чти два месяца я прожил в доме  Престонгрэнджа  и  весьма  расширил
свои знакомства с судьями, адвокатами и цветом  эдинбургского  общества.
Не думайте, что моим образованием пренебрегали; напротив, у меня не  ос-
тавалось ни минуты свободной. Я  изучал  французский  язык  и  готовился
ехать в Лейден; кроме того, я начал учиться фехтованию и упорно занимал-
ся часа по три в день, делая заметные успехи; по предложению моего роди-
ча Пйлрига, который был способным музыкантом, меня  определили  в  класс
пения, а по воле моей наставницы мисс Грант - в класс танца, где, должен
признаться, я далеко не блистал. Однако все вокруг любезно твердили, что
благодаря этому манеры мои стали изысканней; как бы там ни было, но я  в
самом деле перестал путаться в полах своей одежды и в шпаге, а в  гостях
держался непринужденно, словно у себя дома. Весь мой гардероб  подвергся
решительному пересмотру, и самые пустячные мелочи, например, где мне пе-
ревязывать волосы или какого цвета платок  носить  на  шее,  обсуждались
тремя девицами самым серьезным образом. Одним словом, я стал  неузнаваем
и приобрел даже модный лоск, который очень удивил бы добрых людей в  Эс-
сендине.
   Две младшие сестры весьма охотно обсуждали мои наряды, потому что са-
ми только о туалетах и думали. В остальном же они едва замечали мое  су-
ществование; и хотя обе всегда были очень любезны и относились ко мне  с
некоей равнодушной сердечностью, они все же  не  могли  скрыть,  как  им
скучно со м, ной. Что же до тетушки, это была на  редкость  невозмутимая
женщина, она, пожалуй, уделяла мне ровно столько  же  внимания,  сколько
всем членам семейства, то есть почти никакого. Поэтому ближайшими  моими
друзьями были старшая дочь прокурора и он сам, причем совместные развле-
чения еще более укрепили эту дружбу. Перед началом  судебной  сессии  мы
провели несколько дней в усадьбе Грэндж, где  жили  роскошно,  ничем  не
стесняясь, и там начали вместе ездить верхом, а потом  стали  ездить  ив
Эдинбург, насколько прокурору позволяли его бесконечные дела.  Когда  от
прогулки на свежем воздухе, трудной дороги или непогоды  нас  охватывало
оживление, робость моя совершенно исчезала; мы забывали,  что  мы  чужие
друг другу, и, так как никто не заставлял меня  говорить,  слова  лились
тем свободнее. Тогда я и рассказал им мало-помалу все, что произошло  со
мной с того самого времени, когда я покинул Эссендин: как я отправился в
плаванье и участвовал в стычке на "Завете", как блуждал, среди вереска и
что было потом; они заинтересовались моими приключениями,  и  однажды  в
неприсутственный день мы совершили прогулку, о которой я  расскажу  нес-
колько подробней.
   Мы сели в седло ранним утром и  направились  прямо  туда,  где  среди
большого, заиндевелого в этот утренний час поля стоял замок Шос,  и  над
трубой его не было дыма. Здесь Престонгрэндж спешился, велел мне  подер-
жать лошадь и один отправился к моему дяде. Помню, сердце  мое  исполни-
лось горечью, когда я увидел этот пустой замок и подумал, что несчастный
скряга сидит в холодной кухне, бормоча что-то себе под нос.
   - Вот мой дом, - сказал я. - И вся моя семья.
   - Бедный Дэвид Бэлфур! - сказала мисс Грант.
   Я так и не узнал, о чем они там говорили; но разговор этот, без  сом-
нения, был не очень приятен для Эбенезера, ибо, когда прокурор вернулся,
лицо у него было сердитое.
   - Кажется, вы скоро станете богачом, мистер Дэви, - сказал  он,  вдев
одну ногу в стремя и оборачиваясь ко мне.
   - Не стану притворяться, будто это меня  огорчает,  -  сказал  я.  По
правде говоря, во время его отсутствия мы с мисс Грант дали волю вообра-
жению, украшая поместье зелеными полями, цветниками и  террасой;  многое
из этого я с тех пор осуществил.
   Затем мы отправились в Куинсферри, где нас радушно  принял  Ранкилер,
который буквально лез вон из кожи, стараясь угодить столь важному гостю.
