! - воскликнул он. - Вы не  понимаете  сути  дела.  Мой
отец пострадал за государственное преступление, за вмешательство в  дела
королей. А вас повесят за подлое убийство из самых низких  целей.  И  вы
играли в нем гнусную роль предателя, вы заговорили с этим беднягой, что-
бы задержать его, а вашими сообщниками была  шайка  горских  оборванцев.
Можно доказать, мой великолепный мистер Бэлфур, можно доказать, и мы до-
кажем, уж поверьте мне, человеку, от которого кое-что зависит, мы сможем
доказать и докажем, что вам за это было заплачено. Я так и вижу, как пе-
реглянутся судьи, когда я представлю улики и выяснится,  что  вы,  такой
образованный юноша, дали себя подкупить и пошли на это ужасное дело ради
каких-то обносков, бутылки виски и трех шиллингов  и  пяти  с  половиной
пенсов медной монетой!
   Меня словно обухом ударило; в его словах была  доля  правды:  одежда,
бутылка ирландского виски и три шиллинга пять с половиной пенсов медяка-
ми - это было почти все, с чем Алан и я ушли из Охарна, и я  понял,  что
кто-то из людей Джемса проболтался в тюрьме.
   - Как видите, мне известно больше, чем вы думали, -  злорадно  сказал
он. - И не рассчитывайте, мой  великолепный  мистер  Дэвид,  что  прави-
тельству Великобритании и Ирландии будет трудно найти свидетелей,  чтобы
дать делу такой оборот. У нас здесь, в тюрьме, сколько угодно людей, ко-
торые поклянутся в чем угодно, когда мы им прикажем, - когда им  прикажу
я, если так вам больше нравится. И теперь судите сами, что за славу вы о
себе оставите, если предпочтете умереть. С одной стороны,  жизнь,  вино,
женщины и рука герцога, всегда готовая вас поддержать. С другой стороны,
веревка на шее, виселица, на которой будут стучать ваши кости, и  позор-
нейшая, гнуснейшая история о наемном убийце, которая останется у  вас  в
роду и перейдет из поколения в поколение. Вот, взгляните! -  перешел  он
на угрожающий визг. - Вот я вынимаю из кармана бумагу! Видите,  чье  тут
написано имя - это имя Дэвида Великолепного, и  чернила  едва  просохли.
Смекнули, что это за бумага? Это приказ о взятии вас под стражу, и стоит
мне позвонить вот в этот колокольчик, как он будет немедленно приведен в
исполнение. И когда с этой бумагой вас препроводят в Толбут, то да помо-
жет вам бог, ибо ваш жребий брошен!
   Не стану отрицать, эта низость испугала меня не на шутку, и  мужество
почти покинуло меня - так ужасна была угроза позорной смерти. Минуту на-
зад мистер Саймон злорадствовал, заметив, что я побледнел, но сейчас  я,
наверное, был белее своей рубашки, к тому же голос мой сильно дрожал.
   - В этой комнате присутствует благородный джентльмен! - воскликнул я.
- Я обращаюсь к нему! Я вверяю ему свою жизнь и честь.
   Престонгрэндж со стуком захлопнул книгу.
   - Я же говорил вам, Саймон, - сказал он, - вы пошли ва-банк и  проиг-
рали свою игру. Мистер Дэвид, - продолжал он, - прошу вас поверить,  что
вас подвергли этому испытанию не по моей воле. И прошу вас поверить -  я
очень рад, что вы вышли из него с честью. Быть может, вы меня  не  сразу
поймете, но тем самым вы оказали мне некоторую услугу. Если бы мой  друг
добился от вас большего, чем я вчера вечером, оказалось бы, что он  луч-
ший знаток людей, чем я; оказалось бы, что каждый из нас, мистер  Саймон
и я, находится не на своем месте. А я знаю, что наш друг Саймон честолю-
бив, - добавил он, легонько хлопнув Фрэзера по плечу. - Ну что же,  этот
маленький спектакль окончен; я настроен в вашу пользу, и, чем бы ни кон-
чилось это неприятнейшее дело, я постараюсь, чтобы к вам отнеслись снис-
ходительно.
   Хорошие слова сказал мне Престонгрэндж, и, кроме того, я  видел,  что
отношения между моими противниками были далеко не дружеские, пожалуй,  в
них даже сквозила враждебность. Тем не менее я не сомневался,  что  этот
допрос был обдуман, а быть может, и прорепетирован ими  совместно;  оче-
видно, мои противники решили испробовать на мне все средства, и  теперь,
когда не подействовали ни убеждения, ни лесть, ни угрозы, мне оставалось
только гадать, что же они придумают еще. Но после перенесенной  пытки  у
меня мутилось в глазах и дрожали колени, и я только и мог, что пробормо-
тать те же слова:
   - Я вверяю вам свою жизнь и честь.
