, неподалеку от крохот-
ного островка по названию Иррейд, чьи низкие берега  чернели  по  левому
борту. Волны то обрушивались прямо на бриг, то молотили его, беднягу,  о
риф, так что мы слышали, как его дробит в куски; а тут еще  плеск  пару-
сов, вой ветра, пенные брызги в лунном свете, ощущение  опасности  -  от
всего этого у меня, должно быть, голова пошла кругом, во всяком  случае,
я плохо соображал, что творится у меня перед глазами.
   Вскоре я заметил, что мистер Риак с матросами возится подле шлюпки и,
все еще в помрачении рассудка, кинулся им подсобить; и едва принялся  за
работу, как в голове у меня прояснилось. Наша задача была не из  легких,
ибо шлюпка была закреплена на шканцах и забита всякой всячиной, а на па-
лубу непрестанно накатывали тяжкие волны, заставляя нас бросать работу и
хвататься за леера, но, пока было возможно, все мы трудились, как черти.
   Тем временем из носового люка кое-как выкарабкались к нам на  подмогу
раненые, те, что могли передвигаться; остальные, беспомощно  распростер-
тые на койках, изводили меня воплями и мольбами о спасении.
   Капитан оставался безучастен. Казалось, у него отшибло  рассудок.  Он
стоял, держась за ванты, разговаривал с самим собою и громко стонал вся-
кий раз, как бриг колотило о скалу. "Завет" был ему словно жена и  дитя;
Хозисон мог спокойно наблюдать день за днем, как мучают несчастного Ран-
сома; но тут дело коснулось брига, - и видно было, что капитан разделяет
все страдания своего любимого детища.
   За то время, пока мы возились со шлюпкой, мне запомнилось еще  только
одно: взглянув туда, где был берег, я спросил Алана, что это за края,  а
он ответил, что для него худшего места не придумаешь, так как это  земли
Кемпбеллов.
   Одному из раненых велели следить за волнами и кричать нам,  если  что
случится. И вот, когда мы почти уж были готовы спустить шлюпку, раздался
его отчаянный возглас: "Держись, Христа ради!" Мы вмиг поняли, что гото-
вится нечто страшное, и не ошиблись: надвинулся громадный вал; бриг под-
няло, как перышко, и опрокинуло на борт. Не знаю, окрик ли донесся слиш-
ком поздно или я недостаточно крепко держался, но, когда судно  внезапно
дало крен, меня единым духом перебросило через фальшборт прямо в море.
   Я камнем ушел под воду,  вдоволь  наглотался  воды,  потом  вынырнул,
мельком увидел луну и снова погрузился с головой. Говорят, на третий раз
тонешь окончательно. Если так, я, видно, устроен не как все, потому  что
даже не сосчитать, сколько раз я  скрывался  под  водой  и  сколько  раз
всплывал опять. И все это время меня мотало, и тузило, и душило, а потом
заглатывало целиком, и от всего этого я до того ошалел, что  не  успевал
ни пожалеть себя, ни испугаться.
   В какой-то миг я заметил, что цепляюсь за кусок рангоута и  что  дер-
жаться на поверхности стало легче. А потом внезапно  очутился  на  тихой
воде и понемногу опомнился.
   Цеплялся я, оказывается, за запасную рею, а  оглядевшись,  поразился,
как далеко я от брига. Конечно же, я принялся кричать, но меня  явно  не
могли услышать. "Завет" еще держался на воде;  но  спустили  шлюпку  или
нет, мне с такого расстояния, да еще снизу, не было видно.
   Пока я пробовал докричаться до брига, я заметил,  что  между  мною  и
судном тянется полоса воды, куда не доходят большие волны, но  где  зато
все кипит белой пеной, и расходится кругами,  и  вздувается  пузырями  в
лунном свете. То вся полоса разом хлестнет в одну  сторону  как  змеиный
хвост, то на мгновение разгладится бесследно и тут  же  вскипает  вновь.
Что это было такое, я и не догадывался, и оттого  мне  стало  тогда  еще
страшней; теперь-то я понимаю, что скорей всего то было сильное прибреж-
ное течение, "толчея": это она так быстро меня унесла,  так  безжалостно
кидала и бросала и, наконец, как бы наскучив  этой  забавой,  вышвырнула
вместе с запасной реей в смежные с нею береговые воды.