Здесь прокурор с искренним участием стал подробно вникать в мои  дела  и
часа два просидел со стряпчим у него в кабинете, причем выказал  (как  я
после узнал) большое уважение ко мне и заботу о моей судьбе. Чтобы  ско-
ротать время, мы с мисс Грант и молодым Ранкилером взяли лодку и поплыли
через залив к Лаймкилнсу. Ранкилер был смешон (и,  как  мне  показалось,
дерзок), когда стал громко восхищаться молодой дамой, и, хотя  эта  сла-
бость столь присуща их полу, я удивился, видя, что она как будто чуточку
польщена. Но это оказалось к лучшему: когда мы переправились  на  другой
берег, она велела ему сторожить лодку, а мы с ней пошли дальше, в  трак-
тир. Она сама этого пожелала, потому что ее заинтересовал мой рассказ об
Элисон Хэсти и она захотела увидеть девушку. Мы снова застали ее одну  -
отец ее, должно быть, целыми днями трудился в поле, - и она, как полага-
ется, учтиво присела перед  джентльменом  и  красивой  молодой  дамой  в
платье для верховой езды.
   - Разве вы не хотите поздороваться со мной как следует? - спросил  я,
протягивая руку. - И разве вы не помните старых друзей?
   - Господи! Да что же это! - воскликнула она. - Ей-богу, да ведь вы же
тот оборванец...
   - Он самый, - подтвердил я.
   - Сколько раз я вспоминала вас и вашего друга, и до чего ж мне прият-
но видеть вас в богатой одежде! - воскликнула она. - Я тогда поняла, что
вы нашли своих, потому что вы прислали мне  такой  дорогой  подарок,  не
знаю уж, как вас за него благодарить.
   - Вот что, - сказала  мне  мисс  Грант,  -  пойдите-ка  прогуляйтесь,
будьте умником. Я пришла сюда не для того, чтобы тратить время понапрас-
ну. Нам с ней надо поговорить.
   Она пробыла в доме минут десять, а когда вышла, я заметил два обстоя-
тельства: глаза у нее покраснели, а с груди  исчезла  серебряная  брошь.
Это глубоко меня тронуло.
   - Сейчас вы прекрасны, как никогда, - сказал я.
   - Ох, Дэви, не будьте таким высокопарным глупцом, - сказала она и  до
самого вечера была со мной суровее, чем обычно.
   Когда мы вернулись, в доме уже зажигали свечи.
   Долгое время я ничего больше не слышал о Катрионе - мисс  Грант  была
непроницаема и, когда я заговаривал о  ней,  заставляла  меня  умолкнуть
своими шутками. Но однажды, вернувшись с прогулки, она застала меня  од-
ного в гостиной, где я занимался французским языком, и я заметил  в  ней
какую-то перемену; глаза ее ярко блестели, она раскраснелась и, погляды-
вая на меня, то и дело прятала улыбку. Словно воплощение шаловливого лу-
кавства, она с живостью вошла в комнату, затеяла со мной ссору из-за ка-
кого-то пустяка и, уж во всяком случае, без малейшего повода с моей сто-
роны. Я очутился будто в трясине - чем решительней старался я  выбраться
на твердое место, тем глубже увязал; наконец она решительно заявила, что
никому не позволит так дерзко ей отвечать и я должен на коленях молить о
прощении.
   Ее беспричинные нападки разозлили меня.
   - Я не сказал  ничего  такого,  что  могло  бы  вызвать  ваше  неудо-
вольствие, - сказал я, - а на колени я становлюсь только перед богом.
   - Я богиня и тоже имею на это право! - воскликнула она, тряхнув  каш-
тановыми кудрями, и покраснела. - Всякий мужчина,  который  приближается
ко мне настолько, что я могу задеть его юбкой, обязан стоять передо мной
на коленях!
   - Ну ладно, я так и быть готов просить у вас прощения, хотя  клянусь,
не знаю за что, - отвечал я. - Но всякие театральные  жесты  я  оставляю
другим.
   - Ах, Дэви! - сказала она. - А если я вас попрошу?
   Я подумал, что напрасно вступил с ней в спор, да еще по такому пусто-
му поводу, ведь женщина все равно что неразумное дитя.
   - Мне это кажется ребячеством, - сказал я, - недостойным того,  чтобы
вы об этом просили, а я исполнял такую просьбу. Но так и быть, я  согла-
сен, и если на мне будет пятно, то по вашей вине.
   С этими словами я добросовестно стал на колени.
   - То-то! - воскликнула она. - Вот подобающая поза, к которой я и ста-
ралась вас принудить. - Тут она крикнула: - Ловите! - бросила  мне  сло-
женную записочку и со смехом выбежала из комнаты.