   - Хорошо, хорошо, - сказал Престонгрэндж, - мы постараемся  спасти  и
то и другое. А пока вернемся к более приятным делам. Вы не  должны  гне-
ваться на моего друга мистера Саймона, он всего лишь выполнял полученные
указания. А если вы в обиде на меня за то, что я стоял здесь, словно его
пособник, то пусть ваша обида не распространится на мое ни в чем не  по-
винное семейство. Девочки жаждут вашего общества, и я не желаю их  разо-
чаровывать. Завтра они собираются в Хоуп-Парк, вот и вам хорошо бы  про-
гуляться с ними. Но сначала загляните ко мне, быть может, мне понадобит-
ся сказать вам кое-что наедине, и потом я вас передам  под  надзор  моим
барышням, а до тех пор еще раз подтвердите свое обещание молчать.
   Напрасно я не отказался сразу, но, говоря по правде, в  ту  минуту  я
соображал довольно туго и послушно повторил обещание. Как я с ним  прос-
тился - не помню, но когда я очутился на улице и за моей спиной  захлоп-
нулась дверь, я с облегчением прислонился к стене дома и отер лицо. Мис-
тер Саймон, этот, как мне казалось, страшный призрак, не выходил у  меня
из головы, подобно тому, как внезапный грохот еще долго отдается в ушах.
В памяти моей вставало все, что я слыхал и читал об отце Саймона, о  нем
самом, о его лживости и постоянных многочисленных предательствах, и  все
это перемешивалось с тем, что я сейчас испытал сам. Каждый раз,  вспоми-
ная о гнусной, ловко придуманной клевете, которой он хотел меня  заклей-
мить, я  вздрагивал  от  ужаса.  Преступление  человека  на  виселице  у
Лит-Уокской дороги мало чем отличалось от того,  что  теперь  навязывали
мне. Разумеется, подлое дело свершили эти двое взрослых мужчин, отняв  у
ребенка какие-то жалкие гроши, но ведь и мои поступки в том виде, как их
намерен представить на суде Саймон Фрэзер, выглядят не менее  подлыми  и
возмутительными.
   Меня заставили очнуться голоса двух слуг в ливреях; они разговаривали
у дверей Престонгрэнджа.
   - Держи-ка записку, - сказал один, - и мчись что есть духу к  капита-
ну.
   - Опять притащат сюда этого разбойника? - спросил другой.
   - Да, видно так, - сказал первый. - Хозяину и Саймону он спешно пона-
добился.
   - Наш Престонгрэндж вроде бы малость свихнулся, -  сказал  второй.  -
Скоро он этого Джемса Мора насовсем у себя оставит.
   - Ну, это не наше с тобой дело, - ответил первый.
   И они разошлись: один убежал с запиской, другой вернулся в дом.
   Это не сулило ничего хорошего. Не успел я уйти, как  они  послали  за
Джемсом Мором, и, наверное, это на него намекал мистер Саймон, сказав  о
людях, которые сидят в тюрьме и охотно пойдут на что угодно, лишь бы вы-
купить свою жизнь. Волосы зашевелились у меня на голове, а через секунду
вся кровь отхлынула от сердца: я вспомнил о Катрионе. Бедная девушка! Ее
отцу грозила виселица за такие некрасивые проступки, что  его,  конечно,
не помилуют. Но что еще противнее: теперь он готов спасти свою шкуру це-
ною позорнейшего и гнуснейшего убийства  -  убийства  с  помощью  ложной
клятвы. И в довершение всех наших бед, по-видимому, его жертвой буду я.
   Я быстро зашагал, сам не зная куда, чувствуя только, что мне  необхо-
дим воздух, движение и простор.


   ГЛАВА VII
   Я НАРУШАЮ СВОЕ СЛОВО

   Могу  поклясться,  что  совершенно  не  помню,  как  я  очутился   на
Ланг-Дайкс [4] - проселочной дороге на северном, противоположном  городу
берегу озера. Отсюда мне была видна черная громада Эдинбурга; на склонах
над озером высился замок, от него бесконечной  чередой  тянулись  шпили,
остроконечные крыши и дымящие трубы, и от этого зрелища у меня  защемило
сердце. Несмотря на свою молодость, я уже привык к опасностям, но  ничем
еще я не был так потрясен, как опасностью, с  которой  столкнулся  нынче
утром в так называемом мирном и  безопасном  городе.  Угроза  попасть  в
рабство, погибнуть в кораблекрушении, угроза умереть от шпаги или пули -
все это я вынес с честью, но угроза, которая таилась в пронзительном го-
лосе и жирном лице Саймона, бывшего лорда  Ловэта,  страшила  меня,  как
ничто другое.
