- Видите, сэр, значит, не совсем я напрасно говорил: карты -  никчем-
ное занятие для порядочных людей. Впрочем, я жду, что вы мне присоветуе-
те.
   Ручаюсь, если Клуни кого и ненавидел сейчас, так это Дэвида  Бэлфура.
Он смерил меня воинственным взглядом, и резкое слово  готово  было  сор-
ваться с его уст. Но то ли молодость моя его обезоружила, то ли  переси-
лило чувство справедливости... Спору нет,  положение  было  унизительное
для всех, и не в последнюю очередь для Клуни; тем больше ему чести,  что
сумел выйти из него достойно.
   - Мистер Бэлфур, - сказал он, - больно вы на мой вкус  велеречивы  да
обходительны, но при всем том в вас живет дух  истого  джентльмена.  Вот
вам честное мое слово: можете брать эти деньги - я и сыну сказал  бы  то
же, - а вот и моя рука.


   ГЛАВА XXIV
   ПО ТАЙНЫМ ТРОПАМ
   ССОРА

   Под покровом ночи нас с Аланом переправили через Лох-Эрихт  и  повели
вдоль восточного берега в другой тайник у верховьев Лох-Ранноха, а  про-
вожал нас один прислужник из Клети. Этот молодец нес все наши пожитки  и
еще Аланов плащ в придачу и с эдакой поклажей трусил  себе  рысцой,  как
крепкая горская лошадка с охапкой сена; я давеча едва ноги волочил, хотя
нес вдвое меньше; а между тем доводись нам помериться силами  в  честной
схватке, я одолел бы его играючи.
   Конечно, совсем иное дело шагать налегке; кабы не это ощущение свобо-
ды и легкости, я, пожалуй, вовсе не смог бы идти. Я только что  поднялся
с одра болезни, ну, а обстоятельства наши были отнюдь не  таковы,  чтобы
воодушевлять на богатырские усилия: путь пролегал по самым  безлюдным  и
унылым местам Шотландии, под ненастными небесами, и в  сердцах  путников
не было согласия.
   Долгое время мы ничего не говорили, шли то бок о бок, то друг за дру-
гом с каменными лицами; я - злой и надутый, черпая свои невеликие силы в
греховных и неистовых чувствах, обуревавших меня; Алан - злой и  присты-
женный, пристыженный тем, что спустил мои деньги; злой оттого, что я так
враждебно это принял.
   Мысль о том, чтобы с ним расстаться, преследовала меня все упорнее, и
чем больше она меня прельщала, тем отвратительней я становился сам себе.
Ведь что бы Алану повернуться и сказать:  "Ступай  один,  моя  опасность
сейчас страшнее, а со мной опасней и тебе", - и благородно, и красиво, и
великодушно. Но самому обратиться к другу, который тебя, бесспорно,  лю-
бит, и заявить: "Ты в большой опасности, я - не  очень;  дружество  твое
мне обуза, так что выкручивайся как знаешь и сноси тяготы в одиночку..."
- нет, ни за что; о таком про себя подумаешь, и то вон щеки пылают!
   А все-таки Алан поступил как ребенок и, что хуже всего,  ребенок  не-
верный. Выманить у меня деньги, когда я лежал почти в беспамятстве, само
по себе немногим лучше воровства; да еще, изволите видеть,  бредет  себе
рядышком, гол как сокол, и без зазрения совести метит поживиться деньга-
ми, которые мне, по его милости, пришлось выклянчить. Понятное  дело,  я
не отказывался с ним поделиться, да только зло брало,  что  он  принимал
это как должное.
   Вот вокруг чего вертелись все мои мысли, но заикнуться о  расставании
иль деньгах означало бы проявить черную неблагодарность. Потому,  избрав
меньшее из двух зол, я молчал как рыба, даже глаз не поднимал на  своего
спутника, разве что косился исподтишка.
   В конце концов на том берегу Лох-Эрихта по дороги сквозь ровные камы-
шовые плавни, где идти было ненужно, Алан не выдержал и шагнул ко мне.
   - Дэвид, - сказал он, - не дело друзьям  так  себя  вести  из-за  ма-
ленькой неприятности. Я должен сознаться, что раскаиваюсь, ну и  дело  с
концом. А теперь, если у тебя что накопилось на душе, лучше выкладывай.
   - У меня? - процедил я. - Ровным счетом ничего.
   Он как будто погрустнел, что я и отметил с подленьким злорадством.
   - Погоди, - сказал он дрогнувшим голосом, - ведь я же говорю, что ви-
новат.
   - Еще бы не виноваты, - хладнокровно отозвался я. - Надеюсь, вы отда-
дите мне должное, что я вас ни разу не попрекнул.