   На записке не было ни числа, ни обратного адреса.
   "Дорогой мистер Дэвид, - говорилось в ней, - я все  время  узнаю  про
ваши дела от моей родственницы мисс Грант и радуюсь за вас.  Я  чувствую
себя прекрасно и живу как нельзя лучше, у  добрых  людей,  но  вынуждена
скрываться, хотя надеюсь, что  мы  с  вами  снова  увидимся.  Моя  милая
родственница, которая любит нас обоих, рассказала мне, какой  вы  верный
друг. Она велела мне написать эту записку и прочитала ее. Прошу вас  по-
виноваться ей во всем и остаюсь вашим верным другом, Катрионой Макгрегор
Драммонд.
   Р.S. Не повидаете ли вы мою родственницу Аллардайс?"
   Как выражаются военные, это был немалый ратный подвиг, и  все  же  я,
повинуясь ее приказу, отправился прямо в Дин. Но странно, старуху словно
подменили, из нее теперь можно было веревки  вить.  Каким  образом  мисс
Грант удалось этого достичь, ума не приложу; но как бы  то  ни  было,  я
уверен, она не решилась выступить открыто, поскольку ее отец был замешан
в этом деле. Ведь это он убедил Катриону скрыться или, вернее, не  возв-
ращаться к ее родственнице" и устроил  ее  в  семействе  Грегори,  людей
честных и очень ему преданных, которым она тем более  могла  довериться,
что они были из ее же клана и рода. У них она тайно жила до тех пор, по-
ка все не созрело окончательно, после чего они помогли ей вызволить отца
из тюрьмы, а когда его выпустили, она снова тайно вернулась к  ним.  Так
Престонгрэндж обрел свое оружие и воспользовался им; при этом ни словеч-
ка не просочилось наружу о его знакомстве с дочерью Джемса Мора. Разуме-
ется, шепотом передавались кое-какие  слухи  о  побеге  этого  человека,
пользовавшегося дурной славой; но правительство прибегло к  подчеркнутой
строгости, одного из надзирателей высекли, лейтенант гвардии (мой бедный
друг Дункансби) был разжалован в рядовые, а что до Катрионы, то все муж-
чины были очень рады, что ее вину обошли молчанием.
   Я никак не мог уговорить мисс Грант передать ответную записку.  "Нет,
- говорила она, когда я начинал настаивать, - не хочу, чтобы Кэтрин  уз-
нала, какой у вас твердый лоб". Выносить это было тем труднее, что  она,
как я знал, виделась с моей маленькой подружкой чуть ли не каждый день и
рассказывала ей обо мне всякий раз, как я (по ее выражению)  "был  умни-
ком". Наконец она соблаговолила пожаловать меня, как она сказала,  своей
милостью, которая мне скорей показалась насмешкой. Право, она  была  на-
дежным, можно сказать, неукротимым другом всякому, кого любила, а  среди
них первое место занимала одна дряхлая болезненная  аристократка,  почти
слепая и очень остроумная, которая жила на верхнем этаже дома, стоявшего
в узком переулке, держала в клетке целый выводок коноплянок и с утра  до
ночи принимала гостей. Мисс Грант любила водить меня туда  и  заставляла
развлекать старуху рассказами о моих злоключениях; мисс Тибби Рэмси (так
ее звали) была со мной необычайно ласкова и рассказала мне немало полез-
ного о людях старой Шотландии и о делах минувших лет. Надо сказать,  что
из ее окна - так узок был переулок, всего каких-нибудь три шага в  шири-
ну, - можно было заглянуть в решетчатое окошко, через которое освещалась
лестница в доме напротив.
   Однажды мисс Грант под каким-то предлогом оставила меня там вдвоем  с
мисс Рэмси. Помню, мне показалось, что эта дама рассеянна и чем-то  оза-
бочена. Да и самому мне вдруг стало не по себе, потому что окно, вопреки
обыкновению, было открыто, а день выдался холодный. И вдруг до меня  до-
летел голос мисс Грант.
   - Эй, Шос! - крикнула она. - Высуньтесь-ка в окно и поглядите, кого я
вам привела!
   Мне кажется, я в жизни не видал ничего прекраснее. Весь узкий  переу-
лок тонул в прозрачной тени, где все было отчетливо видно на фоне черных
от копоти стен; и в зарешеченном оконце я увидел два улыбающихся лица  -
мисс Грант и Катрионы.
