льными бортами. Я расстелил  на  большом
камне плащ и усадил Катриону; она не хотела отпускать меня,  потому  что
все еще дрожала после недавних оскорблений, но мне нужно было  поразмыс-
лить спокойно, поэтому я высвободился и стал расхаживать перед ней взад-
вперед, бесшумно, как контрабандист, мучительно пытаясь найти  какой-ни-
будь выход из положения. Мысли мои разбегались, и вдруг я вспомнил,  что
в спешке забыл уплатить по счету в трактире  и  расплачиваться  пришлось
Сэнгу. Тут я громко рассмеялся, решив, что поделом ему, и в то же  время
безотчетным движением ощупал карман, где у меня  лежали  деньги.  Скорее
всего, это случилось на той улице, где женщины  толкали  нас  и  осыпали
насмешками - так или иначе кошелек исчез.
   - Мне кажется, вы сейчас думаете о чем-то очень приятном,  -  сказала
Катриона, видя, что я остановился.
   Теперь, когда мы очутились в нелегком положении, мысли мои вдруг про-
яснились, и я, видя все, как через  увеличительное  стекло,  понял,  что
разбираться в средствах не приходится. У меня не осталось ни  одной  мо-
нетки, но в кармане лежало письмо к лейденскому торговцу;  добраться  же
до Лейдена мы теперь могли только одним способом: пешком.
   - Катриона, - сказал я. - Я знаю, вы храбрая и, надеюсь, сильная  де-
вушка, - можете ли вы пройти тридцать миль по ровной дороге?
   Как потом выяснилось, нам надо было пройти едва две трети этого пути,
но в ту минуту мне казалось, что именно таково было расстояние до Лейде-
на.
   - Дэвид, - сказала она, - если вы будете рядом, я пойду куда угодно и
сделаю что угодно. Но мне страшно. Не бросайте меня в этой ужасной стра-
не одну, и я на все готова.
   - Тогда в путь, и будем идти всю ночь, - предложил я.
   - Я сделаю все, что вы скажете, - отвечала она, - и не стану ни о чем
спрашивать. Я поступила дурно, заплатила вам за добро черной неблагодар-
ностью, но теперь я буду вам во всем повиноваться!  И  я  согласна,  что
мисс Барбара Грант лучше всех на свете, - добавила она.  -  Разве  могла
она вас отвергнуть!
   Я ровным счетом ничего не понял; но мне и без того хватало  забот,  и
всего важней было выбраться из города на лейденскую дорогу.  Это  оказа-
лось нелегким делом; только в час или в два ночи нам удалось  ее  найти.
Когда мы оставили дома позади, на небе не было ни луны, ни звезд, по ко-
торым мы могли бы определять направление, - только белая  полоса  дороги
да темные деревья по обе стороны. Идти было очень трудно еще  и  потому,
что перед рассветом вдруг ударил сильный мороз и дорога обледенела.
   - Ну, Катриона, - сказал я, - теперь мы с вами как принц и  принцесса
из тех шотландских сказок, которые вы мне рассказывали. Скоро мы  увидим
"семь долин, семь равнин и семь горных озер". (Эта неизменная  присказка
мне хорошо запомнилась.)
   - Да, но ведь здесь же нет ни долин, ни гор! - сказала  она.  -  Хотя
эти равнины и деревья, правда, очень красивы.  Но  все-таки  наш  горный
край лучше.
   - Если бы мы могли сказать то же самое о наших людях, - отозвался  я,
вспоминая Спротта, Сэнга да и самого Джемса Мора.
   - Я никогда не стала бы плохо говорить о родине моего друга, - сказа-
ла она так многозначительно, что мне показалось, будто я вижу в  темноте
выражение ее лица.
   Я чуть не задохнулся от стыда и едва не упал на смутно чернеющий лед.
   - Не знаю, как по-вашему, Катриона, - сказал я, несколько придя в се-
бя, - но все-таки сегодня счастливый день! Мне  совестно  так  говорить,
потому что вас постигло столько несчастий и невзгод, но для меня это все
равно был самый счастливый день в жизни.
   - Да, хороший день, ведь вы были ко мне так добры, - сказала она.
   - И все-таки мне совестно быть счастливым, - продолжал я,  -  сейчас,
когда вы бредете здесь, в темную ночь по пустынной дороге.
   - А где же мне еще быть? - воскликнула она. - Я ничего  на  свете  не
боюсь, когда вы рядом.
   - Значит, вы простили меня? - спросил я.