   - Ни разу, - сказал Алан. - Ты хуже сделал, и сам это  знаешь.  Может
быть, разойдемся врозь? Ты как-то помянул об  этом.  Может  быть,  снова
скажешь? Отсюда, Дэвид, и вправо и влево гор и вереска хватит на  обоих;
а я, откровенно говоря, не люблю набиваться, когда не нужен.
   Меня точно ножом резануло, как будто Алан разгадал мое  тайное  веро-
ломство.
   - Алан Брек! - выкрикнул я и разразился негодующей речью: - Как могли
вы подумать, что я от вас отвернусь в тяжелый час? Вы не смеете мне бро-
сать такие слова. Все мое поведение их опровергает. Правильно,  я  тогда
уснул на пустоши; так ведь это я от усталости, и нечестно мне за то  пе-
нять...
   - А я и не думал, - сказал Алан.
   - ...но если не считать того случая, - продолжал я, -  что  такого  я
сделал, чтобы мне как последней собаке приписывать такие низости? Я  ни-
когда еще не подводил друга и с вас начинать не  собираюсь.  Мы  слишком
много пережили вместе; вы, может, и забудете это, я - никогда.
   - Я тебе одно скажу, Дэвид,  -  очень  спокойно  проговорил  Алан.  -
Жизнью я тебе давно обязан, а теперь ты выручил мои деньги.  Так  поста-
райся же, не отягчай мне и без того тяжкое бремя.
   Кого бы не тронули эти слова; они и меня задели, да не так, как надо.
Я понимал, что веду себя прескверно, и злился уже не только на Алана, но
и на себя заодно, а оттого сильней ожесточался.
   - Вы меня просили говорить, - сказал я. - Что ж, ладно, скажу.  Вы  -
сами согласились, что оказали мне плохую услугу, мне  пришлось  стерпеть
унижение - я вас ни словом не упрекнул, даже речи не  заводил  об  этом,
пока вы первый не начали. А теперь вам не нравится, почему я не пляшу от
радости, что меня унизили! - кричал я. -  А  там,  глядишь,  потребуете,
чтобы я еще вам в ноги бухнулся да благодарил! Вы бы о  других  побольше
думали, Алан Брек! Если б вы чаще вспоминали о других, то, может, меньше
говорили бы о себе, и когда друг из приязни к вашей особе без звука гло-
тает обиду, сказали бы спасибо и не касались этого,  а  вы  на  него  же
ополчаетесь. Вы ж сами признали, что все получилось по вашей вине, так и
не вам бы напрашиваться на ссору.
   - Хорошо, - сказал Алан, - ни слова больше.
   И вновь воцарилось  молчание;  дошли  до  тайника,  поужинали,  легли
спать, и все без единого слова.
   На другой  день  в  сумерках  наш  провожатый  переправил  нас  через
Лох-Раннох и объяснил, какой дорогой, на его взгляд,  нам  лучше  проби-
раться дальше. Он предлагал  нам  сразу  уйти  высоко  в  горы,  сделать
большой круг в обход трех долин - Глен-Лайона, Глен-Локея,  Глен-Докарта
и мимо Киппена, вдоль истоков Форта, спуститься на равнину. Алан  слушал
неодобрительно; такой путь вывел бы нас к  землям  его  кровных  врагов,
гленоркских Кемпбеллов. Он возразил, что если повернуть  на  восток,  мы
почти сразу выходим к атолским Стюартам, людям одного с ним имени и  ро-
да, хоть и подчиненным другому вождю; к тому же так нам гораздо ближе  и
легче дойти до цели. Однако наш провожатый - а он был,  кстати  сказать,
первый среди лазутчиков Клуни - на любой его довод приводил свой,  более
основательный, называл число солдат в каждой округе и в заключение (нас-
колько я сумел разобрать) объяснил, что нам нигде не  будет  безопасней,
чем на земле Кемпбеллов.
   Алан в конце концов сдался, но скрепя сердце.
   - Тоскливей края не сыскать в Шотландии, - проворчал  он.  -  Ничего-
шеньки нету, один лишь вереск, да воронье, да Кемпбеллы. Впрочем, вы,  я
вижу, человек понимающий, так что будь по-вашему!