   - Ну вот! - сказала мисс Грант. - Я хотела, чтобы она увидела вас  во
всем блеске, как та девушка в Лаймкилнсе. Пускай полюбуется, что я суме-
ла из вас сделать, когда взялась за это всерьез!
   Я вспомнил, что в тот день она особенно  придирчиво  осматривала  мое
платье; вероятно, не менее строгому осмотру подверглась и Катриона. Мисс
Грант, такая веселая и умная, удивительно много внимания уделяла одежде.
   - Катриона! - едва вымолвил я.
   Она же не произнесла ни звука, только махнула рукой и улыбнулась мне,
после чего ее сразу увели от окна.
   Едва она скрылась, я бросился вниз, но дверь была заперта; я  побежал
назад к мисс Рэмси, крича, чтобы она дала мне ключ, но с таким же  успе-
хом я мог бы взывать на скале к развалинам замка. Она сказала, что  дала
слово, и мне надо быть умником. Взломать дверь было невозможно, даже ес-
ли пренебречь всеми приличиями; не мог я и выпрыгнуть в  окно,  так  как
оно было на высоте седьмого этажа. Мне  оставалось  лишь,  вытянув  шею,
глядеть из окна и ждать, пока они снова покажутся на лестнице. Я  только
и увидел две головки, забавно сидевшие на юбках,  словно  на  подушечках
для булавок. Катриона даже не взглянула вверх на прощание;  сделать  это
ей не позволила (как я узнал после) мисс Грант, сказав, что люди  выгля-
дят особенно непривлекательно, когда на них смотрят сверху вниз.
   Вскоре меня выпустили, и по дороге домой я стал укорять мисс Грант  в
жестокости.
   - Мне жаль, что вы так  разочарованы,  -  сказала  она  с  притворной
скромностью. - А я вот очень довольна. Вы выглядели лучше, чем я  опаса-
лась. Когда вы появились в окне - только смотрите, не зазнавайтесь! -  у
вас был вид блестящего молодого человека. Но не забывайте,  Катриона  не
могла видеть, какой у вас твердый лоб, - добавила она, как  бы  стараясь
меня ободрить.
   - Ах, да оставьте в покое мой лоб! - воскликнул я.  -  Он  ничуть  не
тверже, чем у других.
   - И даже мягче, чем у некоторых, - сказала она. - Но  я  ведь  говорю
притчами, как иудейский пророк.
   - Неудивительно, что их побивали камнями, - заметил я. - Но  как  вы,
несчастная, могли это сделать? Зачем вам было подвергать меня такой пыт-
ке.
   - Любовь, как и человек, нуждается в пище, - ответила она.
   - О Барбара, дайте мне насмотреться на нее! - взмолился я. - Вам  это
ничего не стоит... Вы видите ее когда захотите... Дайте мне хоть  полча-
са.
   - Кто руководит вашей любовью, вы или я? - спросила она, и так как  я
продолжал требовать своего, прибегла к крайнему средству:  стала  перед-
разнивать мой голос, когда я выкрикнул имя  Катрионы,  и  таким  образом
несколько дней продержала меня в повиновении.
   О судьбе нашего прошения не было ни слуху, ни духу, во всяком случае,
я о нем ничего не знал. Насколько мне теперь известно,  Престонгрэндж  и
его светлость верховный судья знали кое-что, но притворялись, будто  ни-
чего не слышали; как бы то ни было, они держали дело в тайне, и  публика
ничего не узнала; а когда настал срок, ненастный день 8 ноября,  бедняга
Джемс из Глена под вой ветра и шум дождя был законным порядком повешен в
Леттерморе, близ Балахулиша.
   Вот чем кончились все мои попытки повлиять на политику! Невинные гиб-
ли до Джемса и, вероятно, будут гибнуть впредь  (несмотря  на  всю  нашу
мудрость) до скончания времен. И до скончания времен молодые  люди,  еще
не привыкшие к коварству жизни и людей, будут бороться, как боролся я, и
решаться на героические поступки, и подвергать себя опасности; а ход со-
бытий будет отбрасывать их прочь,  неотвратимый,  как  армия  на  марше.
Джемса повесили; а я жил в доме Престонгрэнджа и испытывал к нему благо-
дарность за отеческое внимание. Его повесили. И подумать только - встре-
тив на улице мистера Саймона, я поспешил снять перед ним шляпу, как при-
мерный мальчик перед учителем. Его повесили, добившись этого хитростью и
жестокостью, а мир продолжал жить и ничуть не изменился; и негодяи, сос-
тавившие этот ужасный заговор, считались благопристойными, добрыми, поч-
тенными отцами семейства, ходили в церковь и причащались святых даров!
