Ведь мать-земля больна.

                                                               "В заточении"

     Мужчина  вряд  ли  сумеет  добраться  до  правды  в  этой истории, хотя
женщины  иногда потихоньку судачат о ней после танцев, убирая на ночь волосы
и  сравнивая  количество своих жертв. Естественно, от мужчин тут мало толку.
А  потому  историю  эту  придется  рассказывать  так,  как  она выглядела со
стороны... почти наугад... И, может быть, даже неверно.
     Никогда  не  хвалите одну сестру другой в надежде, что ваши комплименты
дойдут  по  назначению  и рано или поздно сослужат вам службу. Сестры прежде
всего  женщины,  а  уж  потом  сестры,  и  вы  скоро  убедитесь,  что только
повредили себе.
     Самарез  помнил  об  этом,  когда  остановил свой выбор на старшей мисс
Копли.  Самарез  был  человек  скрытный  и,  с  точки зрения мужчин, особыми
достоинствами  не  отличался,  зато  пользовался  успехом  у  женщин  и  был
настолько  полон самомнения, что мог бы снабдить им весь совет вице-корабля,
да  и  штаб  главнокомандующего  в придачу. Сам он был гражданский чиновник.
Очень  многие  женщины проявляли интерес к Самарезу потому, вероятно, что он
не  выказывал им особого почтения. Если знакомство с пони вы начнете с того,
что  больно щелкнете его по носу, он, пожалуй, и не воспылает к вам любовью,
но с тех пор будет проявлять глубокий интерес ко всему, что вы делаете.
     Старшая   мисс  Копли  была  миленькая,  пухленькая,  хорошенькая;  она
покоряла  все  сердца.  Младшая  - не такая хорошенькая и, на взгляд мужчин,
пренебрегающих   советом,  изложенным  выше,  не  слишком  любезная  и  даже
неприятная  в  обхождении.  Обе девицы были одинаково сложены и очень похожи
друг  на  друга лицом и голосом, хотя никто ни на миг не усомнился бы в том,
которая из двух милей.
     Как  только  они  приехали в наш пост из Бихара, Самарез решил жениться
на  старшей  сестре.  Во  всяком  случае,  все мы были в этом уверены, что в
конце  концов  одно и то же. Ей было двадцать два, ему - тридцать три, и его
ежемесячное  содержание  составляло  около тысячи четырехсот рупий. Так что,
рассудили   мы,   это  во  всех  отношениях  прекрасная  партия.  Самарез  -
оправдывая  свое  имя  - был из породы "Сам разумею", как однажды кто-то его
назвал.  Разработав  проект  женитьбы,  Самарез  образовал  Тайный комитет в
составе  одного  человека  и,  тщательно  все  рассмотрев,  принял решение -
выждать подходящий момент.
     Выражаясь  на  нашем  не  очень-то  деликатном  жаргоне,  сестры  Копли
"охотились  парой".  Другими  словами,  где  была  одна,  там была и другая.
Любящие  сестры,  ничего  не  скажешь,  но  их  взаимная привязанность порой
становилась  большой  помехой.  Самарез  делил свое внимание между сестрами,
соблюдая  строгое  равновесие,  и  никто,  кроме  него самого, не знал, куда
склоняется  его  сердце, однако у нас это не вызывало сомнений. Он катался с
ними  верхом,  он  танцевал  с  ними, но ни разу ему не удалось разлучить их
хоть ненадолго.
     Женщины  говорили,  будто  сестрицы  неразлучны  лишь  потому,  что  не
доверяют  друг  другу и опасаются, как бы одна не опередила другую. Мужчинам
такая  вещь  и  в голову не придет. Самарез упорно молчал и усердно ухаживал
за  обеими сестрами, не забывая при этом о своей работе и о поло. В том, что
он нравится и той и другой, не было никакого сомнения.
     Надвигалось  лето,  а Самарез все не делал решительного шага, и девушки
начали  терять  выдержку,  стали  нервны и раздражительны; женщины говорили,
что  их  тревогу  можно  было прочесть у них в глазах. Мужчины к таким вещам
слепы,  если только в их натуре не преобладает женское начало, но кого тогда
они  интересуют?  Я  полагаю,  что  щеки  сестер  Копли побледнели просто от
апрельского  зноя.  Им  следовало  пораньше  уехать  в горы. Никто из нас не
становится  ангелом  с наступлением летней жары. Младшая сестра казалась еще
более  резкой,  чтобы  не  сказать  язвительной;  очарование  старшей сильно
потускнело, чувствовалось, что оно стоит ей труда.
