лавное соперничество  сразу
нас сдружило; и я засиделся с ним, распивая пунш  -  а  точней  сказать,
глядя, как он распивает пунш, - пока он не дошел  до  того,  что  пролил
пьяную слезу у меня на плече.
   Я попробовал, как бы ненароком, в свой черед, испытать  его,  показав
Аланову пуговку; но очевидно было, что он ничего похожего не видал и  не
слыхал. Больше того, он почему-то имел зуб против родичей и друзей  Ард-
шила и, пока еще не упился до бесчувствия, прочел мне пасквиль, написан-
ный им самим на одного из членов клана: элегические вирши, облеченные  в
превосходную латынь, но зело ядовитые по смыслу.
   Когда я обрисовал ему законоучителя с большой дороги, он покачал  го-
ловой и сказал, что я счастливо отделался.
   - Это человек очень опасный, - объяснил он. - Зовут его  Дункан  Мак-
кей; он бьет в цель на слух с большого расстояния и не однажды обвинялся
в разбое, а случилось как-то, что и в убийстве.
   - И еще величает себя законоучителем! - заметил я.
   - А почему бы нет, - возразил Маклин, - когда он  и  есть  законоучи-
тель! Это его дюартский Маклин пожаловал таким званием, из  снисхождения
к его слепоте. Только впрок оно, пожалуй, не пошло, - прибавил мои трак-
тирщик, - человек всегда в дороге, мотается с места  на  место,  надо  ж
проверить, исправно ли молодежь учит молитвы - ну, а  это,  само  собой,
для него, убогого, искушение...
   Под конец, когда даже у трактирщика душа больше не принимала спиртно-
го, он отвел меня к кровати, и я улегся спать в самом безоблачном  наст-
роении; ведь за каких-то четыре дня, без особой натуги,  я  одолел  весь
путь от Иррейда до Тороси: пятьдесят миль по прямой, а считая еще и  мои
напрасные скитания - что-то около ста, и, значит, пересек большую  часть
обширного и неласкового к путнику острова Малл. И в конце такого длинно-
го и нелегкого перехода чувствовал себя к тому же куда лучше душою и те-
лом, чем в начале.


   ГЛАВА XVI
   ОТРОК С СЕРЕБРЯНОЙ ПУГОВКОЙ ПО МОРВЕНУ

   В Тороси в Кинлохалин, на материк, ходит постоянный паром.  Земли  по
обе стороны Саунда принадлежат сильному клану Маклинов, и почти все, кто
погрузился со мною на паром, были из этого  клана.  Напротив,  паромщика
звали Нийл Рой Макроб; а так как Макробы входят в тот  же  клан,  что  и
Алан Брек, да и на эту переправу меня направил не кто иной, как он,  мне
не терпелось потолковать с Нийлом Роем с глазу на глаз.
   На переполненном пароме это было, разумеется, немыслимо,  а  подвига-
лись мы очень неспоро. Ветра не было, оснастка же на суденышке оказалась
никудышная: на одном борту лишь пара весел,  на  другом  и  вовсе  одно.
Гребцы, однако, старались на совесть, к тому же их  по  очереди  сменяли
пассажиры, а все прочие, в лад  взмахам,  дружно  подпевали  по-гэльски.
Славная это была переправа: матросские песни, соленый  запах  моря,  дух
бодрости и товарищества, охвативший всех, безоблачная  погода  -  загля-
денье!
   Впрочем, одно происшествие нам ее омрачило. В устье Лохалина мы  уви-
дели большой океанский корабль; он стоял на якоре, и поначалу  я  принял
его за одно из королевских сторожевых судов, которые зимою и летом крей-
сируют вдоль побережья, чтобы помешать якобитам сообщаться с французами.
Когда мы подошли чуть ближе, стало очевидно, что перед нами торговый ко-
рабль; меня поразило, что не только на его палубах, но и на берегу  соб-
ралось видимо-невидимо народу и меж берегом и судном безостановочно сну-
ют ялики. Еще немного, и до нашего слуха донесся скорбный  хор  голосов:
люди на палубах и люди на берегу причитали, оплакивая  друг  друга,  так
что сердце сжималось.
   Тогда я понял, что это судно с переселенцами,  отбывающими  в  амери-
канские колонии.
   Мы подошли к нему  борт  о  борт,  и  изгнанники,  перегибаясь  через
фальшборт, с рыданьями протягивали руки к моим спутникам на пароме, сре-
ди которых у них нашлось немало близких друзей. Сколько еще это  продол-
жалось бы, не знаю: по-видимому, все забыли о времени; но в конце концов
к фальшборту пробрался капитан, который среди этих стенаний и неразбери-
хи, казалось, уже не помнил себя (и не диво), и взмолился, чтобы мы про-
ходили дальше.
