- А так лучше мне не попадаться им на глаза, - сказал Алан. -  Сквер-
ные людишки отыщутся где хочешь, слабодушные тоже, а это  еще  страшней.
Потому, когда стемнеет, проберусь-ка я в то селение и  подсуну  вот  эту
штуку, которую я смастерил, на окошко доброму своему приятелю Джону Бре-
ку Макколу, эпинскому испольщику [5].
   - Очень хорошо, - сказал я. - Ну, а найдет он эту штуку, что ему  ду-
мать?
   - М-да, жаль, не шибко сообразительный он человек, - заметил Алан.  -
Положа руку на сердце, боюсь, она ему мало что скажет! Но у меня задума-
но вот как. Мой крестик немного напоминает огненный крест, то бишь знак,
по которому у нас созывают кланы. Ну, что клан подымать не надо,  это-то
он поймет, потому что знак стоит у него в окне, а на  словах  ничего  не
сказано. Вот он и подумает себе: "Клан подымать не нужно, а все же здесь
что-то кроется". И потом увидит мою пуговицу, вернее, не мою, а  Дункана
Стюарта. Тогда он станет думать дальше: "Дунканов сынок хоронится в  ле-
сах, и ему понадобился я".
   - Может быть, - сказал я. - Допустим, так и случится,  но  отсюда  до
Форта лесов много.
   - Правильно, - сказал Алан. - Но еще увидит Джон  Брек  две  веточки,
березовую и сосновую, и рассудит, коли у  него  есть  голова  на  плечах
(я-то в этом не очень уверен): "Алан укрывается в лесу, где растет сосна
и береза". И подумает про себя: "Эдаких лесов в округе раз-два и  обчел-
ся" - и наведается к нам в Коринаки. А уж ежели нет, Дэвид, так и катись
он тогда ко всем чертям, я так считаю; грош ему ломаный цена.
   - Да, дружище, - сказал я, чуть подтрунивая над ним, - ловко придума-
но! А может быть, все-таки проще взять и написать ему  два  слова:  так,
мол, и так?
   - Золотые ваши слова, мистер Бэлфур из замка Шос, - тоже  подтрунивая
надо мной, отозвался Алан. - Мне написать куда проще, это точно, да Джо-
ну-то Бреку прочесть - тяжелый труд. Ему для того надобно года  два  или
три в школу походить; боюсь, мы с тобой соскучимся дожидаться.
   И в ту же ночь Алан подбросил свой огненный  крестик  на  окошко  ис-
польщику. Вернулся он озабоченный: на него забрехали собаки, и народ по-
выскакивал из домов; Алану послышался лязг оружия, а из одной двери  как
будто выглянул солдат. Вот почему на другой день мы притаились у  опушки
леса и держались начеку, чтобы, если гостем окажется Джон Брек,  указать
ему дорогу, а если красные мундиры, успеть уйти.
   Незадолго до полудня мы завидели на лысом  склоне  человека,  который
брел по солнцепеку, озираясь из-под ладони. При  виде  его  Алан  тотчас
свистнул; человек повернулся и сделал несколько шагов  в  нашу  сторону;
новое Аланово "фью! ", и путник подошел еще ближе, и так, на  свист,  он
дошел до нас.
   Это был патлатый, страхолюдный бородач лет сорока, беспощадно  изуро-
дованный оспой; лицо у него было туповатое и  вместе  свирепое.  По-анг-
лийски он объяснялся еле-еле, и все же Алан (с поистине  трогательной  и
неизменной в моем присутствии учтивостью) не дал  ему  и  слова  сказать
по-гэльски. Может  статься,  скованный  чужою  речью,  пришелец  дичился
сильней обыкновенного, но, по-моему, он вовсе не горел желанием нам  ус-
лужить, а если и шел на это, так единственно из боязни.
   Алан собирался передать свое поручение Джемсу устно; но  испольщик  и
слышать ничего не пожелал. "Так я забыла", - визгливым  голосом  твердил
он, иными словами, либо подавай ему письмо, либо он умывает руки.
   Я было решил, что Алана это обескуражит, ведь откуда  в  такой  глуши
раздобудешь, чем писать и на чем. Однако я не отдавал должного  его  на-
ходчивости; он сунулся туда, сюда, нашел в лесу голубиное перо,  очинил;
отсыпал из рога пороху, смешал с ключевой водой, и получилось нечто вро-
де чернил; потом он оторвал уголок от своего французского патента на во-
инский чин (того самого, что таскал в кармане  как  талисман,  способный
уберечь его от виселицы), уселся и вывел нижеследующее:
   "Любезный родич!
