сам  не
знаю, кто я. Но уж, конечно, не виг; я не могу быть всего лишь вигом. Но
- пусть это останется между нами - и другая партия, быть может,  мне  не
очень по душе.
   - Неужели это так? - воскликнул я. - От человека с вашим умом я  дру-
гого и не ждал!
   - Хо! Не пытайтесь ко мне подольститься. Умные люди есть и на  той  и
на другой стороне. Я лично не испытываю особого желания  обижать  короля
Георга; а что до короля Иакова, благослови его господь,  то  по  мне  он
вполне хорош и за морем. Я стряпчий, понимаете, мне бы только  книги  да
бутылочку чернил, хорошую защитительную речь, хорошо составленную  бума-
гу, да стаканчик вина в здании парламента с другими стряпчими, да, пожа-
луй, субботним вечером партию в гольф. И при чем тут вы, с вашими  горс-
кими пледами и палашами?
   - Да, - сказал я, - вы, пожалуй, мало похожи на дикого горца.
   - Мало? - удивился он. - Да ничуть, милейший мой! И все же я  родился
в горах, и когда клан играет на волынке, кто должен плясать, как  не  я?
Мой клан и мое имя - вот что главное. Меня, как и вас, тоже  учил  этому
отец, и хорошими же делами я занимаюсь! Измены и  изменники,  переправка
их сюда и отсюда, и французские рекруты, пропади они пропадом, и  переп-
равка этих рекрутов, и их иски - ох, уж эти иски! Вот сейчас я веду дело
молодого Ардшила, моего двоюродного брата; он претендует на поместье  на
основании брачного контракта, а именье-то конфискованное! Я говорил  им,
что это вздор, но им хоть бы что! И вот я пыжился, как мог, перед другим
адвокатом, которому это дело так же не нравится, как и мне,  потому  что
это чистая погибель для нас обоих - это непочтенно, это пятно  на  нашем
добром имени, вроде хозяйского тавра на коровьей шкуре! Но  что  я  могу
поделать? Я принадлежу к роду Стюартов и должен лезть из кожи  вон  ради
своей родни и своего клана. А тут не далее как вчера одного из  Стюартов
бросили в Замок. За что? Я знаю, за что: акт  семьсот  тридцать  шестого
года, вербовка рекрутов для короля Людовика. И вот увидите,  он  кликнет
меня себе в адвокаты, и на моем имени будет еще одно пятно!  Честно  вам
скажу: знай я хоть одно слово по-древнееврейски, я бы плюнул  на  все  и
пошел в священники!
   - Да, положение у вас трудное, - согласился я.
   - Трудней трудного! - воскликнул он. - И потому я гляжу на вас с  не-
вольным уважением - вы ведь не Стюарт, но с головой увязли в делах  Стю-
артов. А ради чего, я не знаю; разве только из чувства долга?
   - Думаю, что вы правы, - ответил я.
   - Что ж, это превосходное качество. Но вот вернулся мой  клерк,  и  с
вашего позволения мы втроем немножко перекусим. А потом я направлю вас к
одному весьма достойному человеку, который охотно возьмет вас в  жильцы.
И я сам наполню ваши карманы, кстати, из вашего же  собственного  мешка.
Все это будет стоить не так много, как вы полагаете, даже корабль.
   Я знаком дал ему понять, что нас может слышать клерк.
   - Пусть себе, можете не бояться Робби, - сказал стряпчий. - Он сам из
Стюартов, бедняга. Он переправил больше французских  рекрутов  и  беглых
папистов, чем у него волос на подбородке. Эта  часть  моей  деятельности
всецело в его ведении. Кто у нас сейчас может  переправить  человека  за
море, Роб?
   - Скажем, Энди Скаугел на "Репейнике", - ответил Роб. - Вчера я видел
Хозисона, только, кажется, у него еще нет корабля. Потом еще Тэм  Стобо;
но я что-то в Тэме не уверен. Я видел, как он шептался с  какими-то  по-
дозрительными нетрезвыми личностями, и если речь идет о важной  персоне,
я бы с Тэмом не стал связываться.
   - За голову этого человека обещано двести  фунтов,  Робин,  -  сказал
Стюарт.
   - Господи боже мой, неужели это Алан Брек? - воскликнул клерк Робин.
   - Он самый.
   - Силы небесные! Это дело серьезное, - сказал клерк. - Тогда попробую
столковаться с Энди; Энди будет самый подходящий...
   - Я вижу, большая у вас работа, - заметил я.
   - Мистер Бэлфур, ей конца нет, - ответил Стюарт.