   Сказано - сделано; мы двинулись дальше этим  путем.  Почти  три  ночи
напролет блуждали мы по неприютным горам, среди источников, где зарожда-
ются строптивые реки; часто нас окутывали туманы, непрестанно секли вет-
ры, поливали дожди, и не обласкал ни единый проблеск солнца. Днем мы от-
сыпались в измокшем вереске, ночами без конца карабкались по  неприступ-
ным склонам, продирались сквозь нагромождения каменных глыб. Мы то и де-
ло сбивались с пути; нередко попадали в такой плотный  туман,  что  были
вынуждены, не двигаясь с места, пережидать, пока он поредеет. О костре и
думать не приходилось. Вся еда наша была драммак да ломоть холодного мя-
са, которым снабдили нас в Клети, что же до питья, видит бог, воды  кру-
гом хватало.
   Страшное то было время, а беспросветное ненастье и угрюмые места вок-
руг не скрашивали нам его. Я весь иззяб; стучал от холода зубами;  горло
у меня разболелось немилосердно, как прежде на островке; в боку  кололо,
не переставая, когда же я забывался сном на своем мокром ложе, под  про-
ливным дождем и в чавкающей грязи, то лишь затем, чтоб пережить еще  раз
в сновидениях самое страшное, что приключилось наяву; я видел башню зам-
ка Шос в свете молний, Рансома на руках у матросов, Шуана в предсмертной
агонии на полу кормовой рубки, Колина Кемпбелла, который  судорожно  си-
лился расстегнуть на себе кафтан. От этого бредового забытья  меня  про-
буждали в предвечерних сумерках, и я садился в той же  жидкой  грязи,  в
которой спал, и ужинал холодным драммаком; дождь стегал меня по лицу ли-
бо ледяными струйками сочился за воротник; туман надвигался на нас, точ-
но стены мрачной темницы, а иной раз под порывами ветра стены ее внезап-
но расступались, открывая нам глубокий темный провал какой-нибудь  доли-
ны, куда с громким ревом низвергались потоки.
   Со всех сторон шумели и гремели бессчетные речки. Под затяжным дождем
вздулись горные родники, всякое ущелье клокотало, как  водослив;  всякий
ручей набух, как в разгар половодицы, заполнил русло и вышел из берегов.
В часы полунощных скитаний робко было внимать долинным водам, то гулким,
как раскаты грома, то гневным, точно крик. Вот когда понял я  по-настоя-
щему сказки про Водяного Коня, злого духа потоков, который, как  расска-
зывают, плачет и трубит у перекатов, зазывая путника на погибель.  Алан,
по-моему, в это верил, если не совсем, так вполовину; и когда вопли  вод
стали особенно пронзительны, я был не слишком удивлен (хоть, разумеется,
и неприятно поражен), увидев, как он крестится на католический лад.
   Во время этих мучительных странствий мы с Аланом держались  отчужден-
но, даже почти не разговаривали. И то правда, что я перемогался из  пос-
ледних сил; возможно, в этом для меня есть какое-то оправдание. Но  я  к
тому же по природе был злопамятен, не вдруг обижался, зато долго не про-
щал обиды, а теперь злобился и на своего спутника и на себя самого. Пер-
вые двое суток он был сама доброта; немногословен, быть может, но  неиз-
менно готов помочь, и все надеялся (я  это  отлично  видел),  что  недо-
вольство мое пройдет. А я все это время  лишь  отмалчивался,  растравлял
себя, грубо отвергал его услуги и лишь изредка скользил по  нему  пустым
взглядом, как будто он камень или куст какой-нибудь.
   Вторая ночь, а верней, заря третьего дня захватила нас на очень голом
уклоне, так что по обыкновению сразу же  сделать  привал,  перекусить  и
лечь спать оказалось нельзя. Пока мы добрались до  укрытия,  серая  мгла
заметно поредела, ибо, хотя дождь и не перестал, тучи поднялись выше;  и
Алан, заглянув мне в лицо, встревоженно нахмурился.
   - Давай-ка я понесу твой узел, - предложил он, наверно, в десятый раз
с тех пор, как мы простились у Лох-Ранноха с лазутчиком.
   - Спасибо, сам управлюсь, - надменно отозвался я.
   Алан вспыхнул.
   - Больше предлагать не стану, - сказал он. - Я не из терпеливых,  Дэ-
вид.
   - Да уж, что верно, то верно, - был мой ответ, вполне достойный дерз-
кого и глупого сорванца лет десяти.
   Алан ничего не сказал, но поведение  его  было  красноречивей  всяких
слов. Отныне, надо полагать, он окончательно простил  себе  свою  оплош-
ность у Клуни; вновь лихо заломил шляпу, приосанился и зашагал,  посвис-
тывая и поглядывая на меня краем глаза с вызывающей усмешкой.