   Здесь, в полосе полного штиля, я ощутил, что замерзнуть  можно  с  не
меньшим успехом, чем утонуть. До берегов Иррейда было  рукой  подать,  я
различал в свете луны пятнышки вереска, искристые изломы сланца на  ска-
лах.
   - А что? - сказал я себе. - Пустяки осталось - неужели не доплыву?
   Пловец я был не ахти какой: Эссен-Уотер в наших местах воробью по ко-
лено, но когда я схватился за рею обеими руками, а ногами принялся  бить
по воде, то обнаружил, что продвигаюсь вперед. Трудное это было  занятие
и убийственно медленное; однако, пробултыхавшись эдак с  час,  я  заплыл
довольно далеко меж двумя мысами, в глубь песчаной бухточки,  окруженной
невысокими холмами.
   Бухточка была тихая-тихая, ни единого всплеска  волны;  ярко  светила
луна, и во мне шевельнулась мысль, что никогда еще  я  не  видел  такого
безлюдного, пустынного места. Но все-таки это была суша, и когда,  нако-
нец, стало так мелко, что можно было выпустить рею и брести к берегу, не
скажу, что владело мною с большей силой - усталость  или  благодарность.
Чувствовал я, во всяком случае, и то и другое: усталость, какой  еще  не
знал до этой ночи, и благодарность создателю, какую, полагаю,  испытывал
достаточно часто, хоть никогда прежде не имел для нее столь веских осно-
ваний.


   ГЛАВА XIV
   ОСТРОВОК

   Итак, я ступил на берег, открыв этим самую  горестную  страницу  моих
приключений. Было половина первого ночи, и хоть горы и защищали берег от
ветра, ночь стояла холодная. Садиться на землю я не рискнул из опасения,
что окоченею, а вместо этого разулся и,  превозмогая  смертельную  уста-
лость, принялся расхаживать туда-сюда босиком по песку, хлопая  себя  по
груди, чтобы согреться. Ни один звук не выдавал  присутствия  поблизости
человека или домашней скотины; ни один петух не пропел, хотя было, веро-
ятно, как раз время первых петухов; лишь буруны разбивались вдали о  ри-
фы, вновь напоминая об опасностях, пережитых мною, и тех,  что  угрожали
моему другу, - и что-то боязно стало мне бродить у моря в  такой  глухой
час, в таком глухом и пустынном месте.
   Едва занялась заря, я надел башмаки и стал карабкаться на холм -  та-
кого тяжкого подъема преодолевать мне еще не случалось -  то,  поминутно
оступаясь, пробирался между огромными гранитными глыбами,  то  прыгал  с
одной на другую. Когда я достиг вершины, уже совсем рассвело.  От  брига
не осталось и следа; должно быть, он снялся с рифа и затонул. Шлюпки то-
же нигде не было видно. В океане - ни единого паруса, на суше, насколько
хватало глаз, - ни человека, ни жилья.
   Страшно было думать об участи,  постигшей  моих  недавних  спутников,
страшно глядеть дальше на эти пустынные места. Да у меня и без того было
довольно напастей: промокшее платье, усталость, а тут  еще  живот  стало
подводить от голода. И я двинулся на восток по южному берегу  в  надежде
набрести на какой-нибудь домишко, обогреться, а  возможно,  и  разведать
кое-что о тех, с кем меня разлучило несчастье. На худой конец,  рассудил
я, скоро взойдет солнце и хоть одежду мне высушит.
   Немного спустя мне преградил дорогу заливчик или, быть  может,  узкий
фиорд; он, казалось, довольно глубоко вдавался в сушу, а так как  переп-
равиться через него мне было не на чем, то поневоле пришлось свернуть  и
попробовать обойти его стороной. Идти было попрежнему очень  трудно;  по
сути дела, не только весь Иррейд, но и прилегающий к нему  кусок  Малла,
так называемый Росс, - это сплошное нагромождение гранитных скал, а меж-
ду скалами густо растут кусты вереска. Сначала заливчик, как я и предви-
дел, все сужался, но через некоторое  время,  к  удивлению  моему,  стал
вновь раздаваться вширь. Я только озадаченно поскреб в затылке, все  еще
не догадываясь, в чем тут дело, пока, наконец, дорога вновь не  пошла  в
гору и у меня мгновенно вспыхнула догадка: земля, на которую меня забро-
сило, - бесплодный крохотный островок, со всех сторон отрезанный от суши
солеными водами океана.
   Вместо долгожданного солнца поднялся густой туман, а там и дождь  по-
шел, так что положение у меня было самое плачевное.