   Я присел у озера, где сбегали в воду камыши, окунул  руки  в  воду  и
смочил виски. Если бы не боязнь лишиться  остатков  самоуважения,  я  бы
бросил свою безрассудную дерзкую затею. Но - называйте это  отвагой  или
трусостью, а, по-моему, тут было и то и другое  -  я  решил,  что  зашел
слишком далеко и отступать уже поздно. Я не поддался этим людям, не под-
дамся им и впредь. Будь что будет, но я должен стоять на своем.
   Сознание своей стойкости несколько приободрило меня, но  не  слишком.
Где-то в сердце у меня словно лежал кусок  льда,  и  мне  казалось,  что
жизнь беспросветно мрачна и не стоит того,  чтобы  за  нее  бороться.  Я
вдруг почувствовал острую жалость к двум существам. Одно из них - я сам,
такой одинокий, среди стольких опасностей. Другое  -  та  девушка,  дочь
Джемса Мора. Я мало говорил с ней, но я ее рассмотрел и составил  о  ней
свое мнение. Мне казалось, что она, совсем как  мужчина,  ценит  превыше
всего незапятнанную честь, что она может умереть от бесчестья, а  в  эту
самую минуту, быть может, ее отец выменивает свою подлую жизнь  на  мою.
Мне подумалось, что наши с ней судьбы внезапно переплелись. До  сих  пор
она была как бы в стороне от моей жизни,  хотя  я  вспоминал  о  ней  со
странной радостью; сейчас обстоятельства внезапно столкнули нас ближе  -
она оказалась дочерью моего кровного врага и,  быть  может,  даже  моего
убийцы. Как это жестоко, думал я, что всю свою жизнь я должен страдать и
подвергаться преследованиям из-за чужих дел и не знать никаких радостей.
   Я не голодаю, у меня есть кров, где я могу спать, если мне не  мешают
тяжелые мысли, но, кроме этого, мое богатство ничего  мне  не  принесло.
Если меня приговорят к виселице, то дни мои, конечно, сочтены;  если  же
меня не повесят и я выпутаюсь из этой беды, то жизнь будет тянуться  еще
долго и уныло, пока не наступит мой смертный час. И вдруг в памяти  моей
всплыло ее лицо, такое, каким я видел его в первый раз, с  полуоткрытыми
губами; я почувствовал замирание в груди и силу  в  ногах  и  решительно
направился в сторону Дина. Если меня завтра повесят и если,  что  весьма
вероятно, эту ночь мне придется провести в тюрьме, то напоследок я  дол-
жен еще раз увидеть Катриону и услышать ее голос.
   Быстрая ходьба и мысль о том, куда я иду, придали мне бодрости,  и  я
даже чуть повеселел. В деревне Дин, приютившейся  в  долине  у  реки,  я
спросил дорогу у мельника; он указал мне ровную тропинку, по  которой  я
поднялся на холм и подошел к маленькому  опрятному  домику,  окруженному
лужайками и яблоневым садом. Сердце мое радостно билось, когда я вошел в
садовую ограду, но сразу упало, когда я столкнулся лицом к лицу со  сви-
репого вида старой дамой в мужской шляпе,  нахлобученной  поверх  белого
чепца.
   - Что вам здесь нужно? - спросила она.
   Я сказал, что пришел к мисс Драммонд.
   - А зачем вам понадобилась мисс Драммонд?
   Я сказал, что познакомился с ней в прошлую субботу, что мне  посчаст-
ливилось оказать ей пустяковую услугу и пришел я сюда по ее приглашению.
   - А, так вы Шесть-пенсов! - с колкой насмешкой воскликнула старая да-
ма. - Экая щедрость и экий благородный джентльмен! А у вас  есть  имя  и
фамилия, или вас так и крестили - "Шесть-пенсов"?
   Я назвал себя.
   - Боже правый! - воскликнула она. - Да неужто у Эбенезера есть сын?
   - Нет, сударыня, - сказал я. - Я сын Александра. Теперь владелец Шоса
я.
   - Погодите, он с вас еще семь шкур сдерет, покуда  вы  отвоюете  свои
права, - заметила она.
   - Я вижу, вы знаете моего дядюшку, - сказал я. - Тогда, возможно, вам
будет приятно слышать, что дело уже улажено.
   - Ну хорошо, а зачем вам понадобилась мисс Драммонд? -  не  унималась
старая дама.
