
попадается им под руки, 25 -- крадут из нужды, а 50 -- суть  воровки, как он
выражается,  "par  monomanie",  т.е.  они,  оставляя  в  стороне  специально
психиатрический смысл этого  слова,  суть такие воровки,  которые более  или
менее  обеспечены  в  материальном  отношении,  но  не  могут  противостоять
искушению  при  виде стольких  прекрасных  вещей, возбуждающих  их жадность;
между  ними   попадаются,   конечно,  и   субъекты,   страдающие   настоящей
клептоманией. Mace полагает, что в Париже в каждом из  30  больших магазинов
случается  ежедневно по  5  краж. Он уверяет,  что из 100  подобных  воровок
действительно бедной оказывается, быть может, только одна, между тем как все
прочие  состоятельны, чтобы не сказать богаты, и воруют потому, что привыкли
к роскоши,  как  к  потребности,  и чувствуют  при  виде ее сильный соблазн,
которому легко поддаются.  Zola очень верно изобразил подобный вид воровства
в своем романе "Au bonheur des dames". Он особенно живо описывает влияние на
женщин всевозможных весенних и осенних модных выставок, которые они посещают
так же, как инженер -- выставки машин, даже не имея в виду ничего купить.
     Однако при виде такого соблазна они устоять не могут и кончают тем, что
или делают покупки, которые совершенно подрывают их скромный бюджет, или  же
решаются на воровство.
     Домашние кражи, совершаемые женской прислугой, почти все  принадлежат к
разряду так называемых случайных преступлений. Деревенские девушки,  являясь
в  город,  поступают  на  службу в  богатые или  зажиточные дома, где им все
кажется, как у миллионеров. У  них на руках находятся деньги для покупок или
драгоценности, и  если  к  этому  соблазну  присоединить еще  то, что  они в
большинстве случаев  получают очень скромное жалованье, то станет  понятным,
каким образом они доходят до воровства. Начинается дело обыкновенно тем, что
они  вступают в  маленькие  плутовские  сделки с разного  рода  поставщиками
товаров.  Затем  они   пробуют  украсть  какую-нибудь  серебряную  или  иную
драгоценную  вещь,  но совсем  не считают  это  воровством,  а  просто ловко
выкинутой  штукой. Тарновская  нашла  в  своем материале около  49% воровок,
бывших до  того,  как они  попали  на скамью подсудимых, "одной прислугой" в
небольших хозяйствах. Подобное место занимали они без всякой предварительной
подготовки к нему и потому получали,  конечно, мизерное жалованье. Тот факт,
что между воровками преобладают в таком количестве служанки, говорит  за то,
что здесь дело идет о случайных преступницах.
     Итак, при таком слабом сопротивлении преступному  искушению, особенно в
деле  присвоения  себе  чужой  собственности,  такие  кражи  превращаются  с
течением  времени  в  привычку,  а  случайные  воровки -- в  привычных.  Это
особенно часто наблюдается в больших городах среди женской прислуги, которая
обыкновенно, за редкими исключениями, обкрадывает своих хозяев. Balzak очень
ярко изобразил эту общественную язву,  какою она представлялась в его время.
"Обыкновенно,  --  говорит  он,  --  повар и кухарка -- это  домашние  воры,
дерзкие, которым нужно еще платить.  Прежде служанки эти тащили по 40 су для
лото, теперь  же  они воруют по 50  франков для  сберегательной  кассы.  Они
собирают свою дань в часы между базаром и обедом, -- и Париж не знает другой
такой  высокой пошлины  с  привозных товаров, как  та,  которую взимают  эти
женщины,  считая свои покупки на базаре не  только по двойной цене против их
стоимости, но и пользуясь еще скидкой известного процента у поставщиков.
     Перед этой новой силой трепещут даже самые крупные купцы, и все они без
исключения стараются задобрить ее в свою пользу. При  попытке контролировать
этих женщин они говорят грубости и мстят сплетнями  самого низкого свойства.