   Я стоял под дождем, дрожа от холода и гадая, как быть, пока не  сооб-
разил, что можно попробовать перейти заливчик вброд.  Вновь  я  поплелся
назад к самому узкому месту, вошел в воду. Однако  в  каких-нибудь  трех
ярдах от берега провалился по самую макушку и если не  покончил  на  том
все счеты с жизнью, то спасла меня лишь милость господня, а не собствен-
ное благоразумие. Нельзя сказать, чтобы я сильно вымок - мокнуть  дальше
все равно было некуда, - но после этой незадачи до смерти продрог и, ут-
ратив еще одну надежду, еще больше пал духом.
   И тогда-то я вдруг вспомнил о рее. Если она помогла мне выбраться  из
"толчеи", то переправиться через тихий узенький заливчик поможет  и  по-
давно. С этой мыслью я храбро двинулся в гору напрямик через весь остро-
вок, чтобы достать рею и принести сюда. Путь был неблизкий и тяжелый  во
всех отношениях; и если бы надежда не придавала мне силы, я уж, наверно,
свалилсь бы наземь и отказался от своей затеи. То ли от морской воды, то
ли от поднимающейся лихорадки, меня томила жажда, по дороге я останавли-
вался и пил илистую болотную водицу.
   Наконец, едва живой, я дотащился до своей бухты и с первого же взгля-
да заметил, что рея, пожалуй, не там, где я ее бросил, а подальше. Снова
полез в воду, уже в третий раз... Гладкое, твердое песчаное  дно  полого
уходило вниз, и я все шел, покуда не забрел по самую шею и  мелкая  рябь
не заплескалась мне в лицо. Здесь я уже с трудом доставал до дна и зайти
дальше не отважился. А рея, как ни в чем не бывало,  мирно  покачивалась
на воде шагах в двадцати от меня.
   До сих пор я держался стойко, но этого последнего удара не  вынес  и,
ступив на берег, бросился на песок и разрыдался.
   О времени, проведенном на острове, мне по  сей  день  так  мучительно
вспоминать, что я вынужден не останавливаться на подробностях.  Во  всех
книжках читаешь, что когда люди терпят кораблекрушение, у них  либо  все
карманы набиты рабочим инструментом, либо море  как  по  заказу  выносит
вслед за ними на берег ящик с предметами первой необходимости.  Со  мной
получилось совсем иначе. В карманах у меня не нашлось ничего, кроме  де-
нег да Алановой серебряной пуговки, и сноровки моряцкой тоже не хватало,
потому что вырос я вдали от моря.
   Правда, я слыхал, что морские моллюски считаются съедобными, а в ска-
лах на островке я находил великое множество раковин - блюдечек", которых
с непривычки едва ухитрялся отдирать, не зная, что  тут  требуется  про-
ворство. Водились здесь и маленькие улитки, которые у  нас  в  Шотландии
зовутся рожками, а у англичан, по-моему, башенками.  Эти-то  блюдечки  и
рожки и служили мне пищей, я их глотал холодными, живьем и с голодухи на
первых порах находил превкусными.
   Возможно, на них был сейчас не сезон; возможно, вокруг моего островка
было что-то неладное с водой. Так или иначе, не  успел  я  справиться  с
первой порцией ракушек, как мне сделалось дурно, к горлу подступила тош-
нота, и после я долго отлеживался, едва живой. Вторая проба того же  ку-
шанья - впрочем, другого-то и не было - сошла удачнее и  подкрепила  мои
силы. Вообще, пока я жил на островке, я никогда не знал  наверное,  чего
ждать после того, как поешь; один раз обойдется, другой - вывернет наиз-
нанку, а определять, какого моллюска не принимает мое нутро, я так и  не
научился.
   Весь день дождь лил как из ведра, островок  пропитался  влагой  точно
губка, нигде не сыскать было сухого местечка, и когда я улегся на  ночь,
примостясь между двумя нависшими валунами, ноги у меня мокли в болоте.
   На другой день я исходил весь остров вдоль и поперек. Нигде не  обна-
ружилось хоть сколько-нибудь сносного уголка; все тот же  пустынный  ка-
мень и никаких признаков жизни, лишь пернатая дичь, которую  мне  не  из
чего было подстрелить, да чайки, в несметном количестве  гнездившиеся  в
дальних скалах. Но на севере заливчик, вернее, пролив, отделяющий Иррейд
от Росса, переходил в бухту, а  она,  в  свою  очередь,  открывалась  на
Айонский пролив, - и вот эти-то места я и выбрал себе под дом,  хотя  от
одной мысли, что такое место можно назвать домом, я, наверно, не сдержал
бы горьких слез.
