что это всякому  пока-
жется необычным. Но не забудьте, как необычна вся эта история  с  самого
начала. Молодая леди очутилась на побережье Европы с двумя шиллингами  и
тремя полпенни. У нее был адрес этого Спротта в Гелвоэте. Вот вы назвали
его своим доверенным. А я могу сказать только одно: он ничем ей  не  по-
мог, а едва я упомянул ваше имя, начал браниться, и мне  пришлось  упла-
тить ему из своего кармана, чтобы он хотя бы взял на хранение  ее  вещи.
Вы говорите о странных обстоятельствах, мистер Драммонд, если вам  угод-
но, чтобы вас называли именно так. Вот обстоятельства, в которых  очути-
лась ваша дочь, и я считаю, что подвергнуть  ее  такому  испытанию  было
жестоко.
   - Этого-то я как раз и не пойму, - сказал Джемс. - Моя дочь была вве-
рена попечению почтенных людей, только я позабыл их фамилию.
   - Джебби, - подсказал я. - Без сомнения, мистер Джебби должен был вы-
садиться вместе с ней в Гелвоэне. Но он не сделал  этого,  мистер  Драм-
монд, и мне кажется, вы должны благодарить бога, что я оказался там  мог
его заменить.
   - С мистером Джебби я вскоре потолкую самым серьезным образом, - ска-
зал он. - Что же касается вас, то, сдается мне, вы слишком молоды, чтобы
занять его место.
   - Но ведь никого другого не было, приходилось выбирать:  или  я,  или
никто! - воскликнул я. - Никто, кроме меня, не предложил свои услуги, и,
кстати сказать, вы не слишком мне за это благодарны.
   - Я воздержусь от благодарности, пока не узнаю  несколько  подробнее,
чем именно я вам обязан, - сказал он.
   - Ну, это, мне кажется, понятно с первого взгляда, - сказал я. - Вашу
дочь покинули, попросту бросили в Европе на произвол судьбы всего с дву-
мя шиллингами, причем она не знала ни слова на тех  языках,  на  которых
здесь можно объясниться. Забавно, нечего сказать! Я привез  ее  сюда.  Я
назвал ее своей сестрой и относился к ней с братской  любовью.  Все  это
стоило мне недешево, но не будем говорить о деньгах.  Я  глубоко  уважаю
эту молодую леди и старался охранить ее доброе имя,  однако,  право  же,
было бы смешно, если бы мне пришлось расхваливать ее перед ее же отцом.
   - Вы еще молоды... - начал Джемс.
   - Это я уже слышал, - с досадой перебил я.
   - Вы еще очень молоды, - повторил он, - иначе вы поняли бы, насколько
серьезным был такой шаг.
   - Вам легко это говорить! - воскликнул я. - А что  мне  было  делать?
Конечно, я мог бы нанять какую-нибудь почтенную  бедную  женщину,  чтобы
она поселилась с нами, но, поверьте, эта мысль только сейчас пришла  мне
в голову. Да и где мне было найти такую женщину, если сам я здесь чужой?
Кроме того, позвольте вам заметить, мистер Драммонд, что это  стоило  бы
денег. А мне и без того пришлось дорого заплатить за ваше  пренебрежение
к дочери, и объяснить его можно только одним - вы не любите ее, вы  рав-
нодушны к ней, иначе вы не потеряли бы ее.
   - Тот, кто сам не безгрешен, не должен осуждать других, - сказал  он.
- Прежде всего мы разберем поведение мисс Драммонд, а потом уж будем су-
дить ее отца.
   - В эту ловушку вам меня не заманить, - сказал я. - Честь мисс  Драм-
монд безупречна, и ее отцу следовало бы это знать. И моя честь, смею вас
заверить, тоже. У вас есть только два пути. Либо вы поблагодарите  меня,
как принято между порядочными людьми, и мы прекратим этот разговор.  Ли-
бо, если вы все еще не удовлетворены, возместите мне все мои расходы - и
делу конец.
   Он успокоительно помахал рукой.
   - Ну, ну! - сказал он. - Вы слишком торопитесь, мистер Бэлфур.  Хоро-
шо, что я давно уже научился терпению. И, кроме того, вы, кажется, забы-
ваете, что мне еще нужно повидаться с дочерью.
   Услышав эти слова и видя, как он весь переменился, едва я упомянул  о
деньгах, я почувствовал облегчение.
   - Если вы позволите мне одеться в вашем  присутствии,  я  думаю,  мне
уместнее всего будет уйти и тогда вы сможете поговорить с ней наедине, -
сказал я.
