Впрочем, у пирса был ошвартован  ялик,  на
банках дремали гребцы, и Рансом объяснил, что это шлюпка с "Завета" под-
жидает капитана; а примерно в полумиле  от  берега,  один-одинешенек  на
якорной стоянке, маячил и сам "Завет". На палубе царила предрейсовая су-
ета, матросы, ухватясь за брасы, поворачивали реи по ветру, и ветер  нес
к берегу их дружную песню. После всего, что я наслушался  по  дороге,  я
смотрел на бриг с крайним отвращением и от души жалел горемык,  обречен-
ных идти на нем в море.
   На бровке холма, когда мы все трое остановились, я перешел через  до-
рогу и обратился к дяде:
   - Считаю нужным предупредить вас, сэр, что я ни в коем случае не буду
подниматься на борт "Завета".
   Дядя, казалось, очнулся от забытья.
   - А? Что такое? - спросил он.
   Я повторил.
   - Ну, ну, - сказал он. - Как скажешь, перечить не стану. Но что ж  мы
стоим? Холод невыносимый, да и "Завет", если не ошибаюсь, уже  готовится
поднять на - руса...


   ГЛАВА VI
   ЧТО СЛУЧИЛОСЬ У ПЕРЕПРАВЫ

   Едва мы вошли в трактир, Рансом повел нас вверх по лестнице в  комна-
тушку, где стояла кровать, пылали угли в камине и жарко было, как в пек-
ле. За столом возле камина сидел и что-то с деловитым видом писал рослый
загорелый мужчина. Несмотря на жару в комнате, он был в плотной, наглухо
застегнутой моряцкой куртке и высокой косматой шапке,  нахлобученной  на
самые уши; при всем том я не встречал человека, который держался бы  так
хладнокровно и невозмутимо, как этот морской капитан, а его ученому виду
позавидовал бы даже судья в зале заседаний.
   Он тотчас встал и, шагнув нам навстречу, протянул  Эбенезеру  большую
руку.
   - Счастлив, что вы оказали мне честь, мистер Бэлфур, - проговорил  он
глубоким звучным голосом, - и хорошо, что не опоздали.  Ветер  попутный,
вот-вот начнется отлив, и думаю, нам еще засветло подмигнет старушка жа-
ровня на берегу острова Мей.
   - Капитан Хозисон, - сказал дядя. - У вас в комнате немыслимая жара.
   - Привычка, мистер Бэлфур, - объяснил шкипер. - Я по природе  человек
зябкий, кровь холодная, сэр. Ничто, так сказать, не поднимает температу-
ры - ни мех, ни шерсть, ни даже горячий ром. Обычная  вещь,  сэр,  утех,
кому, как говорится, довелось прожариться до самых печенок в тропических
морях.
   - Ну, что поделаешь, капитан, - отозвался дядя, -  от  своей  природы
никуда не денешься.
   Случилось, однако, что эта капитанская причуда сыграла важную роль  в
моих злоключениях. Потому что я хоть и дал себе слово не выпускать свое-
го сородича из виду, но меня разбирала такая охота поближе увидеть  море
и так мутило от духоты, что, когда дядя сказал "сходил бы, размялся вни-
зу", у меня хватило глупости согласиться.
   - Так и оставил я их вдвоем за бутылкой вина и ворохом  каких-то  бу-
маг; вышел из гостиницы, перешел через дорогу и спустился к  воде.  Нес-
мотря на резкий ветер, лишь мелкая рябь набегала на берег - чуть  больше
той, что мне случалось видеть на озерах. Зато травы были мне  внове:  то
зеленые, то бурые, высокие, а на одних росли пузырьки, которые с треском
лопались у меня в пальцах. Даже здесь, в глубине залива, ноздри  щекотал
насыщенный солью волнующий запах моря; а тут еще "Завет" начал  расправ-
лять паруса, повисшие на реях, - все пронизано было духом дальних плава-
ний, будило мечты о чужих краях.
   Рассмотрел я и гребцов в шлюпке: смуглые, дюжие молодцы, одни в руба-
хах, другие в бушлатах, у некоторых шея повязана цветным платком, у  од-
ного за поясом пара пистолетов, у двоих или троих - по суковатой  дубин-
ке, и у каждого нож в ножнах. С одним из них, не таким отпетым на вид, я
поздоровался и спросил, когда отходит бриг. Он ответил, что они уйдут  с
отливом, и прибавил, что рад убраться из порта, где нет ни  кабачка,  ни
музыкантов; но при этом пересыпал свою речь такой отборной бранью, что я
поспешил унести ноги.