Мы дошли уже  до  того,  что в настоящее время прислуга осведомляется друг у
друга о господах точно так же, как мы делали это прежде относительно ее".
     Зло это, по уверению г-жи Grandpré, с тех пор еще более разрослось
в  Париже. Таким образом, путем обкрадывания своих  хозяев  прислуга нередко
сколачивает  себе  изрядный капиталец  и  становится почтенной особой  в том
участке, где она живет. Молодые девушки, приезжающие из провинции, обучаются
этому искусству у старых и  опытных.  Г-жа  Grandpré слышала  в  тюрьме
St.-Lazare  следующий печальный рассказ:  "Одна молодая  девушка приехала из
провинции в  Париж,  чтобы заработать место в  одном  богатом доме,  где  ей
приходилось за ничтожное жалованье исполнять  самые  тяжелые, черные работы.
Кроме  этого,  ее отвратительно кормили  и поставили в зависимость от другой
прислуги,  которая ее тиранила.  Однажды вечером,  когда она  сидела в своей
каморке и, плача, предавалась грустным размышлениям насчет своей будущности,
ее начала утешать другая  горничная, старшая и  более  опытная,  чем она, и,
между  прочим,  указала  ей  на  множество  средств  улучшить  свое  тяжелое
положение. Молодая девушка не без борьбы  уступила ее советам, хотя она и не
видела в них  собственно ничего  дурного. Она начала  воровать и обкрадывать
своих хозяев и в конце концов  попала на  скамью подсудимых.  Учительница ее
продолжала,  по словам  ее,  делать  то  же  самое,  но  так  лоеко,  что не
попадалась,  имеет много денег, и хотя она  обыкновенная  горничная,  но все
лавочники их околотка относятся к ней с уважением и первые кланяются ей".
     Что воровки в большинстве случаев только случайные  преступницы и  мало
чем  отличаются  от  нормальных  женщин,  доказывается   также   наблюдением
Тарновской, что  в тюрьмах они  постоянно  оказываются  более трудолюбивыми,
нежели проститутки, и годятся на всякие работы; они больше  задумываются над
своим будущим, делают сбережения, более стойки.
     Итак,  у индивидов этой  категории отсутствуют  многие  основные  черты
типичных преступниц.

     6.  Заброшенность в  детстве. Несчастные, заброшенные в  детстве или же
выросшие  без  присмотра  со  стороны  родителей  девочки  часто  становятся
случайными  преступницами  и  после   первого   же   наказания  превращаются
обыкновенно уже  в привычных преступниц, во-первых, вследствие того, что они
отвыкли от работы, и, во-вторых,  потому, что не могут  найти ее, как лица с
скомпрометированным  прошлым.  Если  ребенку  несвойственно уважение к чужой
собственности  и  оно  развивается  в  нем только  с течением  времени путем
подражания и  упражнения, то тем  более  понятным  становится в таком случае
значение заброшенности  детей и вырастание их без родительского надзора, ибо
даже  лучшее  воспитание  и  самые  благоприятные  жизненные  условия  не  в
состоянии заменить влияния семейной жизни. Значения этого фактора касается и
Тарновская,   говоря  о  русских  воровках  из  простонародья,  которых  она
наблюдала.  "Кандидатка  в  преступницы, -- замечает она,  --  вырастает  не
приученная к какой-нибудь работе или деятельности,  часто страдает от холода
и  голода,  не  находит  дома  ни хлеба, ни теплого  угла,  а только  дурное
обращение  и  побои;  в  один день такое существование  надоедает ей, и  она
отдается  за какое-нибудь лакомство или же  крадет то,  что ей  более  всего
нравится, искупляя, таким  образом, тюремным заключением  свое происхождение
от  бедных,  нравственно  испорченных родителей.  Из  тюрьмы  она выходит  с
большим  опыто