   - Буду вам весьма признателен, - сказал он. Сомнений быть  не  могло:
он сказал это вежливо.
   "Что ж, тем лучше", - подумал я,  надевая  штаны,  и,  вспомнив,  как
бесстыдно попрошайничал этот человек у Престонгрэнджа,  решил  довершить
свою победу.
   - Если вы намерены какое-то время пробыть в Лейдене, -  сказал  я,  -
эта комната в полном вашем распоряжении, для себя же я без  труда  найду
другую. Так будет меньше всего хлопот: переехать придется одному мне.
   - Право, сэр, - сказал он, выпятив грудь, - я не стыжусь  своей  бед-
ности, до которой дошел на королевской службе. Не скрою, дела мои крайне
запутаны, и сейчас я просто не могу никуда уехать.
   - В таком случае, - сказал я, - надеюсь, вы окажете мне честь и  сог-
ласитесь быть мои гостем до тех пор, пока не сможете связаться со своими
друзьями!
   - Сэр, - сказал он, - когда мне делают такое предложение  от  чистого
сердца, я считаю за честь ответить с таким же чистосердечием. Вашу руку,
мистер Дэвид. Я глубоко уважаю таких людей, как вы: вы из тех,  от  кого
благородный человек может принять одолжение, и довольно об этом. Я  ста-
рый солдат, - продолжал он, с явным отвращением оглядывая мою комнату, -
и вам нечего бояться, что я буду для вас в тягость. Я слишком часто  ел,
сидя на краю придорожной канавы, пил из лужи и не имел иного  крова  над
головой, кроме ненастного неба.
   - Кстати, обычно в этот час нам приносят завтрак, - заметил я. -  По-
жалуй, я зайду в трактир, велю приготовить завтрак на троих и подать его
на час позже обычного, а вы тем временем поговорите с дочерью.
   Мне показалось, что при этом ноздри его дрогнули.
   - Целый час? - сказал он. - Это, пожалуй, слишком много. Вполне  дос-
таточно и получаса, мистер Дэвид, или, скажем, двадцати минут. Кстати, -
добавил он, удерживая меня за рукав, - что вы пьете по  утрам:  эль  или
вино?
   - Откровенно говоря, сэр, я не пью ничего, кроме простой холодной во-
ды, - ответил я.
   - Ай-ай, - сказал он, - да ведь этак вы совсем испортите  себе  желу-
док, поверьте старому вояке. Конечно, простое  деревенское  вино,  какое
пьют у вас на родине, полезнее всего, да только здесь его не  достанешь,
так что рейнское или белое бургундское будет, пожалуй, лучше всего.
   - Я позабочусь о том, чтобы вам принесли вина, - сказал я.
   - Превосходно! - воскликнул Джемс. - Мы еще сделаем из  вас  мужчину,
мистер Дэвид.
   К этому времени я уже больше не питал к нему неприязни, и у меня лишь
мелькнула странная мысль о том, какой тесть из него  получится.  Главная
моя забота была о его дочери, которую нужно было как-то  предупредить  о
его приходе. Я подошел к двери, постучал и крикнул:
   - Мисс Драммонд, вот наконец-то приехал ваш отец!
   Затем я отправился в трактир, сильно повредив себе этими словами.


   ГЛАВА XXVI
   ВТРОЕМ

   Предоставляю другим судить, так ли уж я виноват или скорее заслуживаю
жалости. Но когда я имею дело с женщинами, моя  проницательность,  вооб-
ще-то довольно острая, мне изменяет. Конечно, в тот миг, когда я  разбу-
дил Катриону, я думал главным образом о том, какое впечатление это  про-
изведет на Джемса Мора; и когда я вернулся и мы все  трое  сели  завтра-
кать, я тоже держался с девушкой почтительно и отчужденно, и мне до  сих
пор кажется, что это было самое разумное. Ее отец  усомнился  в  чистоте
моих дружеских чувств к ней, и я должен был прежде  всего  рассеять  его
сомнения. Но и у Катрионы есть оправдание. Только накануне нас обоих ох-
ватил порыв любви и нежности, мы держали друг друга в объятиях; потом  я
грубо оттолкнул ее от себя; я взывал к ней среди ночи из другой комнаты;
долгие часы она провела без сна, в слезах и, уж наверно, думала обо мне.