   На третью ночь нам предстояло пройти западную окраину Бэлкиддера. Не-
бо прояснилось; похолодало, в воздухе запахло морозцем,  северный  ветер
гнал прочь тучи, и звезды разгорались ярче. Речки, конечно, были  полне-
хоньки и все так же грозно шумели в ущельях, но я заметил, что  Алан  не
вспоминает больше Водяного Коня и настроен как нельзя лучше. Для меня же
погода переменилась слишком поздно; я так долго провалялся в болоте, что
даже одежда на плечах моих, как говорится в Библии, "была  мне  мерзост-
на"; я до смерти устал, на мне живого места не было, все тело  болело  и
ныло, меня бил озноб; колючий ветер пронизывал до костей, от его воя мне
закладывало уши. В таком-то незавидном состоянии я еще вынужден был тер-
петь от своего спутника злые насмешки. Теперь он стал куда как разговор-
чив, и что ни слово было, то издевка. Меня он любезней,  чем  "виг",  не
величал.
   - А ну-ка, - говорил он, - видишь, и лужа подвернулась,  прыгай,  мой
маленький виг! Ты ведь у нас прыгун отменный! - И все в  подобном  духе,
да с глумливыми ужимками и язвительным голосом.
   Я знал, что это моих же рук дело; но мне даже повиниться было  невмо-
готу: я чувствовал, что мне уже недалеко тащиться: очень скоро останется
только лечь и околеть на этих волглых горах, как овце или лисице, и  за-
белеются здесь мои косточки, словно кости дикого зверя. Кажется, я начи-
нал бредить; может, поэтому подобный конец стал представляться  мне  же-
ланным, я упивался мыслью, что сгину одинокий в этой  пустыне  и  только
дикие орлы будут кружить надо мною в мои последние мгновения. Вот  тогда
Алан раскается, думал я, вспомнит, скольким он мне обязан, а меня уже не
будет в живых, и воспоминания станут для него мукой. Так шел  я  и,  как
несмышленый хворый и злой мальчишка, пестовал старые обиды  на  ближнего
своего, тогда как мне больше бы пристало на коленях взывать к всевышнему
о милосердии. При каждой новой колкости Алана я  мысленно  потирал  себе
руки. "Ага, - думал я, - погоди. Я тебе готовлю ответ похлестче;  возьму
лягу и умру, то-то будет тебе оплеуха! Да, вот это месть! Горько  же  ты
пожалеешь, что был неблагодарен и жесток!"
   А между тем мне становилось все хуже. Один раз я  даже  упал,  просто
ноги подломились, и Алан на мгновение насторожился; но  я  так  проворно
встал и так бодро тронулся дальше, что вскоре он забыл об этом случае. Я
то горел, как в огне, то стучал зубами от озноба. Колотье в боку  стано-
вилось невозможно терпеть. Под конец я понял, что дальше плестись  не  в
силах, и вдруг меня обуяло желание выложить Алану  все  начистоту,  дать
волю гневу и единым духом покончить все счеты с жизнью. Он как раз обоз-
вал меня "виг". Я остановился.
   - Мистер Стюарт, - проговорил я, и голос мой  дрожал,  как  натянутая
струна, - вы меня старше, и вам бы  следовало  знать,  как  себя  вести.
Ужель вы ничего умнее и забавней не нашли, чем колоть  мне  глаза  моими
политическими убеждениями? Я полагал,  что,  когда  люди  расходятся  во
взглядах, долг джентльмена вести себя учтиво; кабы не так, будьте увере-
ны, я вас сумел бы уязвить побольнее, чем вы меня.
   Алан стоял передо мною, шляпа набекрень, руки в карманах, чуть  скло-
нив голову набок. При свете звезд мне видно было, как он слушает  с  ко-
варной усмешкой, а когда я договорил, он принялся насвистывать  якобитс-
кую песенку. Ее сочинили в насмешку над генералом Коупом, когда  он  был
разбит при Престонпансе.
   Эй, Джонни Коуп, еще ноги идут?
   И барабаны твои еще бьют?
   И тут я сообразил, что сам Алан бился в день сражения на стороне  ко-
роля.
   - Что это вам, мистер Стюарт, вздумалось выбрать именно эту  песенку?
- сказал я. - Уж не для того ли, чтоб напомнить, что вы были биты и теми
и этими?
   Свист оборвался у Алана на устах.
   - Дэвид! - вымолвил он.
   - Но таким замашкам пора положить конец, - продолжал я, - и я позабо-
чусь, чтобы отныне вы о моем короле и моих добрых друзьях Кемпбеллах го-
ворили вежливо.
   - Я - Стюарт... - начал было Алан.
   - Да-да, знаю, - перебил я, - и носите имя королей. Не забывайте, од-
нако, что я в горах перевидал немало таких, кто его носит, и  могу  ска-
зать о них только одно: им очень не грех было бы помыться.