   - Ваш клерк назвал одно имя - Хозисон, - продолжал я.  -  Кажется,  я
его знаю, это Хозисон с брига "Завет". Вы ему доверяете?
   - Он скверно поступил с вами и Аланом, - сказал стряпчий Стюарт, - но
вообще-то я о нем хорошего мнения. Если уж он примет Алана на борт свое-
го корабля на определенных условиях, то я не сомневаюсь, что  он  честно
выполнит уговор. Что ты скажешь, Роб?
   - Нет честнее шкипера, чем Эли, - сказал клерк. - Слову Эли я бы  до-
верился, как Шевалье или самому Эпину, - добавил он.
   - Ведь это он привез тогда доктора, верно? - спросил стряпчий.
   - Да, он, - подтвердил клерк.
   - И, кажется, отвез его назад? - продолжал Стюарт.
   - Да, причем у того был полный кошель денег, - сказал Робин. - И  Эли
об этом знал.
   - Как видно, человека с первого взгляда не раскусишь, - сказал я.
   - Вот об этом-то я и забыл, когда вы ко мне вошли, мистер  Бэлфур,  -
сказал стряпчий.


   ГЛАВА III
   Я ИДУ В ПИЛРИГ

   На следующее утро, едва я проснулся в своем новом жилище, как  тотчас
же вскочил и надел свое новое платье; и едва проглотил завтрак, как сра-
зу же отправился навстречу новым приключениям. Теперь можно  было  наде-
яться, что с Аланом будет все благополучно, но спасение  Джемса  -  дело
куда более трудное, и я невольно опасался, что это предприятие обойдется
мне чересчур дорого, как утверждали все, с кем я делился своими планами.
Похоже, что я вскарабкался на вершину горы только затем, чтобы броситься
вниз; я прошел через  множество  суровых  испытаний,  достиг  богатства,
признания своих прав, возможности носить городскую одежду и шпагу на бо-
ку, и все это лишь затем, чтобы в конце концов  совершить  самоубийство,
причем самоубийство наихудшего рода: то есть дать себя повесить по указу
короля.
   "Ради чего я это делаю?" - спрашивал я себя,  шагая  по  Хай-стрит  и
свернув затем к северу по Ли-Уинд. Сначала я  попробовал  внушить  себе,
что хочу спасти Джемса Стюарта; я вспомнил его арест, рыдания его жены и
сказанные мною в тот час слова, и это соображение показалось мне  весьма
убедительным. Но тут же я подумал, что, в сущности, мне, Дэвиду Бэлфуру,
нет (или не должно быть) никакого дела до того, умрет ли Джемс  в  своей
постели или на виселице. Конечно, он родня Алану; но что касается Алана,
то ему лучше всего было бы где-то притаиться, и пусть костями его родича
распорядятся как им угодно король, герцог Аргайлский и воронье. Я к тому
же не мог забыть, что, когда мы все вместе были в беде. Джемс не слишком
заботился ни об Алане, ни обо мне.
   Затем мне пришло в голову, что я действую во имя справедливости:  ка-
кое прекрасное слово, подумал я, и в конце концов пришел  к  заключению,
что (поскольку мы на свое несчастье живем среди дел политических)  самое
главное для нас - соблюдать справедливость; а казнь невинного человека -
это рана, нанесенная всему обществу. Потом во мне заговорил  другой  го-
лос, пристыдивший меня за то, что я вообразил себя участником этих  важ-
ных событий, обозвавший меня тщеславным мальчишкой-пустозвоном,  который
наговорил Ранкилеру и Стюарту громких слов и теперь единственно из само-
любия старается выполнить свои хвастливые обещания. Но мало  этого,  тот
же голос нанес мне удар побольнее, обвинив меня в своего рода  трусливой
хитрости, в том, что я хочу ценою небольшого риска  купить  себе  полную
безопасность. Да, конечно, пока я не явлюсь к Генеральному  прокурору  и
не докажу свою непричастность к преступлению, я в любой  день  могу  по-
пасться на глаза Манго Кемпбеллу или помощнику шерифа, меня  опознают  и
за шиворот втянут в эпинское убийство. И, конечно, если я дам свои пока-
зания и это кончится для меня благополучно, мне будет потом дышаться го-
раздо легче. Но, обдумав этот довод, я не нашел в нем ничего постыдного.