И вот в довершение всего я разбудил ее, назвав мисс  Драммонд,  от  чего
она успела отвыкнуть, а теперь держался с нею отчужденно и почтительно и
ввел ее в совершеннейшее заблуждение относительно моих истинных  чувств;
она поняла все это превратно и вообразила, будто я раскаиваюсь и намерен
отступить!
   Вся беда вот в чем: я с той самой минуты, как завидел огромную  шляпу
Джемса Мора, думал только о нем, о его приезде и его подозрениях, Катри-
она же была безразлична ко всему этому, можно сказать, едва это замечала
- все ее мысли и поступки связывались - с тем, что произошло между  нами
накануне. Отчасти это объяснялось ее наивностью и смелостью; отчасти  же
тем, что Джемс Мор, то ли потому, что он ничего не добился  в  разговоре
со мной, то ли предпочитая помалкивать после моего приглашения, не  ска-
зал ей об этом ни слова. И за завтраком оказалось, что мы совершенно  не
поняли друг друга. Я ждал, что она наденет старое свое платье;  она  же,
словно забыв о присутствии отца, нарядилась во все лучшее, что  я  купил
для нее и что, как она знала (или предполагала), мне особенно нравилось.
Я ждал, что она вслед за мной притворится отчужденной и будет  держаться
как можно осторожней и суше; она же была исполнена самых бурных  чувств,
глаза ее сияли, она произносила мое имя с проникновенной нежностью, то и
дело вспоминала мои слова или желания, предупредительно, как жена, у ко-
торой нечиста совесть.
   Но это длилось недолго. Увидев, что она так пренебрегает собственными
интересами, которые я сам подверг опасности, но теперь пытался оградить,
я подал ей пример и удвоил свою холодность. Чем дальше она заходила, тем
упорней я отступал; чем непринужденней она держалась, тем учтивей и поч-
тительней становился я, так что даже ее отец, не будь  он  так  поглощен
едой, мог бы заметить эту разницу. А потом вдруг она совершенно  переме-
нилась, и я с немалым облегчением решил, что она наконец поняла мои  на-
меки.
   Весь день я был на лекциях, а потом искал себе новое жилье; с раская-
нием думая, что приближается час нашей обычной прогулки, я все-таки  ра-
довался, что руки у меня развязаны, потому что девушка снова под  надеж-
ной опекой, отец ее доволен или по крайней мере смирился, а сам  я  могу
честно и открыто добиваться ее любви. За ужином, как всегда, больше всех
говорил Джемс Мор. Надо признать, говорить он умел, хотя ни  одному  его
слову нельзя было верить. Но вскоре я расскажу о  нем  подробнее.  После
ужина он встал, надел плащ и, глядя (как мне казалось) на меня,  сказал,
что ему надо идти по делам. Я принял это как намек, что  мне  тоже  пора
уходить, и встал; но Катриона, которая едва поздоровалась со мной, когда
я пришел, смотрела на меня широко  открытыми  глазами,  словно  просила,
чтобы я остался. Я стоял между ними, чувствуя себя как рыба, выброшенная
из воды, и переводил взгляд с одного на другую; оба словно  не  замечали
меня: она опустила глаза в пол, а он застегивал плащ, и от этого мое за-
мешательство возросло еще больше. Притворное спокойствие Катрионы  озна-
чало, что в ней кипит негодование, которое вот-вот вырвется наружу. Без-
различие Джемса встревожило меня еще больше: я был уверен, что  надвига-
ется гроза, и, полагая, что главная опасность таится в  Джемсе  Море,  я
повернулся к нему и, так сказать, отдался на его милость.
   - Не могу ли я быть вам полезным, мистер Драммонд? - спросил я.
   Он подавил зевок, который я опять-таки счел притворным.
   - Что ж, мистер Дэвид, - сказал он, - раз уж вы так любезны, что сами
предлагаете, покажите мне дорогу в трактир (он сказал название), я наде-
юсь там найти одного боевого товарища.
   Больше говорить было не о чем, и я, взяв шляпу и  плащ,  приготовился
проводить его.
   - А ты, - сказал он дочери, - ложись-ка спать. Я вернусь поздно.  Кто
рано ложится и рано встает, тому бог красоту и здоровье дает.
   Он нежно поцеловал ее и пропустил меня в дверь  первым.  Мне  показа-
лось, что он это сделал нарочно, чтобы мы с Катрионой  не  могли  ничего
сказать друг другу на прощание; но я заметил, что она не смотрела на ме-
ня, и приписал это ее страху перед Джемсом Мором.