   Тут Нийл отошел от корабля; наш запевала затянул печальную песню,  ее
подхватили переселенцы, а там и их друзья на берегу, и она  полилась  со
всех сторон, словно плач по умирающим. Я видел, как у мужчин и женщин на
пароме и у гребцов, согнувшихся над веслами, по щекам струятся слезы,  я
и сам был глубоко взволнован и всем происходящим и мелодией  песни  (она
называется "Прости навеки, Лохабер").
   На берегу в Кинлохалине я залучил Нийла Роя в сторонку и объявил, что
распознал в нем уроженца Эпина.
   - Ну и что? - спросил он.
   - Я тут кой-кого разыскиваю, - сказал я, - и сдается мне, что  у  вас
об этом человеке могут быть вести. Его зовут Алан Брек Стюарт. - И вмес-
то того, чтобы показать шкиперу свою пуговицу, попытался  сдуру  всучить
ему шиллинг.
   Он отступил.
   - Это оскорбление, и немалое, - сказал он. - Джентльмен с  джентльме-
ном так не поступает. Тот, кого вы назвали, находится во Франции, но ес-
ли б он даже сидел у меня в кармане, я бы и волосу не дал упасть  с  его
головы, будь вы хоть битком набиты шиллингами.
   Я понял, что избрал неверный путь, и, не тратя времени на оправдания,
показал ему на ладони заветную пуговку.
   - То-то, - сказал Нийл. - Вот бы и начал сразу с этого конца! Ну, раз
ты и есть отрок с серебряной пуговкой, тогда ничего - мне велено позабо-
титься, чтобы ты благополучно дошел до места. Только ты уж не  обижайся,
я тебе скажу прямо: одно имя ты никогда больше не называй  -  имя  Алана
Брека; и одну глупость никогда больше не делай - не вздумай в другой раз
совать свои поганые деньги горскому джентльмену.
   Трудненько мне было извиняться: ведь не  станешь  говорить  человеку,
что пока он сам не сказал,  тебе  и  не  снилось,  чтобы  он  мнил  себя
джентльменом (а именно так и обстояло дело). Нийл, со своей стороны,  не
выказывал охоты затягивать встречу со мною - лишь бы исполнить, что  ему
поручено, и с плеч долой; и он без промедления начал объяснять мне доро-
гу. Переночевать я должен был здесь же, в Кинлохалине, на заезжем дворе;
назавтра пройти весь Морвен до Ардгура и попроситься на ночлег к некоему
Джону из Клеймора, которого предупредили, что я могу прийти;  на  третий
день переправиться через залив из Коррана и еще через один из Баллахули-
ша, а там спросить, как пройти к Охарну, имению Джемса Глена в  эпинском
Дюроре. Как видите, мне предстояла еще не одна переправа: в здешних мес-
тах море сплошь да рядом глубоко вдается в сушу, обнимая узкими заливами
подножия гор. Такой край легко оборонять, но тяжко мерить шагами, а при-
рода здесь грозная и дикая, один грандиозный вид сменяется другим.
   Получил я от Нийла и еще кое-какие советы: по пути ни с кем не  заго-
варивать, сторониться вигов, Кемпбеллов и "красных мундиров"; а уж  если
завижу солдат, должен сойти с дороги и переждать в кустах, "а то с  этим
народом добра не жди"; одним словом, надо вести себя наподобие разбойни-
ка или якобитского лазутчика, каковым, по всей видимости,  и  счел  меня
Нийл.
   Заезжий двор в Кинлохалине оказался самой что ни на есть гнусной  ды-
рой, в каких разве только свиней держать, полной чада, и блох, и  немно-
гословных горцев. Я досадовал на скверную ночлежку, да и  на  себя,  что
так нескладно обошелся с Нийлом, и мне казалось - все  так  плохо,  хуже
некуда. Однако очень скоро Я уверился, что бывает и хуже:  не  пробыл  я
здесь и получаса (почти все это время простояв в дверях, где не  так  ел
глаза торфяной дым), как невдалеке прошла гроза, на пригорке, где  стоял
заезжий двор, разлились ключи, и в одной половине дома под ногами забур-
лил ручей. В те времена и вообще-то во всей Шотландии  не  сыскать  было
порядочной гостиницы, но брести от очага к своей постели по щиколотку  в
воде - такое было мне в диковинку.