     Надо  сказать,  что пост, где все это происходило, хотя и не маленький,
стоял  в  стороне  от  железной дороги и довольно много терял из-за этого. В
нем  не  было  ни  общественных садов, ни оркестров, ни других увеселений, о
которых  стоило  бы  говорить, а до Лахора, где устраивались танцы, был чуть
ли  не  день езды. Не избалованные развлечениями, мы благодарили судьбу и за
малое.
     В  начале  мая,  незадолго до отъезда дам в горы, когда стояла гнетущая
жара  и в посту оставалось не больше двадцати человек, Самарез пригласил нас
на  пикник  при  луне  у старой гробницы возле высохшего русла реки, в шести
милях  от  поста.  Пикник  был  устроен  по  образцу  Ноева  ковчега.  Всего
собралось  шесть  пар,  включая  маменек, сопровождавших девиц, и пары из-за
пыли  должны  были  ехать на расстоянии четверти мили одна от другой. Ночные
пикники  лучше всего устраивать в конце сезона, перед тем как девицы уезжают
в  горы.  Они  способствуют  взаимопониманию  и  должны  были  бы поощряться
маменьками,  особенно  теми,  чьим  дочкам  амазонки  к  лицу.  Я  знаю один
случай...  Но  это уже совсем другая история... Пикник наш мы называли между
собой  "пробки  в  потолок",  так как все ждали, что Самарез сделает наконец
предложение  старшей  мисс  Копли,  а кроме его романа, был и еще один, и мы
надеялись,  что  он  тоже  придет  к  счастливой  развязке. Атмосфера нашего
"света" была сильно наэлектризована, ее необходимо было разрядить.
     Мы  встретились на плацу в десять. Было невыносимо жарко, и хотя лошади
шли  шагом, шерсть их потемнела от пота. Но все-таки это лучше, чем томиться
в   наших  темных  домах.  Когда  мы  наконец  тронулись  при  полной  луне,
кавалькада  состояла  из  четырех пар, трио и меня. Самарез ехал между двумя
мисс  Копли,  я  тащился  в хвосте процессии, раздумывая о том, с которой из
двух  он  поедет  обратно.  Все казались довольными и счастливыми, но каждый
чувствовал  -  что-то  должно  произойти.  Двигались  мы  не  спеша  и когда
добрались  наконец  до  старой  гробницы у разрушенного водоема в запустелом
саду, где мы собирались устроить привал, время подошло к полуночи.
     Я  замыкал  кавалькаду  и,  перед  тем  как  въехать  в  сад, заметил в
северной  части  небосклона  прозрачные серовато-коричневые облачка. Но вряд
ли  кто-нибудь  сказал  бы  мне  спасибо,  если  бы  я  испортил  так хорошо
начавшийся пикник... И песчаная буря в конце концов не так уж страшна.
     Мы  спешились  у  водоема.  Кто-то  захватил  с  собой  банджо  - самый
сентиментальный  инструмент,  какой  я  только знаю, - и трое или четверо из
нас  спели.  Не  смейтесь  над  нами. В таких забытых богом постах, как наш,
право   же,   не   слишком  много  развлечений.  Затем,  расположившись  под
деревьями,  мы  принялись  болтать,  все  вместе  или парочками, а сожженные
солнцем  розы  роняли  на нас лепестки. Наконец был готов ужин. Превосходный
ужин,  такой  холодный,  такой  замороженный!  Лучшего  и  представить  было
нельзя, и мы не спешили его окончить.