   До того трактира было довольно далеко. По пути Джемс без умолку  бол-
тал о вещах, которые меня вовсе не интересовали,  а  у  двери  рассеянно
простился со мной. Я пошел на свою новую квартиру, где не было даже  ка-
мина, чтобы согреться, и остался там наедине со своими мыслями. Они  еще
были спокойны - мне в голову не  приходило,  что  Катриона  ожесточилась
против меня. Мне казалось, что мы с ней как бы связаны  обетом;  слишком
близки мы стали друг другу, слишком пылкими  словами  обменялись,  чтобы
нам теперь разлучиться, а тем более из-за простой уловки, к которой  по-
неволе пришлось прибегнуть. Больше всего меня печалило, что у меня будет
тесть, который мне совсем не по вкусу, и я думал о  том,  скоро  ли  мне
придется поговорить с ним о некоторых  щекотливых  делах.  Во-первых,  я
краснел до корней волос, вспоминая о своей крайней молодости, и чуть  ли
не готов был отступить; но я знал, что, если дать отцу с дочерью  уехать
из Лейдена, не высказав моих чувств к ней, я могу потерять ее  навсегда.
И, во-вторых, нельзя было пренебречь нашим весьма необычным  положением,
а также тем, что мои утренние объяснения навряд ли удовлетворили  Джемса
Мора, В конце концов я решил, что лучше всего повременить, но не слишком
долго, и лег в свою холодную постель со спокойной душой.
   На другой день, видя, что Джемс Мор не слишком доволен моей комнатой,
я предложил купить кое-какую мебель; а днем, когда я пришел с  носильщи-
ками, которые несли стулья и столы, я снова застал девушку одну. Она уч-
тиво поздоровалась со мной, но сразу же ушла к себе и закрыла  дверь.  Я
сделал распоряжения, уплатил носильщикам и громким голосом отпустил  их,
надеясь, что она сразу же выйдет поговорить со мной. Я подождал немного,
потом постучал в дверь.
   - Катриона! - позвал я.
   Дверь отворилась мгновенно, прежде чем я  успел  произнести  ее  имя:
должно быть, она стояла у порога и прислушивалась. Некоторое  время  она
молчала, но лицо у нее было такое, что я и описать не берусь;  казалось,
ее постигло страшное несчастье.
   - Разве мы и сегодня не пойдем гулять? - спросил я, запинаясь.
   - Премного вам благодарна, - сказала она. - Теперь, когда приехал мой
отец, эти прогулки мне ни к чему.
   - Но, кажется, он ушел и оставил вас одну, - сказал я.
   - А мне кажется, это дурно - так говорить со мной, - отвечала она.
   - У меня не было дурных намерений, - отвечал я. - Но что вас  огорча-
ет, Катриона? Чем я вас обидел, почему вы отворачиваетесь от меня?
   - Я вовсе от вас не отворачиваюсь, - сказала она, тщательно  подбирая
слова. - Я всегда буду благодарна другу,  который  делал  мне  добро.  И
всегда останусь ему другом во всем. Но теперь, когда вернулся  мой  отец
Джемс Мор, многое переменилось, и мне кажется, некоторые слова и поступ-
ки лучше забыть. Но я всегда останусь вам  другом,  и  если  бы  не  все
это... если бы... Но вам ведь это безразлично! И все равно  я  не  хочу,
чтобы вы слишком строго судили меня. Вы правду сказали, я слишком  моло-
да, мне бесполезно давать советы, и, надеюсь, вы не забудете, что я  еще
ребенок. Только все равно я не хочу потерять вашу дружбу.
   Начав говорить, она была бледна как смерть, но, прежде чем она кончи-
ла, лицо ее раскраснелось, и не только ее слова, но и  лицо  и  дрожащие
руки как бы молили о снисходительности. И я впервые понял, как ужасно  я
поступил: ведь я поставил бедную девочку в столь тяжкое положение,  вос-
пользовавшись ее минутной слабостью, которой она теперь стыдилась.
   - Мисс Драммонд, - начал я, но запнулся и снова повторил это  обраще-
ние. - Ах, если б вы могли читать в моем сердце! - воскликнул  я.  -  Вы
прочли бы там, что уважение мое к вам ничуть не меньше  прежнего.  Я  бы
даже сказал, что оно стало больше, но это попросту невозможно. Просто мы
совершили ошибку, и вот ее неизбежные плоды, и чем меньше мы станем  го-
ворить об этом, тем лучше. Клянусь, я больше никогда ни единым словом не
обмолвлюсь о том, как мы тут жили. Я поклялся бы, что даже не вспомню об
этом, но это воспоминание всегда будет мне дорого. И я вам такой  верный
друг, что готов за вас умереть.
