м
перемахнул на камень-одинец посредине и сразу пал на четвереньки,  чтобы
удержаться, потому что камень был неширок и легко было сорваться  на  ту
сторону. Не успев примериться как следует или  хотя  бы  осознать  опас-
ность, я и сам с разбегу метнулся за ним, и он уже подхватил и придержал
меня.
   Так мы с ним очутились бок о бок, на узеньком выступе скалы,  осклиз-
лом от пены; до другого берега прыгать было куда дальше, а со всех  сто-
рон неумолчно грохотала река. Когда я толком разглядел, где очутился,  к
сердцу смертной истомой подступил страх, и я закрыл глаза ладонью.  Алан
схватил меня за плечи и встряхнул; я видел, что он шевелит губами, но за
ревом порогов и собственным смятением не расслышал  слов,  видно  только
было, как лицо его побагровело от злости и он топнул ногой.  А  я  краем
глаза опять приметил, как неистово стремится поток, как воздух  застлало
водяной пылью, и опять с содроганием зажмурился.
   В тот же миг Алан сунул мне к губам флягу с коньяком и насильно  влил
в глотку эдак с четверть пинты, так что у меня кровь  снова  заструилась
по жилам. Потом он приложил ко рту ладони и, гаркнув мне  прямо  в  ухо:
"Хочешь - тони, хочешь - болтайся на виселице!", - отвернулся  от  меня,
перелетел через второй рукав потока и благополучно очутился на том бере-
гу.
   Теперь я стоял на камне один, и - мне стало посвободней; от коньяку в
ушах у меня звенело; живой пример друга еще стоял перед глазами, и у ме-
ня хватило ума сообразить, что, если не  прыгнуть  сию  же  секунду,  не
прыгнешь никогда. Я низко присел и с тем злобным отчаянием, что  не  раз
выручало меня за нехваткой храбрости, ринулся вперед. Так и есть, только
руки достали до скалы; сорвались, уцепились, опять  сорвались:  и  я  уж
съезжал в самый водоворот, но тут Алан ухватил  меня  сперва  за  вихор,
после за шиворот и, дрожа от натуги, выволок на ровное место.
   Думаете, он вымолвил хоть слово? Ничуть не бывало: он снова  ударился
бежать что есть мочи, и мне, хочешь не хочешь, пришлось подняться на но-
ги и мчаться вдогонку. Я и раньше-то устал, а теперь к тому же  расшибся
и не оправился от испуга, да и хмель кружил мне голову; я спотыкался  на
бегу, а тут и бок невыносимо закололо, так что, когда под большущей ска-
лой, торчавшей средь целого леса других, Алан, наконец, остановился, для
Дэвида Бэлфура это было очень вовремя.
   Я сказал: под большущей скалой; но оказалось, что это две скалы прис-
лонились друг к другу вершинами, обе футов двадцати высотой и на  первый
взгляд неприступные. Алан и тот (хоть у него, можно сказать, было не две
руки, а все четыре) дважды потерпел  неудачу,  пробуя  на  них  залезть;
только с третьей попытки, и то лишь взобравшись мне на  плечи,  а  потом
оттолкнувшись со всей силой, так что я было подумал, не сломал ли он мне
ключицу, он сумел удержаться наверху. Оттуда он спустил мне свой кожаный
кушак; с егото помощью, благо, что еще подвернулись  две  чуть  заметные
выемки в скале, я вскарабкался тоже.
   Только тогда открылось мне, для чего мы  сюда  забрались;  каждая  из
скал-двойняшек была сверху немного выщерблена, и в том  месте,  где  они
приникли друг к другу, образовалась впадина наподобие  блюда  или  чаши,
где можно было залечь втроем, а то и вчетвером, так что  снизу  было  не
видно.
   За все это время Алан не обронил ни звука, он бежал и влезал на камни
с безмолвным неистовством  одержимого;  я  понимал,  что  он  смертельно
встревожен, а значит, где-то что-то грозит обернуться не так. Даже  сей-
час, когда мы были уже на скале, он оставался так же хмур, насторожен  и
молчалив, он только бросился плашмя на скалу  и,  как  говорится,  одним
глазом из-за края нашего тайника осмотрел все вокруг. Заря уже  разгоре-
лась, мы видели скалистые стены ущелья; дно его, загроможденное скалами,
речку, что металась из стороны в сторону средь белопенных порогов; и ни-
где ни дымка от очага, ни живой души, только  орлы  перекликались,  паря
над утесом.