   На другой день, вскоре после того, как вышел на дорогу, я нагнал при-
земистого человечка, степенного и толстенького, он шествовал  не  спеша,
косолапил и то и дело заглядывал в какую-то книжку,  изредка  отчеркивая
ногтем отдельные места, а одет был прилично, но просто, словно бы на ма-
нер священника.
   Выяснилось, что это тоже законоучитель, но совсем  иного  толка,  чем
давешний слепец с Малла: не кто-нибудь, а один из посланцев эдинбургско-
го общества "Распространение Христианских Познаний",  коим  вменялось  в
обязанность проповедовать Евангелие в самых диких углах северной Шотлан-
дии. Его звали Хендерленд, и говорил он на чистейшем южном  наречии,  по
которому я уже начинал изрядно тосковать;  а  скоро  обнаружилось,  что,
кроме родных мест, нас связывают еще и интересы более частного свойства.
Дело в том, что добрый мой друг, эссендинский священник, в  часы  досуга
перевел на гэльский язык некоторые духовные гимны и богословские тракта-
ты, а Хендерленд пользовался ими и высоко их ценил. С одной из этих книг
я и встретил его на дороге.
   Мы сразу же решили идти дальше вместе, тем более, что  до  Кингерлоха
нам было по пути. С каждым встречным, будь то странник или работный  че-
ловек, он останавливался и беседовал; и хоть я, конечно, не  мог  разоб-
рать, о чем они толковали, но было похоже, что мистера Хендерленда в ок-
руге любят, во всяком случае, многие вытаскивали свои роговые  табакерки
и угощали его понюшкой табаку.
   В свои дела я посвятил его насколько счел  разумным,  иными  словами,
поскольку они не касались Алана; целью своих скитаний назвал Баллахулиш,
где якобы должен был встретиться с другом: Охарн или хотя бы Дюрор,  по-
думал я, уж слишком красноречивые названия и могут навести его на след.
   Хендерленд, в свою очередь, охотно рассказывал о своем деле и  людях,
среди которых он трудится, о тайных жрецах и беглых якобитах, об указе о
разоружении и запретах на платье и множестве иных любопытных примет  тех
времен и мест. По-видимому, это был человек умеренных взглядов, он  час-
тенько бранил парламент, в особенности за то, что изданный им указ стро-
же карает тех, кто ходит в горском костюме, а не тех, кто носит оружие.
   Эта-то трезвость его суждений и надоумила меня поспрошать нового зна-
комца о Рыжей Лисе и эпинских арендаторах; в  устах  человека  пришлого,
рассудил я, такие вопросы не покажутся странными.
   Он сказал, что это прискорбная история.
   - Просто поразительно, - прибавил он, - откуда только у этих  аренда-
торов берутся деньги, ведь сами живут впроголодь. У вас, кстати,  мистер
Бэлфур, не водится табачок?  Ах,  вот  как.  Ну,  обойдусь,  мне  же  на
пользу... Да, так вот про арендаторов: отчасти, конечно, их  заставляют.
Джеме Стюарт из Дюрора - его еще называют  Джемсом  Гленом  -  доводится
единокровным братом предводителю клана, Ардшилу: он тут почитается  пер-
вым человеком и спуску никому не дает.  Есть  и  еще  один,  некий  Алан
Брек...
   - Да-да! - подхватил я. - Что вы о нем скажете?
   - Что скажешь о ветре, который дует, куда восхочет? - сказал  Хендер-
ленд. - Сегодня он здесь, завтра там, то налетел, то поминай как  звали:
воистину, бродячая душа. Не удивлюсь, если в эту самую минуту он  глядит
на нас из-за тех вон дроковых кустов, с него  станется!..  Вы  с  собой,
между прочим, табачку случайно не прихватили?
   Я сказал, что нет и что он уже спрашивает не первый раз.
   - Да, это очень может быть, - сказал он, вздохнув. - Странно  как-то,
почему б вам не прихватить... Так вот, я и говорю,  что  за  птица  этот
Алан Брек: бесшабашный, отчаянный и к тому же, как всем известно, правая
рука Джемса Глена. Смертный приговор этому человеку уже вынесен,  терять
ему нечего, так что, вздумай какой-нибудь сирый бедняк отлынивать, пожа-
луй, кинжалом пропорют.
   - Вас послушать, мистер Хендерленд, так и правда  картина  безрадост-
ная, - сказал я. - Коль тут с обеих сторон ничего нет, кроме страха, мне
дальше и слушать не хочется.