   - Благодарю вас, - сказала она.
   Мы постояли немного молча, и я почувствовал острую  жалость  к  себе,
которую не мог побороть: все мои мечты так  безнадежно  рухнули,  любовь
моя осталась безответной, и опять, как прежде, я один на свете.
   - Что ж, - сказал я, - без сомнения, мы всегда будем друзьями.  Но  в
то же время мы с вами прощаемся... Да, все же мы прощаемся... Я  сохраню
дружбу с мисс Драммонд, но навеки прощаюсь с моей Катрионой.
   Я взглянул на нее; глаза мои застилал туман, но мне  показалось,  что
она вдруг стала словно выше ростом и вся засветилась; и  тут  я,  видно,
совсем потерял голову, потому что выкрикнул ее имя и шагнул к ней, прос-
тирая руки.
   Она отшатнулась, словно от удара, и вся вспыхнула, а я  весь  похоло-
дел, терзаемый раскаянием и жалостью. Я  не  нашел  слов,  чтобы  оправ-
даться, а лишь низко поклонился ей и вышел из дома; душа моя разрывалась
на части.
   Дней пять прошло без каких-либо перемен. Я видел ее лишь мельком,  за
столом, и то, разумеется, в присутствии Джемса Мора. Если же мы хоть  на
миг оставались одни, я считал своим долгом держаться холодно, окружая ее
почтительным вниманием, потому что не мог забыть, как она отшатнулась  и
покраснела; эта сцена неотступно стояла у меня перед глазами, и мне было
так жалко девушку, что никакими словами не выразить. И себя мне тоже бы-
ло жалко, это само собой разумеется, - ведь я в несколько секунд,  можно
сказать, потерял все, что имел; но, право же, я жалел девушку не меньше,
чем себя, и даже нисколько на нее не сердился, разве только иногда,  под
влиянием случайного порыва. Она правду сказала - ведь она еще совсем ре-
бенок, с ней обошлись несправедливо, и если она обманула себя и меня, то
иного нельзя было и ожидать.
   К тому же она была теперь очень одинока. Ее отец, когда оставался до-
ма, бывал с ней очень нежен; но его часто занимали всякие дела и развле-
чения, он покидал ее без зазрения совести, не сказав ни слова,  и  целые
дни проводил в трактирах, едва у него заводились деньги, что бывало  до-
вольно часто, хотя я не мог понять, откуда он их берет; в эти  несколько
дней он однажды даже не пришел к ужину, и нам с Катрионой пришлось сесть
за стол без него. После ужина я сразу же ушел, сказав, что ей, вероятно,
хочется побыть одной; она подтвердила это, и я, как ни странно, ей пове-
рил. Я совершенно серьезно считал, что ей тягостно меня видеть, так  как
я напоминаю о минутной слабости, которая ей теперь неприятна. И вот  она
сидела одна в комнате, где нам бывало так весело вдвоем, у камина,  свет
которого так часто озарял нас в минуты размолвок и нежных  порывов.  Она
сидела там одна и уж наверняка укоряла себя за то, что  обнаружила  свои
чувства, забыв о девичьей скромности, и была отвергнута. А я в это время
тоже был один и, когда чувствовал, что меня разбирает досада, внушал се-
бе, что человек слаб, а женщина непостоянна. Одним словом, свет  еще  не
видел двух таких дураков, которые по нелепости, не поняв друг друга, бы-
ли бы так несчастны.
   А Джемс почти не замечал нас и вообще был занят только  своим  карма-
ном, своим брюхом и своей хвастливой болтовней. В первый же день он поп-
росил у меня взаймы небольшую сумму; назавтра попросил еще, и тут  уж  я
ему отказал. Он принял и деньги и отказ с одинаковым добродушием.  Право
же, он умел изображать благородство, и это  производило  впечатление  на
его дочь; он все время выставлял себя героем в  своих  россказнях,  чему
вполне соответствовала его внушительная осанка и исполненные достоинства
манеры. Поэтому всякий, кто не имел с ним дела прежде,  или  же  был  не
слишком проницателен, или ослеплен, вполне мог обмануться. Но я, который
столкнулся с ним уже в третий раз, видел его насквозь; я понимал, что он
до крайности себялюбив и в то же время необычайно простодушен, и я обра-
щал на напыщенные россказни, в которых то и  дело  упоминались  "родовой
герб", "старый воин", "бедный благородный горец" и