   - Я сама должна просить у вас прощения, и если вы меня  прощаете,  не
вспоминайте больше об этом! - воскликнула она. - В моем сердце нет к вам
иных чувств, кроме благодарности.  Но,  скажу  честно,  -  добавила  она
вдруг, - ее я никогда не прощу.
   - Это вы опять про мисс Грант? - спросил я. - Да ведь вы же сами ска-
зали, что лучше ее нет никого на свете.
   - Так оно и есть! - сказала Катриона. - И все равно я никогда  ее  не
прощу. Никогда, никогда не прощу и не хочу больше о ней слышать.
   - Ну, - сказал я, - ничего подобного я еще не видывал. Просто  удиви-
тельно, откуда у вас такие детские капризы. Эта молодая  леди  была  нам
обоим лучшим другом на свете, она научила нас одеваться  и  вести  себя,
ведь это заметно всякому, кто знал нас с вами раньше.
   Но Катриона упрямо остановилась посреди дороги.
   - Вот что, - сказала она. - Если вы будете говорить о ней,  я  сейчас
же возвращусь и город, и пускай будет надо мной воля божия! Или, уж сде-
лайте одолжение, поговорим о чем-нибудь другом.
   Я совершенно растерялся и не знал, как быть; но тут я  вспомнил,  что
она пропадет без моей помощи, что она принадлежит к слабому полу и  сов-
сем еще ребенок, а мне следует быть разумнее.
   - Дорогая моя, - сказал я. - Вы меня совсем сбили с  толку,  но  боже
избави, чтобы я как-либо совлек вас с прямого пути. Я вовсе  не  намерен
продолжать разговор о мисс Грант, ведь вы же сами его и начали. Я  хотел
только, раз уж вы теперь под моей опекой, воспользоваться этим вам в на-
зидание, потому что не выношу несправедливости. Я не против  вашей  гор-
дости и милой девичьей чувствительности, это вам очень к лицу.  Но  надо
же знать меру.
   - Вы кончили? - спросила она.
   - Кончил, - ответил я.
   - Вот и прекрасно, - сказала она, и мы пошли дальше,  но  теперь  уже
молча.
   Жутко и неприятно было идти темной ночью, видя только  тени  и  слыша
лишь звук собственных шагов. Сначала, мне кажется, мы в  душе  сердились
друг на друга; но темнота, холод и тишина, которую лишь иногда  нарушало
петушиное пение или лай дворовых псов, вскоре сломили нашу гордость;  я,
во всяком случае, готов был ухватиться за всякий повод, который позволил
бы мне заговорить, не уронив своего достоинства.
   Перед самым рассветом пошел теплый дождь и смыл ледяную корку  у  нас
под ногами. Я хотел закутать Катриону в свой плащ, но она с досадой  ве-
лела мне забрать его.
   - И не подумаю, - сказал я. - Сам я здоров, как бык, и  видел  всякое
ненастье, а вы нежная, прекрасная девушка! Дорогая,  не  хотите  же  вы,
чтобы я сгорел со стыда!
   Без дальнейших возражений она позволила мне накинуть на себя плащ;  и
так как было темно, я на миг задержал руку на ее плече, почти обнял ее.
   - Постарайтесь быть снисходительней к своему угу, - сказал я.
   Мне показалось, что она едва уловимо склонила голову  к  моей  груди,
но, должно быть, это мне лишь почудилось.
   - Вы такой добрый, - сказала она.
   И мы молча пошли дальше; но как все вдруг переменилось. Счастье,  ко-
торое лишь теплилось в моей душе, вспыхнуло, подобно огню в камине.
   Дождь перестал еще до рассвета; и, когда мы добрались до Делфта,  за-
нималось сырое утро. По обоим берегам канала стояли  живописные  красные
домики с островерхими кровлями; служанки, выйдя на улицу, терли и скреб-
ли каменные плиты тротуара; из сотен кухонных труб  шел  дым;  и  я  по-
чувствовал, что нам невозможно долее поститься.
   - Катриона, - сказал я, - надеюсь, у вас остались шиллинг и три  пол-
пенни?
   - Они нужны вам? - спросила она и отдала мне свой  кошелек.  -  Жаль,
что там не пять фунтов! Но зачем вам деньги?
   - А зачем мы шли пешком всю ночь, как бездомные бродяги? - сказал  я.
- Просто в этом злосчастном Роттердаме у меня украли кошелек,  где  были
все мои деньги. Теперь я могу в этом признаться, потому что худшее поза-
ди, но предстоит еще долгий путь, прежде чем я смогу получить деньги,  и
если вы не купите мне кусок хлеба, я вынужден буду поститься дальше.
   Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.  В  ярком  утреннем
свете я увидел, как она побледнела, осунулась от усталости, и сердце мое
дрогнуло. Но она только рассмеялась.
   - Вот наказание! Значит, теперь мы оба нищие? - воскликнула она. - Не
одна я, но и вы? Да я только об этом и мечтала! Я буду счастлива  накор-
мить вас завтраком. Но еще охотнее я стала бы плясать, чтобы  заработать
вам на хлеб! Ведь здесь, я думаю, люди не видели наших плясок  и,  пожа-
луй, охотно заплатят за такое любопытное зрелище.
   Я готов был расцеловать ее за эти слова, движимый даже не любовью,  а
горячим восхищением. Когда мужчина видит мужество в женщине, это  всегда
согревает его душу.
   Мы купили молока у какой-то крестьянки, только что приехавшей  в  го-
род, а у пекаря взяли кусок превосходного горячего,  душистого  хлеба  и
стали уплетать его на ходу. От Делфта до Гааги всего пять миль по  хоро-
шей дороге, под сенью деревьев, и по одну ее сторону лежит канал,  а  по
другую - живописные пастбища. Да, идти было очень приятно.
   - Ну, Дэви, - сказала она, - что там ни говорите, а надо  вам  как-то
меня пристроить.
   - Давайте решать, - сказал я, - и чем скорей, тем лучше. В Лейдене  я
получу деньги, об этом можно не беспокоиться. Только  вот  где  устроить
вас до приезда отца? Вчера вечером мне  показалось,  что  вы  не  хотите
расставаться со мной?
   - Это вам не показалось, - сказала она.
   - Вы еще так молоды, - сказал я, - и сам я совсем мальчишка.  В  этом
самая большая помеха. Как же нам устроиться? Может быть, выдать  вас  за
мою сестру?
   - А почему бы и нет? - сказала она. - Конечно, если вы согласны!
   - Если бы это была правда! - воскликнул я. - Я был бы счастлив  иметь
такую сестру. Но беда в том, что вы Катриона Драммонд.
   - Ну и что ж, а теперь я буду Кэтрин Бэлфур, - сказала она. - Никто и
не узнает. Ведь мы здесь совсем чужие.
   - Ну, раз вы согласны, пускай так и будет, - сказал я.  -  Но,  приз-
наться, у меня сердце не на месте. Я буду очень раскаиваться, если неча-
янно дал вам дурной совет.
   - Дэвид, у меня нет здесь друга, кроме вас, - сказала она.
   - Честно говоря, я слишком молод, чтобы быть вам другом, - сказал  я.
- Я слишком молод, чтобы давать вам советы, а вы -  чтобы  этих  советов
слушаться. Правда, я не вижу иного выхода, но все равно мой долг  -  вас
предостеречь.
   - У меня нет выбора, - сказала она. - Мой отец Джемс Мор дурно посту-
пил со мной, и это уже не в первый раз. Я поневоле свалилась вам в руки,
точно куль муки, и должна вам во всем повиноваться. Если вы берете  меня
к себе, прекрасно. Если же нет... - Она повернулась ко мне  и  коснулась
моей руки. - Дэвид, я боюсь, - сказала она.
   - Да ведь я только хотел вас предупредить... -  начал  я.  И  тут  же
вспомнил, что у меня есть деньги, а у нее нет,  и  не  очень-то  красиво
быть скупым. - Катриона, - сказал я. - Поймите меня правильно: я  только
хочу выполнить свой долг перед вами, дорогая моя! Я приехал сюда, в  чу-
жой город, учиться и жить в одиночестве, а тут такой счастливый  случай,
вы хоть ненадолго можете поселиться вместе со мной как сестра. Понимаете
ли вы, дорогая, какая это для меня радость, если вы будете со мною?
   - И вот я с вами, - сказала она. - Так что все уладилось.
   Я знаю, что должен был говорить с ней яснее. Знаю, что это  легло  на
мое доброе имя пятном, за которое, к счастью, мне не пришлось  расплачи-
ваться еще дороже. Но я помнил, как задел ее намек на поцелуй  в  письме
Барбары, и теперь, когда она зависела от меня, у меня не хватило смелос-
ти. Кроме того, право, я не видел, как иначе ее устроить, и,  признаюсь,
искушение было слишком велико.