   Для такого выбора у меня имелись веские основания.
   В этой части острова стояла маленькая хижина,  настоящая  конурка;  в
ней, видимо, наведываясь на островок, ночевали рыбаки; дерновая крыша ее
давно провалилась, так что проку от хижины не было никакого - она давала
меньше укрытия, чем мои валуны. Важней другое: раковины, которыми я  пи-
тался, водились здесь в изобилии, при отливе я мог набрать сразу на  це-
лый обед, а это было, разумеется, удобно. Но  настоящая  подоплека  была
серьезней. Я никак не мог примириться со своим ужасающим одиночеством на
острове и все озирался по сторонам, как беглец,  и  страшась  и  надеясь
увидеть за собой человека. Так вот, если подняться  немного  по  склону,
выходящему на бухту, вдали видна была могучая старинная церковь и кровли
домов Айоны.
   А по другую руку, в низине Росса, я наблюдал,  как  утром  и  вечером
восходит кверху дымок, верно, над какой-то усадьбой, спрятанной в ложби-
не.
   Иззябший, промокший до костей, теряя голову от одиночества, я,  быва-
ло, все глядел на этот дымок и думал о пылающем очаге и людях,  дружески
собравшихся вокруг него, и у меня  переворачивалось  сердце.  С  тем  же
чувством смотрел я на кровли Айоны. При всем том вид человеческого жилья
и уюта, хоть он и заставлял меня  острее  ощутить  собственные  мучения,
все-таки не давал угаснуть надежде, помогал глотать сырых улиток, а  они
очень скоро мне опротивели, спасал от гнетущей тоски, охватывавшей  меня
всякий раз, как я оставался один на один с мертвыми скалами, дикими пти-
цами, дождем и холодным морем.
   Я говорю: "не давал угаснуть надежде", и действительно, казалось  не-
мыслимым, чтобы мне так и дали сгинуть здесь, прямо на берегу  моей  от-
чизны, откуда простым глазом видна церковная колокольня и  дым  людского
жилья. Однако миновали вторые сутки и хоть, покуда не стемнело, я  зорко
вглядывался, не покажется ли лодка в проливе или какой прохожий на  Рос-
се, никто не объявился мне на помощь. Дождь все не переставал, и  я  лег
спать мокрый, как мышь, с жестоко саднящим горлом, но, пожалуй, и с  ма-
леньким утешением, что могу пожелать доброй ночи ближайшим моим соседям,
островитянам с Айоны.
   Карл Второй сказал однажды, что английский климат позволяет проводить
больше дней в году под открытым небом, чем любой другой. Хорошо  рассуж-
дать, когда ты король и тебя во всякое время ждет дворец и перемена  су-
хого платья. Видно, во время побега из Вустера ему больше везло, чем мне
на этом злосчастном островке! Лето было в разгаре, а тут уже больше  су-
ток лил дождь, и прояснилось только ввечеру на третий день.
   То был день, полный событий. Утром я  видел  рыжего  оленя,  самца  с
прекрасными ветвистыми рогами; он стоял под дождем на самой вершине ост-
ровка, но, завидев, как я встаю из-под своей скалы, тотчас тронулся рыс-
цой к противоположному краю острова. Я решил, что он, должно  быть,  пе-
реплыл через пролив, хотя чего ради какую-то живую тварь занесло на  Ир-
рейд, я и вообразить не мог.
   Немного погодя, когда я скакал по  камням,  охотясь  за  пресловутыми
блюдечками, что-то звякнуло, испугав меня: перед  самым  моим  носом  на
скалу упала гинея и скатилась в море. Когда матросы с  "Завета"  вернули
мне деньги, примерно треть они удержали, а  заодно  и  кожаный  кошелек,
доставшийся мне от отца, и с того дня я носил свои золотые прямо в  кар-
мане, застегнутом на пуговицу. Теперь он, как видно, прохудился, и я по-
спешно прижал его рукой. Но какое там! Было слишком  поздно.  Я  покинул
переправу у Куинсферри обладателем пятидесяти фунтов, сейчас же в налич-
ности осталось всего-навсего две золотых гинеи и серебряный шиллинг.