   Сделай одолжение, перешли с подателем сего несколько денег в  извест-
ное ему место.
   Любящий тебя двоюродный брат твой А.С.".
   Это послание он вручил испольщику, и тот, с обещанием елико  возможно
поспешать, пустился с ним под гору.
   Два дня его не было; а на третий, часов вспять пополудни, мы услыхали
в лесу посвист; Алан отозвался, и вскоре к ручью вышел испольщик  и  ос-
мотрелся по сторонам, отыскивая нас. Он уж не глядел  таким  биотоком  и
был, по всей видимости, несказанно  доволен,  что  разделался  со  столь
опасным поручением.
   От него мы узнали местные новости; оказалось, вся округа кишмя  кишит
красными мундирами", что ни день, у кого-нибудь  находят  оружие,  и  на
бедный люд сыплются новые невзгоды, а Джемса Глена и кой-кого из его че-
ляди уже свезли в Форт Вильям и - бросили в темницу, как самых вероятных
соучастников убийства. Повсюду распустили слух, что стрелял не кто иной,
как Алан Брек; издан приказ о поимке нас обоих и назначена награда в сто
фунтов.
   Итак, дела обстояли скверно; доставленная  испольщиком  записочка  от
миссис Стюарт была самая горестная. Жена Джемса заклинала Алана  не  да-
ваться в руки врагам, уверяя, что, если солдаты его схватят, и сам он  и
Джеме погибли. Деньги, которые она посылает, - это все, что  ей  удалось
собрать или взять в долг, и она молит всевышнего, чтобы их оказалось до-
вольно. И, наконец, вместе с запиской она посылает бумагу, в которой да-
ются наши приметы.
   Бумагу эту мы развернули с изрядным любопытством, но и не без  содро-
гания - так смотришь в зеркало и в дуло вражеского ружья, чтобы  опреде-
лить, точно ли в тебя целятся. Про Алана было написано вот  как:  "Росту
низкого, лицо рябое, очень подвижный, от роду годов  тридцати  пяти  или
около того, носит шляпу с перьями, французский кафтан синего сукна о се-
ребряных пуговицах и с галуном, сильно потертым, жилет красный и  грубой
шерсти штаны по колена"; а про меня так: "Росту высокого, сложения креп-
кого, от роду годов восемнадцати, одет в старый кафтан,  синий,  изрядно
потрепанный, шапчонку ветхую горскую,  долгий  домотканый  жилет,  синие
штаны по колена; без чулок, башмаки, в каких ходят на равнине, носы  ху-
дые; говорит как уроженец равнинного края, бороды не имеет".
   Алан был явно польщен, что так хорошо запомнили и обстоятельно описа-
ли его наряд; только дойдя до слова "потертый", он  с  некоторой  обидой
оглядел свой галун. Я же подумал, что, если верить описанию, я являю со-
бой плачевное зрелище; но в то же время был и доволен: раз я сменил свое
рубище, эта опись стала мне спасением, а не ловушкой.
   - Алан, - сказал я, - надо вам переодеться.
   - Вздор, - сказал Алан, - не во что. Хорошо бы я выглядел, если б во-
ротился во Францию в шапчонке!
   Эти слова натолкнули меня на другую мысль: если б отделиться от Алана
с его предательским нарядом, ареста бояться нечего, можно открыто  идти,
куда мне требуется. Мало того, если, допустим, меня и схватят в  одиноч-
ку, улики будут пустяковые; а вот попадись  я  заодно  с  предполагаемым
убийцей, дело обернется куда серьезней. Щадя Алана, я не дерзнул загово-
рить об этом, но думать не перестал.
   Напротив, я только укрепился в своих помыслах, когда испольщик  вынул
зеленый кошелек, в котором оказалось четыре гинеи золотом и почти на ги-
нею мелочи. Согласен, у меня и того не было. Но ведь Алану  на  неполных
пять гиней предстояло добраться до Франции; мне же, на моих неполных две
- всего лишь до Куинсферри; таким образом,  ежели  правильно  рассудить,
выходило, что без Алана мне не только спокойней, но и  не  так  накладно
для кармана.
   Однако моему честному сотоварищу ничего подобного и в мысли не прихо-
дило. Он был искренне убежден, что он мне опора, помощь  и  защита.  Так
что же мне оставалось, как не помалкивать, клясть про себя все на  свете
и полагаться на судьбу?
   - Маловато, - заметил Алан, пряча кошелек в карман, - но я  обойдусь.
А теперь, Джон Брек, отдай-ка мне  назад  мою  пуговицу,  и  мы  с  этим
джентльменом выступим в дорогу.