   - Э, нет, - сказал мистер Хендерленд. - Тут еще и любовь и  самоотре-
чение, да такие, что и мне и вам в укор.  Есть  в  этом  что-то  истинно
прекрасное - возможно, не по  христианским  понятиям,  а  по-человечески
прекрасное. Вот и Алан Брек, по всему, что я  слышал,  малый,  достойный
уважения. Мало ли, мистер Бэлфур, скажем, и у нас на родине лицемеров  и
проныр, что и в церкви сидят на первых скамьях и у людей в почете, а са-
ми зачастую в подметки не годятся тому заблудшему головорезу, хоть он  и
проливает человеческую кровь. Нет, нет, нам у этих горцев еще не грех бы
поучиться... Вы, верно, сейчас думаете, что я слишком  уж  загостился  в
горах? - улыбаясь, прибавил он.
   Я возразил, что вовсе нет, что меня самого в горцах многое  восхищает
и, если на то пошло, мистер Кемпбелл тоже уроженец гор.
   - Да, верно, - отозвался он. - И превосходного рода.
   - А что там затевает королевский управляющий? - спросил я.
   - Это Колин-то Кемпбелл? - сказал Хендерленд. - Да лезет прямо в оси-
ное гнездо!
   - Я слыхал, собрался арендаторов выставлять силой?
   - Да, - подтвердил Хендерленд, - только с этим, как в народе говорят,
всяк тянет в свою сторону. Сперва Джеме Глен отъехал в Эдинбург, заполу-
чил там какого-то стряпчего - тоже, понятно, из Стюартов; эти вечно  все
скопом держатся, ровно летучие мыши на колокольне, - и приостановил  вы-
селение. Тогда снова заворошился Колин Кемпбелл и выиграл  дело  в  суде
казначейства. И вот уже завтра, говорят, первым арендаторам велено  сни-
маться с мест. Начинают с Дюрора, под самым носом у Джемса, что, на  мой
непосвященный взгляд, не слишком разумно.
   - Думаете, будут сопротивляться? - спросил я.
   - Видите, они разоружены, - сказал Хендерленд, -  во  всяком  случае,
так считается... на самом-то деле по укромным местам немало еще  припря-
тано холодного оружия. И потом, Колин Кемпбелл вызвал солдат.  При  всем
том, будь я на месте его почтенной супруги, у меня бы душа не была  спо-
койна, покуда он не вернется домой. Они народец лихой, эти эпинские Стю-
арты.
   Я спросил, лучше ли другие соседи.
   - То-то и оно, что нет, - сказал Хендерленд. - В этом вся  загвоздка.
Потому что, если в Эпине Колин Кемпбелл и поставит  на  своем,  ему  все
равно нужно будет заводить все сначала в ближайшей округе,  которая  зо-
вется Мамор и входит в земли Камеронов. Он над обеими землями  королевс-
кий управляющий, стало быть, ему из обеих и выживать арендаторов; и зна-
ете, мистер Бэлфур, положа руку на сердце, у меня такое убеждение:  если
от одних он и унесет ноги, его все равно прикончат другие.
   Так-то, за разговорами, провели мы в дороге почти весь день; под  ко-
нец мистер Хендерленд объявил, что был счастлив найти такого  попутчика,
а в особенности - познакомиться с другом мистера Кемпбелла ("которого, -
сказал он, - я возьму на себя смелость  именовать  сладкозвучным  певцом
нашего пресвитерианского Сиона"), и предложил мне сделать короткую пере-
дышку и остановиться на ночь у него - он жил неподалеку, за Кингерлохом.
По совести говоря, я несказанно обрадовался; особой  охоты  проситься  к
Джону из Клеймора я не чувствовал, тем более, что  после  своей  двойной
незадачи - сперва с проводниками, а после  с  джентльменом-паромщиком  -
стал с некоторой опаской относиться к каждому новому горцу. На том мы  с
мистером Хендерлендом и поладили и к вечеру пришли к небольшому  домику,
одиноко стоявшему на берегу Лох-Линне. Пустынные  горы  Ардгура  по  эту
сторону уже погрузились в сумрак, но левобережные, эпинские, еще остава-
лись на солнце; залив лежал тихий, как озеро, только чайки кричали, кру-
жа над ним; и какой-то зловещей торжественностью веяло от этих мест.
   Едва мы дошли до порога, как, к немалому моему удивлению (я уже успел
привыкнуть к обходительности  горцев),  мистер  Хендерленд  бесцеремонно
протиснулся в дверь мимо меня, ринулся в  комнату,  схватил  глиняную  -
банку, роговую ложечку и принялся чудовищными порциями набивать себе нос
табаком. Потом всласть начихался и с глуповато-блаженной улыбкой обратил
ко мне взор.