   Только тогда губы Алана тронула улыбка.
   - Ну, теперь хоть есть какая-то надежда, - проговорил  он  и,  лукаво
покосившись в мою сторону, прибавил: - А ты, друг, не больно ловок  пры-
гать.
   Должно быть, я залился краской обиды, потому что он сразу  же  приба-
вил:
   - Ба! А впрочем, с тебя и спрос невелик. Бояться и все-таки не спасо-
вать - вот на чем проверяются люди. И потом еще эта вода, мне самому  от
нее муторно. Да-да, - закончил Алан, - твоей тут вины никакой, а  вот  я
опростоволосился.
   Я спросил, почему.
   - А как же, - сказал он, -  каким  недотепой  себя  показал  нынешней
ночью. Первым делом возьми да пойди не той дорогой, и это где: в  Эпине,
на своей же родине; ясно, что день нас застал там, куда нам носа не след
казать; вот и торчим тут с тобой - и опасно, и тошно. Второе, что подав-
но грех, когда человек столько прятался по кустам, сколько  я  на  своем
веку: вышел в дорогу без фляги с водой. Теперь лежи здесь,  прохлаждайся
целый летний денек без капли во рту, кроме спиртного.  Ты,  может  быть,
подумаешь, невелика беда, но еще не стемнеет, Дэвид, как  ты  заговоришь
иначе.
   Мне не терпелось обелить себя в его глазах, и я  вызвался  спуститься
со скалы и сбегать к речке за водой, пусть только он опорожнит флягу.
   - Зачем же добру пропадать, - возразил Алан. - Вот и тебе коньяк  да-
веча сослужил хорошую службу; если б не он, ты, по моему скромному разу-
мению, и посейчас куковал бы на том камушке. А главное, от тебя, возмож-
но, не укрылось - ты у нас мужчина страсть какой приметливый, - что Алан
Брек Стюарт против обыкновенного прогуливался, пожалуй,  ускоренным  ша-
гом.
   - Вы-то? - воскликнул я. - Да вы мчались как угорелый.
   - Правда? Что ж, коли так, не сомневайся: времени было в самый обрез.
А засим, друг, довольно разговоров; ложись-ка ты сосни, а я пока  посто-
рожу.
   Я не заставил себя упрашивать; меж вершин  нанесло  с  одной  стороны
тонкий слой торфянистой землицы, сквозь нее пробились кустики папоротни-
ка - они-то и послужили мне ложем; засыпая, я по-прежнему  слышал  крики
орлов.
   Было, вероятно, часов девять утра, когда меня бесцеремонно  растолка-
ли, и я почувствовал, что рот мне зажимает Аланова ладонь.
   - Тише ты! - шепнул он. - Расхрапелся.
   - А что, нельзя? - спросил я, озадаченный его тревожным,  потемневшим
лицом.
   Он осторожно глянул за край нашей каменной чаши и  знаком  велел  мне
последовать его примеру.
   День уже вступил в свои права, безоблачный  и  очень  жаркий.  Долина
открывалась взору, как нарисованная. Примерно в полумиле вверх по  тече-
нию стояли биваком красные мундиры; посредине  полыхал  высокий  костер,
кое-кто занимался стряпней; а поблизости, на верхушке скалы,  почти  что
вровень с нами стоял часовой, и солнце сверкало на его штыке. Вдоль всей
реки, тут вплотную друг к другу, там чуть пореже, расставлены  были  еще
часовые; одни, как тот первый, по высоткам, другие по дну ущелья,  выша-
гивали, встречались на полпути, расходились. Выше по долине,  где  скалы
расступались, цепь  дозорных  продолжали  конные,  мы  видели,  как  они
разъезжают туда и сюда вдалеке. Ниже по течению караулили пешие;  однако
с того места, где поток резко раздавался вширь от слияния с  полноводным
ручьем, часовые стояли реже и стерегли только по бродам  да  мелководным
каменистым перекатам.
   Я бросил на них лишь беглый взгляд и мигом юркнул обратно. Глазам  не
верилось, что эта долина, которая лежала такой пустынной в  предрассвет-
ный час, теперь ощетинилась оружием и рдеет красными пятнами  солдатской
одежды.
   - Вот этого я и боялся, Дэви, - сказал Алан, - что они выставят дозо-
ры по речушке. Часа два как стали сходиться - ох, друг, и здоров  же  ты
спать! Попали мы с тобой в переделку. Если  они  вздумают  подняться  на
склон, им ничего не стоит высмотреть нас в подзорную трубу, ну,  а  если
так и будут сидеть на дне долины, тогда, пожалуй,  вывернемся.  Вниз  по
течению часовых понаставлено не так густо. Дай срок, придет ночь,  попы-
таем счастья, глядишь, и проскочим.