   Эта встреча вновь навела меня на мысли о Рансоме - он,  пожалуй,  был
самый безобидный из всей этой своры; а вскоре  он  и  сам  показался  из
трактира и подбежал ко мне, клянча, чтобы я угостил его чашей  пунша.  Я
сказал, что и не подумаю, потому что оба мы не доросли еще до  подобного
баловства.
   - Кружку эля, сделай одолжение, - прибавил я.
   Он хоть и скорчил на это рожу и, кривляясь, стал бранить меня  так  и
сяк, но от эля не отказался. Вскоре мы уже сидели за столом  в  передней
зале трактира, отдавая должное и элю и еде.
   Тут мне пришло в голову, что недурно бы завязать знакомство с  хозяи-
ном трактира, ведь он из местных. По тогдашнему обычаю я пригласил его к
нашему столу; однако он был слишком важная персона, чтобы водить  компа-
нию с такими незавидными посетителями, как мы с Рансомом, и  пошел  было
из залы, но я вновь окликнул его и спросил, не знает ли он мистера  Ран-
килера.
   - Еще бы, - ответил хозяин. - Такой достойный  человек!  Да,  кстати,
это не ты сюда пришел с Эбенезером?
   - Я.
   - Вы, случаем, не в дружбе? - В устах шотландца это  означает:  не  в
родстве ли.
   Я ответил, что нет.
   - Так я и думал, - сказал хозяин. - А все же ты сильно смахиваешь  на
мистера Александра.
   Я заметил, что Эбенезе, как будто пользуется в округе дурной славой.
   - Само собой, - отозвался хозяин. - Пакостный старичок. Многие дорого
дали бы, чтобы поглядеть, как он щерит зубы в петле: и Дженнет  Клустон,
да и другие, у кого по его милости не осталось ни кола, ни двора. А ведь
когда-то славный был молодой человек. Но это до  того,  как  пошел  слух
насчет мистера Александра, а после его как подменили.
   - Какой это слух? - спросил я.
   - Да что Эбенезер его извел, - сказал хозяин. - Неужто не слыхал?
   - Для чего же было его изводить? - допытывался я.
   - Чтобы завладеть имением, для чего ж еще.
   - Каким имением? Шос?
   - А то каким же? - сказал хозяин.
   - Точно, почтеннейший? Правда это? Значит, мой...  значит,  Александр
был старший сын?
   - Само собой. А то зачем бы Эбенезеру его губить?
   И с этими словами хозяин, которому с самого начала не терпелось уйти,
вышел из залы.
   Конечно, я сам давным-давно обо всем догадывался, но одно дело -  до-
гадываться, и совсем другое -  знать.  Я  сидел,  оглушенный  счастливой
вестью, не смея верить, что паренек, который каких-нибудь два дня  назад
без гроша за душой брел по пыльной дороге из Этрикского леса, теперь за-
делался богачом, владельцем замка и обширных земель и, возможно,  завтра
же вступит в свои законные права. Вот какие упоительные мысли  теснились
у меня в голове, а с ними тысячи других, и я сидел, уставясь в окно гос-
тиницы, и ничего не замечал; помню только, что вдруг увидал капитана Хо-
зисона; он стоял среди своих гребцов на краю пирса  и  отдавал  какие-то
распоряжения. Потом он снова зашагал к трактиру, но не вразвалочку,  как
ходят моряки, а с бравой выправкой, молодцевато неся свою статную,  лад-
ную фигуру и сохраняя все то же вдумчивое, строгое выражение лица. Я го-
тов был усомниться, что Рансом говорил о нем правду: очень уж противоре-
чили эти россказни облику капитана. На самом же деле он не  был  ни  так
хорош, как представлялось мне, ни  так  ужасен,  как  изобразил  Рансом;
просто в нем уживались два разных человека, и лучшего из  двух  капитан,
поднимаясь на корабль, оставлял на берегу.
   Но вот я услыхал, что меня зовет дядя, и увидел их обоих  на  дороге.
Первым заговорил со мной капитан, причем уважительно, как равный с  рав-
ным, - ничто так не подкупает юнца моих лет.
   - Сэр, - сказал он. - Мистер Бэлфур  отзывается  о  вас  весьма  пох-
вально, да мне и самому вы с первого взгляда пришлись по душе. Жаль, что
мне нельзя побыть здесь подольше и короче сойтись с вами, но постараемся
извлечь как можно больше хотя бы из того, что нам осталось. Эти  полчаса
до начала отлива вы проведете у меня на борту и разопьете со  мной  чашу
вина.