   - Это я такой обет дал, - пояснил он. - Я положил на - себя зарок  не
брать в дорогу табаку. Тяжкое лишение, слов нет, и все ж, как  подумаешь
про мучеников, не только наших, пресвитерианских,  а  вообще  всех,  кто
пострадал за христианскую веру, - стыдно становится роптать.
   Сразу же, как мы перекусили (а самым роскошным блюдом у моего доброго
хозяина была овсянка с творожной сывороткой), он принял серьезный вид  и
объявил, что его долг перед мистером Кемпбеллом проверить,  обращены  ли
должным образом помыслы мои к господу. После происшествия  с  табаком  я
был склонен посмеиваться над ним; но он заговорил, и очень скоро у  меня
на глаза навернулись слезы. Есть два свойства, к которым неустанно  вле-
чется душа человека: сердечная доброта и смирение; не  часто  встречаешь
их в нашем суровом мире, среди людей холодных и полных  гордыни;  однако
именно доброта и смирение говорили устами мистера Хендерленда. И хотя  я
изрядно хорохорился после стольких приключений, из  которых  сумел,  как
говорится, выйти с честью, - все же очень скоро, внимая ему, я преклонил
колена подле простого бедного старика, просветленный и гордый  тем,  что
стою рядом с ним.
   Прежде чем отойти ко сну, он вручил мне на дорогу шесть пенсов из тех
жалких грошей, что хранились в торфяной стене его домика; а я  при  виде
такой беспредельной доброты не знал, как и быть. Но он так  горячо  меня
уговаривал, что отказаться было бы уж вовсе неучтиво, и я в конце концов
уступил, хоть из нас двоих он после этого остался беднее.


   ГЛАВА XVII
   СМЕРТЬ РЫЖЕЙ ЛИСЫ

   На  другой  день  мистер  Хендерленд  отыскал  для  меня  человека  с
собственной лодкой, который вечером собирался на ту сторону Лох-Линне  в
Эпин, рыбачить. Лодочник был из его паствы, и потому  мистер  Хендерденд
уговорил его захватить меня с собою; таким образом,  я  выгадывал  целый
день пути и еще деньги, которые мне пришлось бы заплатить  за  переправу
на двух паромах.
   Когда мы отошли от берега, время уж близилось  к  полудню,  день  был
хмурый, облачный, лишь в просветах там и сям проглядывало солнце. Глуби-
на здесь была морская, но ни единой волны на тихой воде; я даже  зачерп-
нул и попробовал на вкус: мне не верилось, что она и правда соленая. Го-
ры по обоим берегам стояли высоченные, щербатые, голые, в тени облаков -
совсем черные и угрюмые, на солнце же -  сплошь  оплетенные  серебристым
кружевом ручейков. Суровый край этот Эпин - и чем только он так берет за
сердце, что вот Алан без него и жить не может...
   Почти ничего примечательного в пути не случилось. Только вскоре после
того, как мы отчалили, с северной стороны, возле самой воды вспыхнуло на
солнце алое движущееся пятнышко. По цвету оно было совсем как солдатские
мундиры; и вдобавок на нем то и дело вспыхивали искорки и молнии, словно
лучи высекали их, попадая на гладкую сталь.
   Я спросил у своего лодочника, что бы это могло быть; и он сказал, что
скорее всего это красные мундиры шагают в Эпин из Форта Вильям для  уст-
рашения обездоленных арендаторов. Да, тягостно мне показалось это зрели-
ще; не знаю, оттого ли, что я думал об Алане, или некое предчувствие ше-
вельнулось в моей груди, но я, хоть всего второй раз видел солдат короля
Георга, смотрел на них недобрыми глазами.
   Наконец мы подошли так близко к косе возле  устья  Лох-Линме,  что  я
запросился на берег. Мой лодочник, малый добросовестный, памятуя о своем
обещании законоучителю, порывался доставить меня в Баллахулиш; но так  я
очутился бы дальше от своей тайной цели, а потому уперся и в конце  кон-
цов сошел все-таки в родимом краю Алана, Эпине, у подножия Леттерморской
(или, иначе, Леттерворской, я слыхал и так и эдак) чащи.
   Лес был березовый и рос на крутом скалистом склоне горы, нависшей над
заливом. Склон изобиловал проплешинами и лощинками, заросшими папоротни-
ком; а с