   Правда, спустя немного, я подобрал еще одну гинею, она валялась, поб-
лескивая, на клочке дерна. Три фунта четыре шиллинга в английской монете
- вот и все состояние законного наследника богатого поместья, мальчишки,
умирающего с голода на островке, затерянном где-то у самого края  дикого
шотландского нагорья.
   От всего этого я еще больше приуныл, да и то сказать, положение у ме-
ня было самое прискорбное. Платье на  мне  расползалось,  в  особенности
чулки: они совсем прохудились, и сквозь  дыры  просвечивало  тело;  руки
стали дряблыми от вечной сырости, горло болело нестерпимо, силы таяли, а
та гадость, которой я был вынужден питаться, так мне опротивела, что  от
одного ее вида меня начинало мутить.
   И все же худшее было еще впереди.
   Есть на северо-западе Иррейда довольно высокая скала,  на  которую  я
частенько наведывался затем, что на ее вершине  была  плоская  площадка,
откуда хорошо виден Саунд-оф-Малл. Да я и вообще не задерживался подолгу
на одном месте, разве что на ночлег, ибо нигде не находил себе  покоя  в
своей беде и совсем измотал себя этими  бесцельными  и  безостановочными
блужданиями под дождем.
   Впрочем, едва лишь выглянуло солнце, я  растянулся  на  вершине  этой
скалы, чтобы обсохнуть. Что за невыразимая  благодать  солнечное  тепло!
Оно вновь вселило в меня надежду на избавление, когда я уж готов был от-
чаяться, и я с вновь пробудившимся  интересом  стал  оглядывать  море  и
Росс. К югу от моей скалы часть острова выдавалась в море,  заслоняя  от
меня горизонт, и судно с той стороны легко могло пройти совсем близко, а
я бы и не заметил.
   И вдруг, откуда ни возьмись, из-за этого края островка  вылетела  ры-
бачья плоскодонка под бурым парусом, с двумя рыбаками на борту, и полным
ходом направилась к Айоне. Я закричал что было сил и, встав на колени, с
мольбой протянул к ним руки. С такого расстояния они меня  не  могли  не
услышать - я различал даже, какого цвета у них волосы; да, они несомнен-
но заметили меня, потому что со смехом крикнули мне  что-то  по-гэльски.
И, однако, их плоскодонка ни на градус не отклонилась от курса, а  прес-
покойно пролетела мимо, на Айону.
   Я не поверил своим глазам, не поверил, что  люди  способны  на  такое
злодейство, и кинулся вдоль берега, перескакивая с камня на камень,  жа-
лобно крича им вслед; даже когда они уже не могли меня  слышать,  я  все
равно звал их на помощь и размахивал руками, а когда они скрылись из ви-
ду, я думал, что у меня разорвется сердце. За все время своих мытарств я
не сдержал слез лишь дважды. Один раз, когда не мог достать рею,  второй
- сейчас, когда эти рыбаки остались глухи к моим мольбам. Только в  этот
раз я не просто плакал, а голосил, ревел благим матом, как капризный ре-
бенок, царапая ногтями землю и зарываясь в траву лицом. Когда бы желания
было достаточно, чтобы убить человека, те два рыбака не дожили бы до ут-
ра, да и сам я скорей всего испустил бы дух на своем островке.
   Когда мой гнев поутих, пора опять было думать о еде, а я уже проникся
к ней отвращением, которое едва мог пересилить. И правда,  лучше  бы  уж
мне поголодать, потому что я снова отравился своими моллюсками, Я  пере-
жил все те же мучения, что и в первый раз; горло у меня так разболелось,
что я едва мог глотать; зубы стучали от жестокого озноба, меня  охватило
то гнетущее чувство тоски и недомогания, которому нет имени  ни  в  шот-
ландском языке, ни в английском. Я уже твердо решил, что умираю, и  вве-
рил свою душу всевышнему, мысленно прощая всех и каждого,  даже  дядю  и
тех рыбаков; и совсем уже приготовился к худшему, как  внезапно  у  меня
словно пелена с глаз спала: я заметил, что ночь обещает хорошую  погоду,
что платье у меня почти  просохло,  что  мне,  короче  говоря,  по  всем
статьям еще не было так хорошо с тех пор, как я выбрался на островок,  -
и с этой благодарной мыслью я, наконец, заснул.
   На другой день - четвертый с начала моего горестного прозябания  -  я
почувствовал, что не на шутку  обессилел.  Впрочем,  солнце  пригревало,
воздух