   Сказать не могу, до чего мне хотелось взглянуть, как устроен  настоя-
щий корабль; но ставить себя в опасное положение я не собирался и  отве-
тил, что нам, с дядей надо идти к стряпчему.
   - Ах да, - сказал капитан. - Он и мне обмолвился об этом. Что ж,  вы-
сажу вас со шлюпки на городском пирсе, а там до Ранкилера рукой подать.
   Тут он внезапно пригнулся к самому моему уху и шепнул:
   - Остерегайтесь старого лиса, у него неладное на уме. Поднимитесь  ко
мне на бриг, там можно будет перекинуться словом.
   И, взяв меня под руку и увлекая к шлюпке, вновь возвысил голос:
   - Ну, признавайтесь, что вам привезти из Каролины? Всегда  к  услугам
друзей мистера Бэлфура. Пачку табаку? Индейский головной убор из перьев?
Шкуру дикого зверя, пенковую трубку? Может быть, птицу пересмешника, что
мяучит точь-в-точь как кошка, или птицу кардинала, алую,  словно  кровь?
Выбирайте, что душе угодно!
   Мы уже были возле шлюпки, он уже подсаживал меня... А я  и  не  думал
упираться, вообразив, как последний дурак, что нашел доброго друга и со-
ветчика, и радуясь, что посмотрю на корабль. Как только мы расселись  по
местам, шлюпку оттолкнули от пирса, и она понеслась по  волнам.  Новизна
этого движения, странное чувство, что сидишь так низко в воде, непривыч-
ный вид берега, постепенно растущие очертания корабля - все это так зах-
ватило меня, что я едва улавливал, о чем говорит капитан, и, думаю,  от-
вечал невпопад.
   Едва мы подошли вплотную к "Завету" (я только  рот  разинул,  дивясь,
какой он огромный, как мощно плещет о борт волна, как весело  звучат  за
работой голоса матросов), Хозисон объявил, что  нам  с  ним  подниматься
первыми, и велел спустить с грот-рея конец. Меня подтянули в воздух, по-
том втащили на палубу, где капитан, словно только того и дожидался, тот-
час вновь подхватил меня под руку. Какое-то время я стоял, подавляя лег-
кое головокружение, нащупывая равновесие на этих зыбких досках, пожалуй,
чуточку оробевший, но безмерно довольный новыми  впечатлениями.  Капитан
между тем показывал мне самое интересное, объясняя, что к чему и что как
называется.
   - А где же дядя? - вдруг спохватился я.
   - Дядя? - повторил Хозисон, внезапно суровея лицом. - То-то и оно.
   Я понял, что пропал. Изо всех сил я рванулся у него из рук и  кинулся
к фальшборту. Так и есть - шлюпка шла к городу, и на корме сидел мой дя-
дя.
   - Помогите! - вскрикнул я так пронзительно, что мой вопль разнесся по
всей бухте. - На помощь! Убивают!
   И дядя оглянулся, обратив ко мне лицо, полное жестокости и страха.
   Больше я ничего не видел. Сильные руки уже отрывали меня от поручней,
меня словно ударило громом, огненная вспышка мелькнула перед глазами,  и
я упал без памяти.


   ГЛАВА VII
   Я ОТПРАВЛЯЮСЬ В МОРЕ НА ДАЙСЕТСКОМ БРИГЕ "ЗАВЕТ"

   Очнулся я в темноте от нестерпимой боли, связанный по рукам и ногам и
оглушенный множеством непривычных звуков. Ревела вода,  словно  падая  с
высоченной мельничной плотины; тяжко бились о борт волны, яростно хлопа-
ли паруса, зычно перекликались  матросы.  Вселенная  то  круто  взмывала
вверх, то проваливалась в головокружительную бездну, а мне было так худо
и тошно, так ныло все тело и мутилось в глазах, что не скоро  еще,  ловя
обрывки мыслей и вновь теряя их с каждым новым приступом острой боли,  я
сообразил, что связан и лежу, должно быть, где-то в чреве этого окаянно-
го судна, а ветер крепчает, и подымается  шторм.  Стоило  мне  до  конца
осознать свою беду, как меня захлестнуло черное отчаяние, горькая досада
на собственную глупость, бешеный гнев на дядю, и я снова впал  в  беспа-
мятство.
   Когда я опять пришел в себя, в ушах у меня стоял все тот  же  оглуши-
тельный шум, тело все так же содрогалось от резких и беспорядочных толч-
ков, а вскоре, в довершение всех моих мучений и напастей, меня, сухопут-
ного жителя, непривычного к морю, укачало. Много  невзгод  я  перенес  в
буйную пору моей юности, но никогда не терзался так душой и телом, как в
те мрачные, без единого проблеска надежды, первые часы на борту брига.