   - Хочу получить свои шесть пенсов, сударыня, -  сказал  я.  -  Будучи
племянником своего дяди, я, конечно, такой же скопидом, как и он.
   - А вы хитрый малый, как я погляжу, - не без одобрения заметила  ста-
рая дама. - Я-то думала, вы просто теленок - эти ваши шесть  пенсов,  да
"ваш счастливый день", "да в память о Бэлкиддере"!..
   Я обрадовался, поняв, что Катриона не забыла моих слов.
   - Оказывается, тут было не без умысла, - продолжала она.  -  Вы,  что
же, пришли свататься?
   - Довольно преждевременный вопрос, - сказал я. -  Мисс  Драммонд  еще
очень молода; я, к сожалению, тоже. Я видел ее всего один раз. Не  стану
отрицать, - добавил я, решив подкупить мою собеседницу откровенностью, -
не стану отрицать, я часто думал о ней с тех пор, как мы встретились. Но
это одно дело, а связывать себя по рукам и ногам - совсем другое;  я  не
настолько глуп.
   - Вижу, язык у вас хорошо привешен, - сказала старая  дама.  -  Слава
богу, у меня тоже! Я была такой дурой, что взяла на свое попечение  дочь
этого негодяя - вот уж поистине не было других забот! Но раз взялась, то
буду заботиться по-своему. Не хотите ли вы сказать, мистер Бэлфур из Шо-
са, что вы женились бы на дочери Джемса Мора, которого вот-вот  повесят?
Ну, а нет, значит, не будет и никакого волокитства, зарубите себе это на
носу. Девушки - ненадежный народ, - прибавила она, кивая, - и, может, вы
не поверите, глядя на мои морщинистые щеки, но я тоже была  девушкой,  и
довольно миленькой.
   - Леди Аллардайс, - сказал я, - полагаю, я не ошибся? Леди Аллардайс,
вы спрашиваете и отвечаете за нас обоих, так мы никогда не  договоримся.
Вы нанесли мне меткий удар, спросив, собираюсь ли я жениться у  подножия
виселицы на девушке, которую я видел всего один раз. Я  сказал,  что  не
настолько опрометчив, чтобы связывать себя словом. И  все  же  продолжим
наш разговор. Если девушка будет нравиться мне все так же  -  а  у  меня
есть основания надеяться на это, - тогда ни ее отец, ни виселица нас  не
разлучат. А моя родня - я нашел ее на дороге, как потерянную монетку.  Я
ровно ничем не обязан своему дядюшке; если я когда-нибудь и  женюсь,  то
только для того, чтобы угодить одной-единственной особе: самому себе.
   - Такие речи я слыхала еще до того, как вы на свет родились, - заяви-
ла миссис Огилви, - должно быть, потому я их и в  грош  не  ставлю.  Тут
много есть над чем поразмыслить. Этот Джемс Мор, к стыду  моему,  прихо-
дится мне родственником. Но чем лучше род, тем больше в нем  отрубленных
голов и скелетов на виселицах, так уж исстари повелось в нашей  несчаст-
ной Шотландии. Да если б дело было только в виселице! Я бы даже рада бы-
ла, если бы Джемс висел в петле, по крайней мере с ним было бы  поконче-
но. Кэтрин - славная девочка и добрая душа, она целыми днями терпит вор-
котню такой старой карги, как я. Но у нее есть своя слабость. Она просто
голову теряет, когда дело касается ее  папаши,  этого  лживого  верзилы,
льстеца и попрошайки, и помешана на всех Грегорах, на  запрещенных  име-
нах, короле Джемсе и прочей чепухе. Если вы воображаете, что сможете  ее
переделать, вы сильно ошибаетесь.  Вы  говорите,  что  видели  ее  всего
раз...
   - Я всего один раз с ней разговаривал, - перебил я, -  но  видел  еще
раз сегодня утром из окна гостиной Престонгрэнджа.
   Должен признаться, я сказал это, чтобы щегольнуть своим  знакомством,
но тотчас же был наказан за чванство.
   - Как так? - вдруг забеспокоившись, воскликнула старая дама.  -  Ведь
вы же и в первый раз встретились с ней у прокурорского дома?
   Я подтвердил это.