Что касается остального, то есть два пути, думал я, и оба ведут к одному
и тому же. Если Джемса повесят, в то время, как я мог бы его спасти, это
будет несправедливо; если я, наобещав так много, не сделаю ничего, я бу-
ду смешон в своих собственных глазах. Мое бахвальство оказалось счастьем
для Джемса из Глена и не таким уж несчастьем для меня, ибо теперь я обя-
зан поступить по долгу совести. Я ношу имя  благородного  джентльмена  и
располагаю состоянием джентльмена; худо, если окажется, что в душе я  не
джентльмен. Но тут же я упрекнул себя, что так рассуждать  может  только
язычник, и прошептал молитву, прося ниспослать  мне  мужества,  чтобы  я
мог, не колеблясь, исполнить свой долг, как солдат  в  сражении,  и  ос-
таться невредимым.
   Эти мысли придали мне решимости, хотя я нисколько не  закрывал  глаза
на грозившую мне опасность и сознавал, насколько я близок (если пойду по
этому пути) к шаткой лесенке под виселицей. Стояло погожее, ясное  утро,
но дул восточный ветер; свежий его холодок студил мне кровь и наводил на
мысли об осени, о мертвых листьях, о мертвых телах, лежащих  в  могилах.
Мне подумалось, что если я умру сейчас, когда в  моей  судьбе  произошел
счастливый поворот, и умру к тому же за чужие грехи, то это будет  делом
рук самого дьявола. На верхушке Келтонского холма бегали дети, с криками
запуская бумажных змеев, хотя это время года считалось неподходящим  для
таких забав. Бумажные змеи четко выделялись в синеве; я видел, как  один
из них высоко взлетел на ветру в небо и тут же рухнул в кусты дрока.
   "Вот так и ты, Дэви", - подумал я, глядя на него.
   Путь мой лежал через Маутерский холм, мимо маленькой деревушки  среди
полей на его склоне. Здесь из каждого дома доносилось  гудение  ткацкого
станка, в садиках жужжали пчелы; соседи, стоя у своих дверей,  перегова-
ривались на незнакомом мне языке; позже я узнал, что это была  Пикардия,
деревня, где французские  ткачи  работали  на  Льнопрядильную  Компанию.
Здесь мне указали путь на Пилриг, цель моего путешествия; пройдя  немно-
го, я увидел у дороги виселицу, на которой болтались два тела  в  цепях.
По обычаю вымазанные дегтем, звякая цепями, они раскачивались на  ветру,
а птицы с криком носились вокруг  этих  жутких  марионеток.  Неожиданное
зрелище служило как бы наглядным подтверждением моих страхов; проникаясь
тоскливым чувством, я не мог оторвать от него глаз. Я стал обходить  ви-
селицу кругом и вдруг наткнулся на зловещую древнюю старуху, которая си-
дела, прислонясь к столбу и что-то приговаривая, кивала, кланялась и ма-
нила меня рукой.
   - Кто они, матушка? - спросил я, указывая на мертвецов.
   - Бог да благословит тебя, драгоценный мой! - воскликнула она. -  Это
мои милые дружки, оба были моими милыми, голубчик.
   - За что их казнили? - спросил я.
   - Да за дело, - сказала старуха. - Сразу,  как  только  я  им  судьбу
предсказала. Два шотландских шиллинга и ни чуточки  больше,  и  вот  два
славных красавчика за это болтаются на веревке. Они их отняли у мальчиш-
ки из Броутона.
   - Да! - сказал я себе, а не сумасшедшей старухе. - Неужели они попла-
тились жизнью за такой пустяк? Вот уж поистине полный проигрыш!
   - Дай твою руку, голубчик, - бормотала старуха, -  дай,  я  предскажу
твою судьбу.
   - Не надо, матушка, - ответил я. - Пока что я и сам ее вижу. Нехорошо
заглядывать слишком далеко вперед.
   - Твоя судьба у тебя на лбу написана, - продолжала старуха. - Есть  у
тебя славная девушка с блестящими глазками, и есть маленький  человек  в
коричневой одежде, и большой человек в пудреном парике, а поперек  твоей
дороги, миленький мой, лежит тень виселицы. Покажи  руку,  голубочек,  и
старая Меррен расскажет тебе все, как есть.
   Два случайных совпадения - Алан и дочь Джемса Мора! -  поразили  меня
так сильно, что, швырнув этому страшному существу полпенни,  я  бросился
прочь, а старуха все так же сидела под качающимися тенями  повешенных  и
играла монеткой.