   - А пока что делать? - спросил я.
   - Пока лежать, - сказал он, - и жариться.
   В это милое словечко "жариться", в сущности, вложено все, что мы пре-
терпели за наступающий день. Не забывайте: мы лежали на открытой маковке
скалы, как ячменные лепешки на противне; солнце жгло  немилосердно;  ка-
мень до того накалился, что насилу дотронешься;  а  на  жалком  островке
почвы, поросшей папоротником, возможно было уместиться только одному. По
очереди ложились мы на голый камень, уподобляясь тому святому  великому-
ченику, которого пытали на пылающих угольях; и меня преследовала  навяз-
чивая мысль: не странно ли, чтобы в одном и том же краю земли, на  расс-
тоянии считанных дней пути мне привелось терзаться столь жестоко, сперва
от холода на моем островке, а теперь, на этой скале, - от зноя.
   Ни глотка воды не было у нас  за  все  время,  только  неразбавленный
коньяк, а это хуже, чем ничего; и всетаки мы, как могли, охлаждали  фля-
гу, зарывая ее в землю, потом смачивали себе грудь и виски, и это прино-
сило хоть какое-то облегчение.
   Солдаты весь день напролет копошились на дне долины, то сменяли кара-
ул, то дозорами по нескольку человек обходили скалы. А скал вокруг  тор-
чало видимоневидимо, выследить в них человека было все равно, что  отыс-
кать иголку в стоге сена; это был напрасный труд, и солдаты не проявляли
особого рвения. Но иногда у нас на глазах солдаты протыкали кусты верес-
ка штыками, отчего у меня мороз пробегал по коже, а не то  им  приходила
охота слоняться возле самой нашей скалы, так что мы еле отваживались ды-
шать.
   Вот тут мне и случилось услышать впервые настоящую  английскую  речь:
какой-то служивый мимоходом похлопал по нашей скале с солнечной  стороны
и мгновенно с проклятием отдернул руку. "Ну и горяча!" -  молвил  он,  и
меня поразил непривычный выговор, сухой и однообразный,  а  еще  больше,
что иные звуки англичанин вовсе проглатывал. Конечно, я еще раньше  слы-
шал, как говорит Рансом; но юнга от кого только не перенимал ужимки,  да
и вообще коверкал слова, так что странности его разговора я, по  большей
части, приписывал ребячеству. А тут, что самое удивительное, на  тот  же
лад говорил взрослый человек; признаться, я так и не свыкся с английским
говором; с грамматикой - и то не вполне, что, впрочем, строгое око  зна-
тока не преминет заметить хотя бы и по этим воспоминаниям.
   День все тянулся, и с каждым  часом  нам  становилось  томительней  и
больней; все сильнее накалялся камень, все яростней жалило солнце.  Мно-
гое пришлось вытерпеть: голова кружилась, к  горлу  подступала  тошнота,
все суставы ломило и резало, как от простуды. Я твердил мысленно, как не
раз твердил и после, две строки из нашего шотландского псалма:
   В ночи тебя не сразит луна,
   Солнце не сгубит днем...
   - И воистину, не иначе, как по милости господней не сгубило нас солн-
це в тот день.
   Наконец, часа в два пополудни терпеть не стало сил,  так  что  отныне
нам приходилось не только превозмогать боль, но и  одолевать  искушение.
Ибо солнце чуть передвинулось на запад, а к востоку, именно с той сторо-
ны, которая была скрыта от солдат, наша скала  стала  отбрасывать  коро-
тенькую тень.
   - Двум смертям не бывать,  а  одной  не  миновать,  -  объявил  Алан,
скользнул за край выемки и опустился на землю с теневой стороны.
   Я без колебаний сполз за ним и сразу упал врастяжку, так слаб  и  так
нетверд на ногах был я от долгой пытки солнцем. Час, если не два  проле-
жали мы здесь, точно избитые с головы до пят и вконец обессиленные, пря-
мо на виду у всякого солдата, какому вздумалось бы сюда прогуляться. Од-
нако ни единой души не было, все проходили по другую сторону скалы - она
даже теперь по-прежнему служила нам щитом.