   Испольщик, однако, порывшись в волосатом кошеле, который носил спере-
ди, как водится у горцев (хотя в остальном, не считая матросских штанов,
одет был как житель равнины), начал как-то подозрительно вращать глазами
и наконец изрек:
   - Она подумает терять, - и это, видно, означало: "Думаю, что  потерял
ее".
   - Что такое? - рявкнул Алан. - Ты посмел потерять мою пуговицу, кото-
рая досталась мне от отца? Тогда вот что я тебе скажу, Джон  Брек:  хуже
ты еще ничего не натворил за всю свою жизнь, понятно?
   Тут Алан уперся ладонями в колени и воззрился на испольщика с опасной
улыбкой и с тем сумасшедшим огоньком  в  глазах,  который  недругам  его
всегда сулил беду.
   То ли испольщик был все же порядочный малый, то ли задумал было сплу-
товать, но вовремя свернул на стезю добродетели, смекнув,  что  очутился
один в глухом месте против нас двоих; так или иначе, только пуговка вне-
запно нашлась, и он вручил ее Алану.
   - Что ж, это к чести Макколов, - объявил Алан и повернулся ко мне.  -
Отдаю тебе обратно пуговицу и благодарю, что ты согласился с  нею  расс-
таться. Это еще раз подтверждает, какой ты мне верный друг.
   И вслед за тем как нельзя более сердечно простился с испольщиком.
   - Ты сослужил мне хорошую службу, - сказал Алан, - не посчитался, что
сам можешь сложить голову, и я всякому назову тебя добрым человеком.
   Наконец испольщик пошел своей дорогой, а мы с Аланом, увязав пожитки,
своей: по тайным тропам.


   ГЛАВА XXII
   ПО ТАЙНЫМ ТРОПАМ
   ВЕРЕСКОВАЯ ПУСТОШЬ

   Часов семь безостановочного, трудного пути, и ранним утром  мы  вышли
на край горной цепи. Перед нами лежала низина, корявая,  скудная  земля,
которую нам нужно было теперь пройти. Солнце только взошло  и  било  нам
прямо в глаза; тонкий летучий туман, как дымок, курился над  торфяником;
так что (по словам Алана) сюда могло понаехать хоть двадцать  драгунских
эскадронов, а мы бы и не догадались.
   Потому, пока не поднялся туман, мы засели в лощине на откосе,  приго-
товили себе драммаку и держали военный совет.
   - Дэвид, - начал Алан, - это место коварное. Переждем до ночи или от-
важимся и махнем дальше наудачу?
   - Что мне сказать? - ответил я. - Устать-то я устал, но коли останов-
ка лишь за этим, берусь пройти еще столько же,
   - То-то и оно, что не за этим, - сказал Алан, - это даже не  полдела.
Положение такое: Эпин нам верная погибель. На юг сплошь Кемпбеллы,  туда
и соваться нечего. На север - толку мало: тебе надобно в Куиисферри,  ну
а я хочу пробраться во Францию. Можно, правда, пойти на восток.
   - Восток так восток! - бодро отозвался я, а про  себя  подумал:  "Эх,
друг, ступал бы ты себе в одну сторону, а мне бы дал пойти в другую, оно
бы к лучшему вышло для нас обоих".
   - Да, но на восток, понимаешь, у нас болота, - сказал  Алан.  -  Туда
только заберись, а уж дальше, как повезет. Экая плешина -  голь,  гладь,
где тут укроешься? Случись на каком холме красные мундиры, углядят и  за
десяток миль, а главное дело, они верхами, мигом настигнут. Дрянное мес-
то, Дэви, и днем, прямо скажу, опасней, чем ночью.
   - Алан, - сказал я, - теперь послушайте, как я  рассуждаю.  Эпин  для
нас погибель; денег у нас не густо, муки тоже; чем дольше нас ищут,  тем
верней угадают, где мы есть; тут всюду риск, ну, а что буду  идти,  пока
не свалимся с ног, за это я ручаюсь.
   Алан просиял.
   - Иной раз ты до того бываешь опасливый да виноватый, - сказал он,  -
что молодцу вроде меня никак не подходишь в товарищи; а порой, как взыг-
рает в тебе боевой дух, ты мне приятнее родного брата.
   Туман поднялся и растаял, и из-под него показалась земля,  пустынная,
точно море; лишь кричали куропатки и чибисы, да на востоке двигалось еле
видное вдали оленье стадо. Местами пустошь поросла рыжим вереском;  мес-
тами была изрыта окнами, бочагами, торфяными яминами; кое-где  все  было
выжжено дочерна степным пожаром; в одном месте, остов за остовом,  поды-
мался целый лес мертвых сосен. Тоскливее пустыни не придумаешь, зато  ни
следа красных мундиров, а нам только того и нужно было.