   Идти по мощенной щебнем Лит-Уокской дороге было бы гораздо  приятнее,
если бы не эта встреча. Древний вал тянулся между полей - я никогда  еще
не видел столь тщательно возделанной земли; кроме того, мне было отрадно
снова очутиться в деревенской глуши; но в ушах у меня звенели кандалы на
виселице, перед глазами мелькали ужимки и гримасы старой ведьмы, и мысль
о повешенных преследовала меня, словно дурной  сон.  Быть  повешенным  -
страшная участь; а что привело человека на виселицу - два ли шотландских
шиллинга или, как сказал мистер Стюарт, чувство долга, то, если он зако-
ван в цепи, вымазан дегтем и повешен, разница не очень велика.  Вот  так
же может висеть и Дэвид Бэлфур, и какие-то юнцы, проходя мимо  по  своим
делам, мельком подумают о нем и забудут, а старая полоумная ведьма будет
сидеть у столба и предсказывать им судьбу, а чистенькие красивые девушки
мимоходом взглянут, отвернутся и заткнут носик. Я  представлял  себе  их
очень ясно - у них серые глаза и шарфы цвета Драммондов на шляпках.
   Я был сильно подавлен всем этим, но решимость моя ничуть не ослабела,
когда я увидел перед собой Пилриг, приветливый дом с остроконечной кров-
лей, стоявший у дороги среди живописных молодых деревьев. У дверей стоя-
ла оседланная лошадь хозяина; он принял меня  в  своем  кабинете,  среди
множества ученых книг и музыкальных инструментов, ибо он был  не  только
серьезным философом, но и неплохим музыкантом. Он сердечно  поздоровался
со мной и, прочитав письмо Ранкилера, любезно сказал, что он к моим  ус-
лугам.
   - Но что же, родич мой Дэвид, - ведь мы с вами, оказывается, двоюрод-
ная родня? что же я могу для вас сделать? Написать Престонгрэнджу? Разу-
меется, это мне нетрудно. Но что я должен написать?
   - Мистер Бэлфур, - сказал я, - если бы я поведал вам всю свою историю
с начала до конца, то мне думается - и мистер Ранкилер того же мнения, -
что вам она пришлась бы не по душе.
   - Очень прискорбно слышать это от родственника, - сказал он.
   - Поверьте, я не заслужил этих слов, мистер Бэлфур, - сказал я. -  На
мне нет такой вины, которая была бы прискорбна для меня, а из-за меня  и
для вас - разве только обыкновенные человеческие слабости.  "Первородный
грех Адама, недостаток прирожденной праведности и испорченность моей на-
туры" - вот мои грехи, но меня научили, где искать помощи, - добавил  я,
так как, глядя на этого человека, решил, что произведу  на  него  лучшее
впечатление, если докажу, что знаю катехизис. - Но если говорить о мирс-
кой чести, то против нее у меня нет больших прегрешений, и мне не в  чем
себя упрекнуть; а в трудное положение я попал против своей воли и,  нас-
колько я понимаю, не по своей вине. Беда моя в том, что я оказался заме-
шанным в сложное политическое дело, о котором,  как  мне  говорили,  вам
лучше не знать.
   - Что же, отлично, мистер Дэвид, - ответил он. - Рад, что  вы  оказа-
лись таким, как описал вас Ранкилер. А что касается политических дел, то
вы совершенно правы. Я стараюсь быть вне всяких подозрений и держусь по-
дальше от политики. Одного лишь не пойму: как я могу оказать вам помощь,
не зная ваших обстоятельств.
   - Сэр, - сказал я, - достаточно, если вы напишете его светлости Гене-
ральному прокурору, что я молодой человек из довольно хорошего рода и  с
хорошим состоянием - и то и другое, по-моему, соответствует истине.
   - Так утверждает и Ранкилер, - сказал мистер Бэлфур, - а это Для меня
самое надежное ручательство.
   - Можно еще добавить (если вы поверите мне на  слово),  что  я  верен
англиканской церкви, предан королю Георгу и в таком духе был воспитан  с
детства.
   - Все это вам не повредит, - заметил мистер Бэлфур.
   - Затем, вы можете написать, что я обращаюсь к его светлости по чрез-
вычайно важному делу, связанному со службой его величеству и со  сверше-
нием правосудия.
   - Так как вашего дела я не знаю, - сказал мистер Бэлфур, - то не могу
судить, сколь оно значительно. Поэтому слово "чрезвычайно"  мы  опустим,
да и "важное" тоже. Все остальное будет написано так, как вы сказали.
   - И еще одно, сэр, - сказал я, невольно потрогав пальцем шею,  -  мне
очень хотелось бы, чтобы вы вставили словечко, которое при случае  могло
бы сохранить мне жизнь.