   Когда мы прошли Гаагу, Катриона начала хромать, и теперь каждый  шаг,
видимо, стоил ей огромного труда. Дважды ей приходилось  садиться  отды-
хать на обочине, и она мило оправдывалась, называя себя позором  горного
края и своего клана и тяжким бременем для меня. Правда, сказала  она,  у
нее есть оправдание: она не привыкла  ходить  обутая.  Я  уговаривал  ее
снять башмаки и чулки. Но она возразила, что в этой стране даже на  про-
селочных дорогах ни одна женщина не ходит босиком.
   - Я не должна позорить своего брата, - сказала она с веселым  смехом,
но по лицу было видно, как ей больно и трудно.
   Придя в город, мы увидели парк, где дорожки были усыпаны чистым  пес-
ком, а кроны, иногда подстриженные, порой сплетались  ветвями,  и  всюду
было множество красивых аллей и беседок. Там я оставил Катриону  и  один
отправился разыскивать моего доверенного. Я взял у него денег в кредит и
попросил указать мне какой-нибудь приличный тихий домик. Мой  багаж  еще
не прибыл, сказал я ему и попросил предупредить об этом хозяев  дома,  а
потом объяснил, что со мной ненадолго приехала моя сестра, которая будет
вести у меня хозяйство, так что мне понадобятся  две  комнаты.  Все  это
звучало очень убедительно, но вот беда, мой родич мистер Бэлфур в  своем
рекомендательном письме обо всем сказал весьма подробно, однако ни  сло-
вом не упомянул о сестре. Я видел, что это вызвало у голландца  подозре-
ния; и, уставясь на меня поверх огромных очков, этот  тщедушный  челове-
чек, похожий на больного кролика, принялся с пристрастием меня  допраши-
вать.
   Тут меня охватил ужас. Допустим, он мне поверит (думал я),  допустим,
он согласится принять мою сестру в свай дом и я приведу ее. Ну  и  запу-
танный получится клубок, и все это может кончиться позором для девушки и
для меня самого. Тогда я поспешно начал описывать ему нрав моей  сестры.
Оказалось, что она очень застенчивая и дичится чужих  людей,  поэтому  я
оставил ее в парке. Водоворот лжи захлестнул меня и, как это всегда  бы-
вает в подобных случаях, я погрузился в него гораздо  глубже,  чем  было
необходимо, присовокупив еще некоторые совсем уж излишние подробности  о
слабом здоровье мисс Бэлфур и о ее детстве, проведенном  в  одиночестве,
но тут же устыдился и покраснел.
   Обмануть старика мне не удалось, и он не  прочь  был  от  меня  отде-
латься. Но как человек деловой, он помнил, что денег у меня  немало,  и,
несмотря на мое сомнительное поведение, любезно  дал  мне  в  провожатые
своего сына и велел ему помочь мне устроиться. Пришлось представить это-
му юноше Катриону. Бедняжка отдохнула, чувствовала себя лучше  и  держа-
лась безукоризненно, - она взяла меня за руку и назвала братом,  держась
непринужденней меня самого. Одно было неприятно:  стараясь  помочь  мне,
она выказала голландцу слишком много любезности. И я  поневоле  подумал,
что мисс Бэлфур вдруг преодолела свою застенчивость. А тут еще разница в
нашей речи. У меня был протяжный говор жителя равнин; ома  же  говорила,
как все горцы, хоть и с некоторым английским акцентом,  правда,  гораздо
более приятным, чем у самих англичан, и ее едва ли  можно  было  назвать
знатоком английской грамматики; таким образом, мы были слишком  несхожи,
чтобы счесть нас братом и сестрой. Но молодой голландец оказался тупым и
настолько бесчувственным, что даже не заметил ее красоты и  вызвал  этим
мое презрение. Он помог нам найти жилье и тотчас ушел,  чем  оказал  нам
еще большую услугу.


   ГЛАВА XXIV
   ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ КНИГИ ГЕИНЕКЦИУСА

   Мы сняли верхний этаж дома, который выходил задами к каналу. Нам  от-
вели две смежные комнаты, и в каждой, по голландскому обычаю, был  высо-
кий, чуть не до потолка, камин; из окон открывался один и  тот  же  вид:
макушка дерева, росшего на маленьком дворике, кусочек канала,  домики  в
голландском стиле и церковный шпиль на другом берегу. Многочисленные ко-
локола этой церкви звучали приятной музыкой; а в редкие ясные дни солнце
светило прямо в окна обеих комнат. Из соседнего трактира  нам  приносили
недурную еду.