   Мало-помалу к нам стали возвращаться силы; солдаты  меж  тем  перешли
ближе к реке, и Алан предложил - была не была - трогаться в  путь.  Меня
же в те минуты страшило лишь одно: как бы снова  не  пришлось  лезть  на
скалу; все прочее было мне нипочем; итак, мы тут же приготовились к  по-
ходу и заскользили друг за дружкой от скалы  к  скале;  в  тени  ползли,
распластавшись по земле; в других местах бежали, замирая от страха.
   Солдаты, кое-как обыскав низовье долины, видимо, осовели от духоты, и
рвения у них поубавилось; они дремали, стоя на часах, а если и  караули-
ли, то лишь берега; и мы все тем же способом,  прижимаясь  как  могли  к
подножию гор, потихоньку уходили все дальше от них вниз по ущелью. Прав-
да, такого изнурительного занятия я еще не знавал. Тут требовалась сотня
глаз и на руках, и на ногах, и на затылке, чтобы среди скал  и.  выбоин,
где нас ежеминутно могли услыхать разбросанные там и сям часовые, ни ра-
зу не очутиться на виду. На открытых площадках проворство еще не  решало
дела, требовалась смекалка, чтобы вмиг оценить не только всякую складоч-
ку и бугорок окрест, но и надежность всякого камня, на  который  ставишь
ногу; ибо к вечеру воцарилось такое безветрие, что  покатившаяся  галька
гремела в неподвижном воздухе как пистолетный выстрел и будила в  холмах
и утесах чуткое эхо.
   Как ни медленно мы двигались, а к заходу солнца одолели  значительное
расстояние, хотя тот часовой все равно еще торчал  у  нас  на  виду.  Но
вдруг нам встретилось нечто такое, что все наши страхи мигом позабылись;
то был глубокий быстрый ручей, который мчался вниз, чтобы слить свои во-
ды с речкой ущелья. При виде его мы бросились наземь и погрузили в  воду
голову и плечи. Уж не скажу, что было сладостней:  целительная  прохлада
потока, пронизавшая нас, или блаженство напиться вволю.
   Так мы лежали, скрытые берегами, пили  и  никак  не  могли  напиться,
плескали воду себе на грудь, отдавали руки во власть быстротечных струй,
покуда запястья не заломило от холода; и наконец, точно рожденные  зано-
во, вытащили кулек с мукой и примялись мешать в железной плошке драммак.
Это хоть и просто-напросто размазня из овсяной муки, смешанной с  холод-
ной водой, а все ж вполне сносная еда на голодный желудок; когда  не  из
чего развести костер или же (как случилось с нами) есть  веские  причины
его не разводить, драммак - сущее спасение для тех, кто скрывается в ле-
сах и скалах.
   Едва стало смеркаться, мы снова двинулись в путь, на первых порах так
же осторожно, но вскоре осмелели, выпрямились во весь рост  и  прибавили
шагу. Мы шли запутанными тропами, петляли по горным кручам,  пробирались
вдоль края обрывов; к закату набежали облака,  ночь  спускалась  темная,
свежая; я не слишком устал, только непрерывно томился страхом, как бы не
сорваться и не полететь с такой высоты; а куда мы шли, и  гадать  перес-
тал.
   Но вот взошла луна, а мы все брели вперед; она была в последней своей
четверти и долго не выходила из-за туч, но потом  выкатилась  и  засияла
над многоглавым скопищем темных гор и отразилась далеко  внизу  в  узкой
излуке морского залива.
   При этом зрелище мы остановились: я от изумления, что забрался в  та-
кую высь, где ступаешь (так мне почудилось) прямо по облакам; Алан же  -
чтобы проверить дорогу.
   Как видно, он остался доволен; во всяком случае, ясно было,  что,  по
его расчетам, услышать нас неприятель уже не может, потому что весь  ос-
таток нашего ночного перехода он забавы ради насвистывал на разные лады:
то воинственные мелодии, то развеселые, то заунывные; плясовые, от кото-
рых ноги сами шли веселей; напевы моей родимой  южной  стороны,  которые
так и манили домой, к мирной жизни без приключений; так заливался  свис-
том Алан среди могучих, темных, безлюдных гор, которые одни окружали нас
в дороге.