   Итак, мы сошли на пустошь и начали тягостный, кружной поход к восточ-
ному ее краю. Не забудьте, со всех сторон теснились горные вершины,  от-
куда нас могли заметить в любой миг; это вынуждало нас пробираться  лож-
бинами, а когда они сворачивали куда не надо, с бесчисленными ухищрения-
ми, передвигаться по открытым местам. Порой  полчаса  кряду  приходилось
ползти от одного верескового куста к другому, подобно  охотникам,  когда
они выслеживают оленя. День снова выдался погожий, солнце припекало; во-
да в коньячной фляге быстро кончилась; одним словом, знай я наперед, что
такое полдороги ползти ползком, а остальное время красться, согнувшись в
три погибели, я бы, уж конечно, не ввязался в столь убийственную затею.
   Томительный переход, короткая передышка, снова переход - так миновало
утро, и к полудню мы прилегли вздремнуть в густых  вересковых  зарослях.
Алан сторожил первым; я, кажется, только закрыл глаза, как он  уже  рас-
толкал меня, и настал мой черед. Часов у нас не было, и Алан  воткнул  в
землю вересковый прутик, чтобы, когда тень от нашего куста протянется  к
востоку до отметины, я знал, что пора его будить. А я уже до того умаял-
ся, что проспал бы часов двенадцать подряд; от сна у меня слипались гла-
за; ум еще бодрствовал, но тело погрузилось в дремоту;  запах  нагретого
вереска, жужжание диких пчел убаюкивали, точно хмельное питье;  я  то  и
дело вздрагивал и спохватывался, что клюю носом.
   В последний раз я, кажется, заснул всерьез, вот и солнце что-то дале-
ко передвинулось в небе. Я взглянул на вересковый прутик и с трудом  по-
давил крик: я увидел, что обманул доверие товарища. У меня голова  пошла
кругом от страха и стыда; но от того,  что  представилось  моему  взору,
когда - я огляделся по сторонам, у меня оборвалось  сердце.  Да,  верно:
пока я спал, на болота спустился отряд конников, и теперь,  растянувшись
веером, они двигались на нас с юго-востока и по нескольку раз  проезжали
взад и вперед там, где вереск рос особенно густо.
   Когда я разбудил Алана, он глянул сперва на всадников, потом на отме-
тину, на солнце и из-под насупленных бровей метнул в меня  единственный,
мгновенный взгляд, недобрый и вместе тревожный; вот и все, больше он ни-
чем меня не упрекнул.
   - Что теперь делать? - спросил я.
   - Придется поиграть в прятки, - сказал Алан. - Видишь вон ту гору?  -
И он указал на одинокую вершину на горизонте к северо-востоку.
   - Вижу.
   - Вот туда и двинемся, - сказал он. - Она зовется  Бен-Элдер;  дикая,
пустынная гора, полно бугров и расселин, и, если мы сумеем  пробиться  к
ней до утра, еще не все пропало.
   - Так ведь, Алан, двигаться-то надо прямо наперерез солдатам! - воск-
ликнул я.
   - Само собой, - сказал он, - но ежели нас загонят обратно в Эпин, нам
обоим конец. А потому, друг Дэвид, не мешкай!
   И с непостижимым проворством, как будто привык так двигаться с  пеле-
нок, он пополз вперед на четвереньках. Мало того, он еще все время вилял
по низинкам, где нас трудней было заметить. Иные  из  них  были  выжжены
дотла или, во всяком случае, опалены пожарами; нам в лицо (а лица-то бы-
ли у самой земли) взвивалась слепящая, удушливая пыль, тонкая, как  дым.
Воду мы давно выпили, а когда бежишь на четвереньках, силы быстро  исся-
кают, охватывает всепоглощающая усталость, тело ноет и руки подламывают-
ся под твоей тяжестью. Время от времени, где-нибудь за пышным вересковым
кустом, мы минуту-другую отлеживались, переводили дух и, чуть  раздвинув
ветки, смотрели на драгун. Нас не обнаружили, во всяком случае, взвод  -
а верней, помоему, полвзвода - ехал все в том же направлении,  растянув-
шись мили на две, тщательно прочесывая вереск на своем пути. Я пробудил-
ся как раз вовремя; еще немного, и мы не могли бы  проскочить  стороной,
оставалось бы бежать прямо перед ними. Да и так нас грозила  выдать  ма-
лейшая случайность; то и дело, когда из вереска, хлопая крыльями, подни-
малась куропатка, мы замирали на месте, боясь вздохнуть.