   - Жизнь? - переспросил он. - Сохранить вам жизнь? Вот это мне  что-то
не нравится. Если дело столь опасно, то, честно говоря, я  не  испытываю
желания вмешиваться в него с завязанными глазами.
   - Я, пожалуй, могу объяснить его суть двумя словами, - сказал я.
   - Да, вероятно, так будет лучше.
   - Это эпинское убийство, - произнес я.
   Мистер Бэлфур воздел руки кверху.
   - Силы небесные! - воскликнул он.
   По выражению его лица и по голосу я понял, что потерял защитника.
   - Позвольте мне объяснить... - начал я.
   - Благодарю покорно, я больше ничего не желаю слышать, - сказал он. -
Я in toto [1] отказываюсь слушать. Ради имени, которое вы носите, и ради
Ранкилера, а быть может, отчасти и ради вас самого, я сделаю все для ме-
ня возможное, чтобы помочь вам; но об этом деле я решительно  ничего  не
желаю знать. И считаю своим долгом предостеречь вас, мистер  Дэвид.  Это
глубокая трясина, а вы еще очень молоды. Будьте  осторожны  и  подумайте
дважды.
   - Надо полагать, я думал больше, чем дважды, мистер Бэлфур, -  сказал
я. - Позволю себе напомнить вам о письме Ранкилера, в котором он -  верю
и надеюсь! - выражает одобрение тому, что я задумал.
   - Ну, ладно, ладно, - сказал мистер Бэлфур и еще раз повторил: - Лад-
но, ладно. Сделаю все, что могу. - Он взял перо и бумагу, немного помед-
лил и стал писать, обдумывая каждое слово. - Стало быть, Ранкилер  одоб-
ряет ваши намерения? - спросил он немного погодя.
   - Мы обсудили их, и он сказал, чтобы я, уповая на бога, шел  к  своей
цели.
   - Да, без божьей помощи вам не обойтись, -  сказал  мистер  Бэлфур  и
снова принялся писать. Наконец, он поставил свою подпись, перечел  напи-
санное и опять обратился ко мне: - Ну, мистер Дэвид, вот вам  рекоменда-
тельное письмо, я приложу свою печать, но заклеивать конверт не стану  и
дам его вам незапечатанным, как положено  по  этикету.  Но  поскольку  я
действую вслепую, я прочту его вам, а вы глядите сами, то  ли  это,  что
вам нужно.
   "Пилриг, 26 августа 1751 года.
   Милорд!
   Позволяю себе представить вам моего однофамильца и родственника Дэви-
да Бэлфура из Шоса, молодого джентльмена  незапятнанного  происхождения,
владеющего хорошим состоянием. Кроме того, он обладает  и  более  ценным
преимуществом - благочестивым воспитанием, а политические его  убеждения
таковы, что ваша светлость не может желать ничего лучшего. Я не посвящен
в дела мистера Бэлфура, но, насколько мне известно, он намерен  сообщить
вам нечто, касающееся службы его величеству и свершения  правосудия,  то
есть того, о чем, как известно, неустанно печется  ваша  светлость.  Мне
остается добавить, что намерение молодого джентльмена знают  и  одобряют
несколько его друзей, которые с надеждой и волнением будут ждать удачно-
го или неудачного исхода дела".
   - Затем, - продолжал мистер Бэлфур, - следуют обычные изъявления пре-
данности и подпись. Вы заметили, я написал "несколько друзей";  надеюсь,
вы можете подтвердить, что я не преувеличиваю?
   - Несомненно, сэр, мои цели и намерения знают и одобряют не  один,  а
несколько человек, - сказал я. - А что касается вашего письма, за  кото-
рое с вашего разрешения я приношу вам благодарность,  то  оно  превзошло
мои надежды!
   - Это все, что я сумел из себя выжать, - сказал он, -  и,  зная,  что
это за дело, в которое вы намерены вмешаться, я могу только молить бога,
чтобы мое письмо принесло вам пользу.


   ГЛАВА IV
   ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР ПРЕСТОНГРЭНДЖ

   Мой родственник заставил меня отобедать  с  ним  -  "дабы  поддержать
честь дома", - сказал он; поэтому на обратном пути я шагал гораздо быст-
рее. Я думал только о том, как бы поскорее покончить со следующей частью
моего дела, и спешил навстречу опасности; ведь для человека в моем поло-
жении возможность отделаться от колебаний и искушения сама по себе очень
соблазнительна; тем сильнее было мое разочарование, когда я,  добравшись