   Но вот я услышал пушечный выстрел и решил, что судно, не в силах сов-
ладать со штормом, подает сигнал бедствия.  Любое  избавление,  будь  то
хоть гибель в морской бездне, казалось мне желанным. Однако причина была
совсем другая: просто (как мне рассказали потом) у нашего  капитана  был
такой обычай - я пишу здесь о нем, чтобы показать, что даже в самом дур-
ном человеке может таиться что-то хорошее. Оказывается, мы как раз  про-
ходили мимо Дайсета, где был построен наш бриг и куда несколько лет  на-
зад переселилась матушка капитана, старая миссис Хозисон, -  и  не  было
случая, чтобы "Завет", уходя ли в плавание, возвращаясь ли домой, прошел
мимо в дневное время и не приветствовал ее пушечным салютом при поднятом
флаге.
   Я потерял счет времени, день походил на ночь в этом зловонном закутке
корабельного брюха, где я валялся; к тому же в моем плачевном  состоянии
каждый час тянулся вдвое дольше обычного. А потому не берусь определить,
сколько я пролежал, ожидая, что мы  вот-вот  разобьемся  о  какую-нибудь
скалу или, зарывшись носом в волны, опрокинемся в пучину моря. Но все же
в конце концов сон принес мне забвение всех горестей.
   Разбудил меня свет ручного фонаря, поднесенного к  моему  лицу.  Надо
мной склонился, разглядывая меня, человечек лет тридцати,  зеленоглазый,
со светлыми всклокоченными волосами.
   - Ну, - сказал он, - как дела?
   В ответ у меня вырвалось рыдание; незнакомец пощупал мне пульс и вис-
ки и принялся промывать и перевязывать рану у меня на голове.
   - М-да, крепко тебя огрели, - сказал он.  -  Да  ты  что  это,  брат?
Брось, гляди веселей! Подумаешь, конец света! Неладно получилось на пер-
вых порах, так в другой раз начнешь удачнее. Поесть тебе давали  что-ни-
будь?
   Я сказал, что мне о еде даже думать противно; тогда он дал мне  глот-
нуть коньяку с водой из жестяной кружки и снова оставил  меня  в  одино-
честве.
   Когда он зашел в другой раз, я не то спал, не то бодрствовал с широко
открытыми в темноте глазами; морская болезнь совсем прошла, зато страшно
кружилась голова и все плыло перед глазами, так что страдал я ничуть  не
меньше. К тому же руки и ноги у меня разламывались от боли,  а  веревки,
которыми я был связан, жгли как огнем. Лежа в этой  дыре,  я,  казалось,
насквозь пропитался ее зловонием, и все долгое время, пока был один, из-
нывал от страха то из-за корабельных крыс, которые так и шныряли вокруг,
частенько шмыгая прямо по моему лицу, то из-за бредовых видений.
   Люк открылся, райским сиянием солнца блеснул тусклый свет фонарика, и
пусть он озарил лишь мощные, почерневшие  бимсы  корабля,  ставшего  мне
темницей, я готов был кричать от радости. Первым сошел по трапу зеленог-
лазый, причем заметно было, что ступает он как-то нетвердо. За ним спус-
тился капитан. Ни тот, ни другой не проронили  ни  слова;  зеленоглазый,
как и прежде, сразу же начал осматривать меня и наложил новую повязку на
рану, а Хозисон стоял, уставясь мне в лицо странным, хмурым взглядом.
   - Что ж, сэр, сами видите, - сказал первый. - Жестокая лихорадка, по-
теря аппетита, ни света, ни еды - сами понимаете, чем это грозит.
   - Я не ясновидец, мистер Риак, - отозвался капитан.
   - Полноте, сэр, - сказал Риак, - голова у вас на плечах хорошая, язык
подвешен не хуже, чем у всякого другого шотландца; ну, да  ладно,  пусть
не будет недомолвок: я желаю, чтобы мальчугана забрали из  этой  дыры  и
поместили в кубрик.
   - Желайте себе, сэр, дело ваше, - возразил капитан. - А будет, как  я
скажу. Лежит здесь, и пусть лежит.
   - Предположим, вам заплатили, и немало, - продолжал  Риак,  -  ну,  а
мне? Позвольте со всем смирением напомнить, что нет. То есть  платить-то
мне платят и, кстати, не слишком щедро, но лишь за то,  что  я  на  этом
старом корыте второй помощник, и вам очень хорошо известно, легко ли мне
достаются эти денежки. Но больше мне никто ни за что не платил.