   Но я по-своему смотрел на это грязное дело, которое называется  поли-
тикой: я увидел ее с изнанки, где она черна, как могила, и на всю  жизнь
излечился от желания вновь принять в ней  участие.  Я  мечтал  пойти  по
простому, тихому, мирному пути, держась подальше от опасностей и соблаз-
нов, грозящих запятнать мою совесть. Ведь оглядываясь  назад,  я  видел,
что в конце концов ничего не достиг; столько было громких слов и  благих
намерений, но все попусту.
   25 числа того же месяца из Лита отплывал корабль,  и  неожиданно  мне
предложили собрать вещи и ехать в Лейден. Престонгрэнджу я,  разумеется,
не сказал ни слова: и так уж я слишком долго злоупотреблял его гостепри-
имством и ел за его столом. Но с его дочерью я был  более  откровенен  и
сетовал на судьбу, жалуясь, что меня посылают за границу, и твердя, что,
если она не позволит попрощаться с Катрионой, я в последнюю минуту отка-
жусь ехать.
   - Я ведь дала вам совет, не так ли? - спросила она.
   - Конечно, - ответил я. - И, кроме того, я не забыл, что многим  обя-
зан вам и что мне ведено вам повиноваться. Но признайтесь сами, ведь  вы
слишком любите шутить, чтобы вам можно было до конца довериться.
   - Вот что я вам скажу, - заявила она. - Будьте на борту в девять  ча-
сов утра. Корабль отплывает только в час. Не отпускайте шлюпку.  И  если
вас не удовлетворит мой прощальный привет, можете сойти на берег и  сами
искать Кэтрин.
   Больше я ничего не мог из нее вытянуть, и мне  пришлось  удовольство-
ваться этим.
   Наконец настал день, когда нам с ней предстояло расстаться. Мы  очень
подружились за это время, и она столько для меня сделала; я не спал  всю
ночь, думая о том, как мы расстанемся, а также  о  чаевых,  которые  мне
предстояло раздать слугам. Я знал, что она считает меня слишком  застен-
чивым, и хотел доказать ей, что это не так. Да и вообще теперь, когда  я
испытывал к ней такую горячую и, надеюсь, взаимную привязанность, всякая
отчужденность могла бы показаться просто невежливой. Поэтому я  собрался
с духом, заранее выбрал слова и, когда мы остались одни в последний раз,
смело попросил разрешения поцеловать ее на прощанье.
   - Удивляюсь, как вы могли до такой степени забыться, мистер Бэлфур, -
сказала она. - Я что-то не припоминаю, чтобы давала вам повод так истол-
ковать наше знакомство.
   Я стоял перед ней столбом, не зная, что подумать, а  тем  более  ска-
зать, как вдруг она обхватила меня за шею и подарила  мне  самый  нежный
поцелуй на свете.
   - Ах, вы совершенный ребенок! - воскликнула она. - Да разве я допущу,
чтобы мы расстались, как чужие? И если я не могу в вашем  присутствии  и
на пять минут сохранить серьезность, это не мешает мне любить  вас  всем
сердцем. Только взгляну на вас, и вся я уже полна любовью  и  смехом!  А
теперь, дабы завершить ваше образование, вот вам  совет,  который  очень
скоро вам пригодится. Никогда не просите женщин. Они все  равно  ответят
"нет". Бог еще не создал девушки, которая устояла бы перед этим  искуше-
нием. Богословы говорят, что над женщиной тяготеет Евино проклятие:  она
не сказала "нет", когда дьявол предложил ей яблоко, и теперь  ее  дочери
не могут сказать ничего другого.
   - Поскольку я скоро потеряю свою милую учительницу... - начал я.
   - Вот истая любезность!
   И она присела.
   - Я задам вам один вопрос. Можно ли попросить девушку выйти  за  меня
замуж?
   - А по-вашему, можно жениться и без этого? - спросила она. - Или, мо-
жет быть, вы станете дожидаться, пока она сама сделает вам предложение?
   - Вот видите, вы не умеете быть серьезной, - сказал я.
   - Я буду очень серьезна в одном, Дэвид, - сказала она. - Я всегда ос-
танусь вам другом.
   Наутро, когда я сел в седло, все четыре дамы стояли у того самого ок-
на, из которого мы недавно смотрели на Катриону, выкрикивали слова  про-
щания и махали платками мне вслед. Я знал, что одна из четырех  искренне
опечалена; и при