   Боль и слабость во всем теле, тяжкие удары сердца, исцарапанные руки,
резь в глазах и в горле от едкой неоседающей пыли скоро сделались  столь
непереносимы, что я бы с радостью сдался. В одном  только  страхе  перед
Аланом черпал я подобие мужества, помогавшее  идти  вперед.  Сам  же  он
(следует помнить, что он был связан в движениях  плащом)  вначале  густо
покраснел, но мало-помалу сквозь краску  пятнами  проступила  бледность;
дыхание с клекотом и свистом вырывалось из его груди; а голос, когда  на
коротких остановках он мне нашептывал на ухо  свои  наблюдения,  звучал,
как хрип загнанного зверя. Зато дух его не дрогнул,  живости  ничуть  не
поубавилось, я невольно дивился выносливости этого человека.
   Наконец-то в ранних сумерках заслышали мы зов трубы и,  глянув  назад
сквозь вереск, увидели, что взвод  съезжается.  Спустя  немного  солдаты
разложили костер и стали лагерем на ночлег где-то среди пустоши.
   И тогда я взмолился, я воззвал к Алану, чтобы он разрешил лечь и выс-
паться.
   - Нынче ночью нам не до сна! - сказал Алан. - Отныне эти самые верхо-
вые, которых ты проспал, займут все высоты по краю пустоши, и ни  единой
душе не выбраться из Эпина, разве что птичкам легкокрылым. Мы проскочили
только-только; так неужто уступить, что выиграно? Нет, милый, когда при-
дет день, он нас с тобой застанет в надежном месте на Бен-Элдере.
   - Алан, - сказал я, - воли мне не занимать, сил не хватает. Кабы мог,
пошел бы; но чем хотите вам клянусь, не могу.
   - Что ж, ладно, - сказал Алан. - Я тебя понесу.
   Я глянул, не в насмешку ли это он, но  нет,  невеличка  Алан  говорил
всерьез; и при виде такой неукротимой решимости я устыдился.
   - Хорошо, ведите! - сказал я. - Иду.
   Он бросил мне быстрый взгляд, как бы говоря: "Молодчина, Дэвид! ",  -
и снова во весь дух устремился вперед.
   С приходом ночи стало прохладней и даже (правда,  ненамного)  темнее.
Ни единого облачка не осталось на небе; июль  только  еще  начинался,  а
места как-никак были северные; правда, в самый темный  час  такой  ночи.
пожалуй, читать трудновато, и все-таки я сколько раз видал, как в зимний
полдень бывает темнее. Пала обильная роса, напоив пустошь влагой, словно
дождик; на время это меня освежило. Когда мы останавливались, чтобы  от-
дышаться и я успевал вобрать в себя окружающее -  прелесть  ясной  ночи,
очертания прикорнувших холмов, костер, догорающий позади, точно  пламен-
ная сердцевина пустоши, - меня охватывала злость, что я вынужден в муках
влачиться по земле и, как червь, извиваться в пыли.
   Читаешь книжки и поневоле думаешь, что немногие из тех, кто водит пе-
ром по бумаге, когда-либо по-настоящему уставали, не то об  этом  писали
бы сильней. Моя судьба, в прошлом ли, в будущем, не трогала меня сейчас;
я вряд ли сознавал, что есть на свете такой юнец по имени Дэвид  Бэлфур;
я и не помышлял о себе, а только с отчаянием думал про каждый новый шаг,
который, конечно, будет для меня последним, и с  ненавистью  про  Алана,
который тому причиной. Алан не ошибся, избрав поприще военного;  недаром
ремесло военачальника - принуждать людей идти и не отступать,  покоряясь
чужой воле, хотя, будь у них выбор, они полегли бы на месте,  равнодушно
подставили себя под пули. Ну, а из меня, наверно, получился бы  неплохой
солдат; ведь за все эти часы мне ни разу не пришло на ум, что можно  ос-
лушаться, я не видел иного выбора, как повиноваться, пока есть  силы,  и
умереть, повинуясь.
   Вечность спустя забрезжило утро; самая страшная опасность теперь была
позади, и мы могли шагать по земле как люди, а не пресмыкаться как бесс-
мысленные твари. Но господи боже ты мой, кто бы узнал нас  сейчас:  сог-
бенные, как два дряхлых старца, косолапые, как  младенцы,  бледные,  как
мертвецы! Ни слова не было сказано промеж нас; кажд