   - Ты понимаешь, что это оскорбление? - совсем тихо сказал Алан.
   - Сожалею, если так, - сказал я, - потому что я еще не кончил; и коли
вам присказка не по вкусу, так и сказка будет не по душе. Вас травили  в
поле взрослые, невелика ж вам радость отыграться на мальчишке. Вас  били
Кемпбеллы, били и виги, вы только стрекача задавали, как заяц. Вам  при-
личествует о них отзываться почтительно.
   Алан стоял как вкопанный, полы плаща его развевались за ним на ветру.
   - Жаль, - наконец сказал он.  -  Но  бывают  вещи,  которые  спустить
нельзя.
   - Вас и не просят ничего спускать, - сказал я. - Извольте, я к  вашим
услугам.
   - К услугам? - переспросил он.
   - Да-да, я к вашим услугам. Я не пустозвон и не бахвал, как  кое-кто.
Обороняйтесь, сударь! - и, выхватив шпагу, я изготовился к бою, как Алан
сам меня учил.
   - Дэвид! - вскричал он. - Да ты в своем уме?
   Я не могу скрестить с тобою шпагу. Это же чистое убийство!
   - Раньше надо было думать, когда вы меня оскорбляли, - сказал я.
   - И то правда! - воскликнул Алан и, ухватясь рукой за подбородок,  на
миг застыл в тягостной растерянности. - Истинная правда, - сказал  он  и
обнажил шпагу. Но я еще не успел коснуться ее своею,  как  он  отшвырнул
оружие и бросился наземь. - Нет-нет, - повторял он, - нет-нет. Я не  мо-
гу...
   При виде этого последние остатки моей  злости  улетучились,  осталась
только боль, и сожаление, и пустота, и недовольство собой. Я  ничего  на
свете не пожалел бы, чтоб взять назад то, что наговорил; но  разве  ска-
занное воротишь? Я сразу вспомнил былую доброту Алана и его храбрость, и
как он меня выручал, и ободрял, и нянчился со мной, когда  нам  приходи-
лось трудно; потом я вспомнил свои оскорбления и понял, что лишился это-
го доблестного друга навсегда. В тот же миг мне занеможилось вдвойне,  в
боку резало как ножом. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание и упа-
ду.
   Тут меня и осенило: никакие извинения не сотрут того, что мною сказа-
но; тут нечего и думать, такой обиды не искупить словами. Да, оправдания
были бы тщетны, зато единый зов о помощи может воротить мне Алана.  И  я
превозмог свою гордость.
   - Алан! - сказал я. - Помогите мне, не то я сейчас умру.
   Он вскочил с земли и оглядел меня.
   - Я правду говорю, - сказал я. -  Кончено  дело.  Ох,  доведите  меня
только хоть до какой-нибудь лачуги - мне легче там будет умереть.
   Прикидываться не было нужды; помимо воли я говорил жалобным  голосом,
который тронул бы и каменное сердце.
   - Идти можешь? - спросил Алан.
   - Нет, - сказал я, - без помощи не могу. Ноги подкашиваются  вот  уже
час, наверно; в боку жжет, как каленым железом; нет мочи вздохнуть. Если
я умру, Алан, вы меня простите? В душе-то я вас все равно любил  -  даже
когда сильней всего злился.
   - Тише, не надо! - вскричал Алан. - Не  говори  ничего!  Дэвид,  друг
сердечный, да ты знаешь... - Он замолк, чтобы подавить рыдание. - Давай,
я тебя обхвачу рукой, вот так! - продолжал он. - Теперь  обопрись  хоро-
шенько. Черт побери, где же найти жилье? Погоди-ка, мы ведь в  Бэлкидде-
ре, здесь домов сколько хочешь, и к тому же здесь живут друзья. Так идти
легче, Дэви?
   - Да, так, пожалуй, дойду, - и я прижал его руку к себе.
   Он опять едва не заплакал.
   - Знаешь что, Дэви, никудышный я человек, вот и все; ни разумения  во
мне, ни доброты. Как будто не мог запомнить, что ты совсем еще  дитя,  и
что тебя, конечно, ноги не держат! Дэви, ты постарайся меня простить.
   - Дружище, довольно об этом! - сказал я. - Оба мы хороши,  чего  там!
Какие есть, такими надо принимать друг друга, дорогой мой Алан!  Ой,  до
чего же бок болит! Да неужели тут нет никакого жилья?
   - Я найду тебе кров, Дэвид, - твердо сказал  Алан.  -  Сейчас  пойдем
вниз по ручью, там непременно на