   ГЛАВА XXI
   ПО ТАЙНЫМ ТРОПАМ
   КОРИНАКСКИЙ ОБРЫВ

   Как ни рано светает в начале июля, а было еще темно, когда  мы  дошли
до цели: расселины в макушке величавой горы, с торопливым ручьем  посре-
дине и неглубокой пещеркой сбоку в скале. Сквозная березовая рощица сме-
нялась немного дальше сосновым бором. Ручей изобиловал форелью;  роща  -
голубями-вяхирями;  на  дальнем  косогоре  без  умолку  пересвистывались
кроншнепы, и кукушек тут водилось несметное множество. С устья расселины
виднелся узкий речной залив, где кончается эггинская земля, а за ним уже
начинался Мамор. С такой высоты это была захватывающая картина, и  я  не
уставал сидеть и любоваться ею.
   Расселина называлась Коринакския обрыв, и, хотя  на  такой  вышине  и
столь близко от моря ее часто застилали тучи, это был, в общем,  славный
уголок, и те пять дней, что мы здесь прятались, пролетели легко и  неза-
метно.
   Спали мы в пещере на ложе из вереска, срезанного нами ради этого слу-
чая; укрывались Алановым плащом. В изгибе расселины была небольшая  впа-
дина, и мы до того расхрабрились, что жгли в ней костер, и, когда  набе-
гали тучи, можно было согреться, сварить овсянку, нажарить мелкой  форе-
ли, которую мы голыми руками ловили в ручье под камнями и нависшим бере-
гом. Рыбная ловля, кстати сказать, была у нас тут и первейшей забавой  и
самым важным делом - не только потому, что муку не мешало приберечь  про
черный день, но и потому, что нас занимало соревнование, -  и,  по  пояс
голые, мы чуть ли не целые дни проводили на берегу, нашаривая в воде ры-
бешку. Самая крупная форель, какую мы изловили, весила что-нибудь  около
четверти фунта; и все же, нежная и ароматная, испеченная "на  угольях  -
да если б еще присолить немного, - она была прелакомым блюдом!
   Всякую свободную минуту Алан тянул меня фехтовать, он  никак  не  мог
примириться с тем, что я не держу в руках шпаги; но я-то еще подозреваю,
что занятие, в котором он был столь неоспоримо искусней меня,  его  осо-
бенно прельщало потому, что в рыбной ловле он не  однажды  мне  уступал.
Придирался он ко мне на уроках сверх меры, бушевал, распекал меня на чем
свет стоит и так рьяно наседал на меня, что я только и ждал, как  бы  он
не пропорол меня насквозь. Сколько раз меня подмывало дать стрекача,  но
я все равно держался стойко и извлек кой-какую пользу из  наших  уроков;
пусть это было всего лишь умение с  уверенным  видом  стать  в  оборони-
тельную позицию; частенько большего и не требуется. А потому,  не  сумев
заслужить и тени похвалы у моего наставника, сам я был не так уж недово-
лен собой.
   Меж тем неверно было бы предположить, что мы махнули рукой на главную
свою заботу: как бы уйти от опасности.
   - Не один денек минует, покуда красные мундиры догадаются искать  нас
в Коринаки, - сказал мне Алан в первое же утро. - Так что теперь надо бы
послать весточку Джемсу. Пускай раздобудет нам денег.
   - А как ее пошлешь? - сказал я. - Мы здесь одни, в другое  место  по-
даться пока что не решимся; разве только вы пташек перелетных  призовете
себе в посыльные, а так я не вижу способа это сделать.
   - Да? - промолвил Алан. - Не горазд же ты на выдумки, Дэвид.
   Он уставился на тлеющие угольки кострища и задумался; затем  подыскал
две щепки, связал крест-накрест, а четыре конца обуглил  дочерна.  После
этого он нерешительно взглянул на меня.
   - Ты не дашь мне на время ту пуговицу? - сказал он. - Подаренное  на-
зад не просят, но мне, признаться, жалко отпарывать еще одну.
   Я отдал ему пуговку; он нанизал ее  на  обрывок  плаща,  которым  был
скреплен крест, привязал сюда же веточку  березы,  добавил  еще  веточку
сосны и с довольным лицом осмотрел свое творение.
   - Так вот, - сказал он.  -  Есть  невдалеке  от  Коринаки  селение  -
по-английски сказать, деревенька, называется она Колиснейкон. У меня там
немало друзей - одним я смело доверю жизнь, а на других не так уж  пола-
гаюсь. Понимаешь, Дэвид, за наши головы назначат награду; Джеме самолич-
но назначит, ну, а что до Кемпбеллов, эти никогда не поскупятся, лишь бы
напакостить Стюарту. Будь оно иначе, я бы ни на что не посмотрел  и  сам
наведался в Колиснейкон, вверил бы свою жизнь этим людям с легкой душой,
как перчатку.
   - Ну, а так?