   - Если бы вы, мистер Риак, поминутно не прикладывались  к  фляге,  на
вас и вправду грех бы жаловаться, - отозвался капитан. - И вот что  поз-
вольте сказать: чем загадки загадывать, придержите-ка  лучше  язык.  Ну,
пора на палубу, - договорил он уже повелительным тоном и  поставил  ногу
на ступеньку трапа.
   Мистер Риак удержал его за рукав.
   - А теперь предположим, что заплатили-то вам за убийство...  -  начал
он.
   Хозисон грозно обернулся.
   - Что? - загремел он. - Это еще что за разговоры?
   - Вас, видно, только такими разговорами и проймешь, - ответил  мистер
Риак, твердо глядя ему в глаза.
   - Мистер Риак, мы с вами три раза ходили в плавание, -  сказал  капи-
тан. - Пора бы, кажется, изучить меня: да, я крутой человек, суровый, но
такое сказануть!.. И не стыдно вам? Эти слова идут от  скверной  души  и
нечистой совести. Раз вы полагаете, что мальчишка умрет...
   - Как пить дать, умрет! - подтвердил мистер Риак.
   - Ну и все, сэр, - сказал Хозисон. - Убирайте его отсюда, куда  хоти-
те.
   С этими словами капитан поднялся по трапу, и я, молчаливый  свидетель
этого удивительного разговора, увидел, как мистер Риак отвесил ему вслед
низкий и откровенно глумливый поклон. Как ни плохо мне было, две вещи  я
понял. Первое: помощник, как и намекал капитан, правда, навеселе; и вто-
рое: пьян он или трезв, с ним определенно стоит подружиться.
   Через пять минут мои узы были перерезаны, какойто матрос взвалил меня
к себе на плечи, принес в кубрик, опустил на застланную грубыми одеялами
койку, и я сразу же лишился чувств.
   Что за блаженство вновь открыть глаза при свете дня, вновь  очутиться
среди людей! Кубрик оказался довольно просторным помещением, уставленным
по стекам койками; на них сидели, покуривая, подвахтенные, кое-кто лежал
и спал. Погода стояла тихая, дул попутный ветерок, так что люк был  отк-
рыт и сквозь него лился не только благословенный дневной свет, но  время
от времени, когда бриг кренило на  борт,  заглядывал  даже  пыльный  луч
солнца, слепя мне глаза и приводя в восторг. Мало того: стоило  мне  ше-
лохнуться, как один из матросов тотчас поднес мне  какое-то  целительное
питье, приготовленное мистером Риаком, и велел лежать тихо, чтобы скорей
поправиться.
   - Кости целы, - сказал он, - а что съездили по голове - невелика  бе-
да. И знаешь, - прибавил он, - это ведь я тебя угостил!
   Здесь пролежал я долгие дни под строгим надзором,  набираясь  сил,  а
заодно приглядываясь к моим спутникам. Матросы в большинстве своем  гру-
бый народ, я эти были такие же: оторванные от всего, что делает человека
добрей и мягче, обреченные носиться вместе по бурной и  жестокой  стихии
под началом не менее жестоких хозяев. Одни из них в  прошлом  ходили  на
пиратских судах и видывали такое, о чем язык не  повернется  рассказать;
другие сбежали из королевского флота Я жили с петлей на шее,  отнюдь  не
делая из этого секрета; и все они, даже закадычные друзья, были  готовы,
как говорится, "чуть что - и в зубы". Но и нескольких дней моего заточе-
ния в кубрике оказалось довольно, чтобы мне совестно  стало  вспоминать,
какое суждение я вынес о них вначале, как презрительно смотрел на них на
пирсе у переправы, словно это нечистые скоты. Айди все подряд  негодяями
не бывают, у каждой среды есть свои пороки и свои достоинства, и  моряки
с "Завета" не являли собой исключения. Да, они были неотесанны,  вероят-
но, они были испорченны, но в них было и много хорошего. Они были добры,
когда давали себе труд вспомнить об этом, простодушны до крайности, даже
в глазах неискушенного деревенского паренька вроде  меня,  и  не  лишены
кое-каких представлений о честности.
   Один из них, матрос лет сорока, часами  просиживал  на  краешке  моей
койки и все рассказывал про жену и сына. Он прежде рыбачил,  но  лишился
своей лодки и вынужден был поступить на океанское судно. Вот уже сколько
лет прошло, а мне его никак не забыть. Его жена -  "совсем  молоденькая,
не мне чета", как он любил говорить, - не дождалась мужа домой.  Никогда
ему больше не затопить для нее очаг поу