   - Гм... - произнесла она и вдруг сварливо набросилась на  меня.  -  Я
ведь только от вас и знаю, кто вы и что вы! - закричала она. - Вы  гово-
рите, что вы Бэлфур из Шоса, но кто вас знает, может, вы Бэлфур из  чер-
товой подмышки! И зачем вы сюда явились - может, вы и правду сказали,  а
может, и черт знает зачем! Я никогда не подведу вигов, я сижу и помалки-
ваю, чтобы мужчины моего клана сохранили головы на плечах, но я не стану
молчать, когда меня дурачат! И я вам прямо скажу: что-то  слишком  часто
вы околачиваетесь у прокурорских дверей да окон, непохоже, чтоб вы  были
вздыхателем дочери Макгрегора. Так и скажите прокурору, который вас  по-
дослал, и низко ему кланяйтесь. Прощайте, мистер Бэлфур. -  Она  послала
мне воздушный поцелуй. - Желаю благополучно добраться  туда,  откуда  вы
пришли!
   - Если вы принимаете меня за шпиона... - вскипел я, но у меня  перех-
ватило горло. Я стоял и свирепо глядел на старую даму, потом  поклонился
и пошел было прочь.
   - Ха! Вот еще! Кавалер обиделся! - закричала она. - Принимаю  вас  за
шпиона! А за кого же мне вас принимать, если я про вас ровно  ничего  не
знаю? Но, видно, я все-таки ошиблась, а раз я не могу драться,  придется
мне попросить извинения. Хороша бы я была со шпагой в руке!  Ну,  ну,  -
продолжала она, - вы посвоему не такой уж скверный малый. Наверное, ваши
недостатки чем-то искупаются. Только, ох, Дэвид Бэлфур, вы ужасная дере-
венщина. Надо вам, дружок, пообтесаться, надо, чтобы вы ступали  полегче
и чтобы вы поменьше мнили, о своей прекрасной особе; да еще постарайтесь
усвоить, что женщины не гренадеры. Хотя где уж вам! До последнего своего
дня вы будете смыслить в женщинах не больше, чем я в холощении кабанов.
   Никогда еще я не слыхал от женщины таких слов; в своей жизни  я  знал
всего двух женщин - свою мать и миссис Кемпбелл, и обе были весьма  бла-
гочестивы и весьма деликатны. Должно быть, на моем лице отразилось изум-
ление, ибо миссис Огилви вдруг громко расхохоталась.
   - О господи, - воскликнула она, борясь со смехом, - ну и дурацкая  же
у вас физиономия, а еще хотите жениться на  дочери  горного  разбойника!
Дэви, милый мой, надо вас непременно поженить - хотя бы для того,  чтобы
посмотреть, какие у вас получатся детки! Ну, а теперь, - продолжала она,
- нечего вам здесь топтаться, вашей девицы нет дома, и боюсь, что стару-
ха Огилви не слишком подходящее общество для вашей милости. К  тому  же,
кроме меня самой, некому позаботиться о моем добром имени,  а  я  и  так
слишком долго пробыла наедине с весьма соблазнительным юношей. За шестью
пенсами зайдете в другой раз! - крикнула она мне уже вслед.
   Стычка с этой старой насмешницей придала моим мыслям смелость,  кото-
рой им сильно недоставало. Уже два дня, как образ Катрионы  сливался  со
всеми моими размышлениями; она была как бы фоном для них, и я  почти  не
оставался наедине с собой: она всегда присутствовала где-то в уголке мо-
его сознания. А сейчас она стала совсем близкой, ощутимой;  казалось,  я
мог дотронуться до нее, которой не касался еще ни разу. Я перестал сдер-
живать себя, и душа моя, счастливая этой слабостью, ринулась к ней; гля-
дя вокруг, вперед и назад, я понял, что мир - унылая пустыня, где  люди,
как солдаты в походе, должны выполнять свой долг со всей стойкостью,  на
какую они способны, и в этом мире одна лишь Катриона  может  внести  ра-
дость в мою жизнь. Мне самому было удивительно, как  я  мог  предаваться
таким мыслям перед лицом опасности и позора; а когда я вспомнил, какой я
еще юнец, мне стало стыдно. Я должен закончить образование, должен найти
себе какое-то полезное дело и пройти службу там, где  все  обязаны  слу-
жить; я еще должен присмотреться к себе, понять себя и доказать,  что  я
мужчина, и здравый смысл заставлял меня краснеть оттого,  что  меня  уже
искушают мысли о предстоящих мне святых восторгах и обязанностях. Во мне
заговорило мое воспитание:  я  вырос  не  на  сладких  бисквитах,  а  на
черством хлебе правды. Я знал, что не может быть мужем тот, кто  еще  не
готов стать отцом; а такой юнец, как я, в роли отца был бы  просто  сме-
шон.
   Погруженный в эти мысли, примерно на полпути к городу я увидел шедшую
мне навстречу девушку, и смятение мое возросло. Мне казалось, что я  мог
так много сказать ей, но