   В первый вечер оба мы были очень усталые, особенно Катриона. Мы почти
не разговаривали, и, как только она поела, я велел ей лечь спать. Наутро
я первым делом написал письмо Спротту, прося прислать ее вещи,  а  также
несколько строк Алану на адрес вождя его клана;  я  отправил  письма  и,
когда подали завтрак, разбудил Катриону. Она вышла в своем  единственном
платье, и я смутился, увидев на ее чулках дорожную  грязь.  Как  выясни-
лось, ее вещи могли прибыть в Лейден лишь через несколько дней, а ей бы-
ло необходимо переодеться. Сначала она ни за что не  хотела  согласиться
на такие расходы; но я напомнил ей, что теперь она сестра богатого чело-
века и должна достойно играть эту роль, а в первой же лавке она вошла во
вкус, и глаза у нее разгорелись. Мне приятно было видеть, как  наивно  и
горячо она радуется покупкам. Меня удивляло, что я и  сам  увлекся:  мне
все было мало, все казалось недостаточно красивым для нее, и я не  уста-
вал восхищаться ею в различных нарядах. Право же, я начал понимать  мисс
Грант, которая столько внимания уделяла туалетам; в самом деле,  одевать
красивую девушку - одно удовольствие! Кстати говоря,  голландские  ситцы
необычайно дешевы и хороши; но мне стыдно признаться, сколько я  уплатил
за чулки. А всего я потратил на все эти прихоти - иначе их не назовешь -
столько, что долго потом мне было совестно тратиться, и как бы в  возме-
щение я почти ничего не купил из обстановки. Кровати у нас были, Катрио-
на приоделась, в комнатах хватало света, я мог ее видеть, и  наше  жилье
казалось мне просто роскошным.
   Когда мы обошли все лавки, я проводил ее домой и оставил там вместе с
покупками, а сам долго бродил в одиночестве и  читал  себе  нравоучения.
Вот я приютил, можно сказать, пригрел на своей груди юную красавицу, та-
кую неискушенную, что ее всюду подстерегают опасности.  После  разговора
со старым голландцем, когда мне пришлось прибегнуть ко лжи, я почувство-
вал, каким должно казаться со стороны мое поведение; а теперь, вспоминая
свой недавний восторг и безрассудство, с которым я накупил  столько  не-
нужных вещей, я и сам понял, что поведение мое далеко не безупречно. Ес-
ли бы у меня действительно была сестра, думал я, разве я решился бы  так
выставлять ее напоказ? Но такой вопрос показался мне слишком туманным, и
я поставил его поиному: доверил бы я Катриону кому бы то ни было на све-
те? И, ответив себе на него, я весь вспыхнул. Ведь если сам  я  поневоле
попал в сомнительное положение и вовлек в него девушку, тем  безупречней
я должен теперь себя вести. Без меня у нее не было бы ни крова, ни  про-
питания; и если я как-либо оскорблю ее чувства, уйти ей некуда. Я хозяин
дома и ее покровитель; а поскольку у меня нет на это прав, тем менее бу-
дет мне простительно, если я воспользуюсь этим, пусть даже с самыми чис-
тыми намерениями; ведь этот удобный для меня случай,  которого  ни  один
разумный отец не допустил бы даже на миг, самые чистые  намерения  делал
бесчестными. Я понимал, что должен быть с Катрионой  весьма  сдержанным,
и, однако же, не сверх меры: ведь если мне нельзя добиваться ее благоск-
лонности, то я обязан всегда быть радушным хозяином. И, разумеется,  тут
необходимы такт и деликатность, едва ли свойственные моему возрасту.  Но
я безрассудно взялся за опасное дело, и теперь у меня  был  только  один
выход - держать себя достойно, пока весь этот клубок не  распутается.  Я
составил себе свод правил поведения и молил бога дать мне силы  соблюсти
эти правила, а кроме того, приобрел вполне  земное  средство  -  учебник
юриспруденции. Больше я ничего не мог придумать  и  отбросил  прочь  все
мрачные размышления; сразу же в голове у меня  начали  бродить  приятные
мысли, и я поспешил домой, не чуя под собою ног. Когда я мысленно назвал
это место домом и представил себе милую девушку, ждущую меня там, в  че-
тырех стенах, сердце сильней забилось у меня в груди.
   Едва я вошел, начались мои мытарства. Она бросилась мне  навстречу  с
нескрываемой радостью. К тому же она с головы до ног переоделась и  была
ослепительно хороша в купленных мною обновках; она ходила вокруг меня  и
низко приседала, а я должен был смотреть и восхищаться. Кажется,  я  б