     Я  уже давно чувствовал, что воздух становится все жарче, однако никто,
казалось,  этого  не  замечал;  но  вот  скрылась луна, и жгучий ветер начал
стегать  апельсиновые  деревья  с шумом, похожим на шум прибоя. Не успели мы
опомниться,  как  на  нас обрушилась песчаная буря, а мы очутились в ревущем
водовороте  тьмы.  Остатки  ужина вместе со скатертью были сброшены ветром в
водоем.  Мы  не  решились оставаться возле старой гробницы, опасаясь, как бы
она  не  рухнула,  и  ощупью  перебрались  к апельсиновым деревьям, где были
привязаны  лошади,  чтобы  там  переждать  бурю. Тьма сгустилась еще больше,
нельзя  было  разглядеть  даже  собственную руку. Воздух был насыщен пылью и
песком,  поднятыми  с  пересохшего русла; песок сыпался в карманы, в сапоги,
струился  по спинам, забирался в усы и брови. Это была одна из самых сильных
песчаных  бурь в том году. Мы сгрудились возле дрожащих лошадей; над головой
скороговоркой  перекликался  гром, кругом хлестали молнии, словно струи воды
из  распахнутых  створок  шлюза. Прямой опасности для нас, конечно, не было,
разве  только  лошади  могли  сорваться  с  привязи. Я встал спиной к ветру,
прижав  руки  ко рту, и слушал, как ветви деревьев бьются друг о друга. Я не
знал,  кто  со  мной  рядом,  но при первой же вспышке молнии обнаружил, что
стою  вплотную  к  Самарезу  и старшей мисс Копли, а моя лошадь прямо передо
мной.  Я узнал старшую мисс Копли по пагри на шлеме - у младшей его не было.
Все  электричество,  пронизывающее  воздух,  сконцентрировалось в моем теле,
меня  трясло  и покалывало; так дрожит и потрескивает рожь перед грозой. Это
была  грандиозная  буря.  Казалось,  ветер хватает огромные горсти земли и с
силой швыряет их. Земля дышала жаром, словно в день Страшного суда.
     Через  полчаса  буря  пошла  на  убыль, и я вдруг услышал тихий, полный
отчаяния  голос, который повторял возле самого моего уха размеренно и глухо,
точно  чья-то заблудшая душа, пролетавшая вместе с ветром. "О боже! О боже!"
- и прямо ко мне на грудь упала младшая мисс Копли со словами:
     - Где  моя  лошадь?  Найдите  мою  лошадь. Я хочу домой! Проводите меня
домой!
     Я  подумал,  что ее напугали молнии и мрак, и сказал, что опасности нет
и надо подождать, пока буря не кончится. Но она ответила:
     - Не  в  этом  дело.  Вовсе  не  в этом. Я хочу домой! Ах, увезите меня
домой!
     Я  повторил,  что,  пока  не  станет  светлей, ехать невозможно, но она
проскользнула  мимо и скрылась в темноте. И тут небо расколола ослепительная
вспышка, казалось, наступил конец света, и все женщины громко вскрикнули.
     Сразу  же  вслед  за  тем  я почувствовал, что мое плечо сжимает чья-то
рука,  и  услышал  голос Самареза, кричавшего что-то мне прямо в ухо. Сквозь
треск  деревьев  и  завывание  ветра я не сразу разобрал, что он говорит, но
наконец до моего слуха дошло:
     - Я объяснился в любви не той! Как мне теперь быть?
     У  Самареза  не  было  никаких  оснований  делать мне это признание, мы
никогда  не  были  на  короткой  ноге,  но  в ту ночь все мы сами на себя не
походили.  Он  дрожал  от  волнения  и мне было не по себе от пронизывавшего
меня электричества. Я не нашел ничего лучшего, как сказать:
     - Вы с ума сошли! Объясняться в любви в такое время!
     Но вряд ли это могло помочь делу.
     Тут он закричал:
     - Где Эдит? Эдит Копли?
     Эдит была младшая сестра. Я удивленно спросил:
     - А она-то вам на что?
     Хотите  верьте,  хотите  нет,  но следующие две минуты мы орали друг на
друга   как  одержимые,  он  клялся  всеми  святыми,  что  с  самого  начала
намеревался  предложить  руку  и сердце младшей сестре, я до хрипоты в горле
доказывал,  что  он  все  перепутал. Я ничем не могу этого объяснить, разве,
повторяю,  тем,  что  все  мы в ту ночь были сами на себя не похожи. Все это
смахивало  на  дурной  сон:  и  лошади,  бьющие копытами где-то в темноте, и
Самарез,  уверяющий, что он с первого взгляда влюбился в младшую из сестер -
Эдит.  Он  все  еще  крепко  сжимал мне плечо и умолял сказать, где она, как
вновь  наступило  временное  затишье,  мрак немного рассеялся, и мы увидели,
что  песчаная  туча уже на равнине перед нами. Теперь мы знали, что худшее -
позади.  Луна  стояла  низко  над  горизонтом,  и  по небу разлилось тусклое
мерцание  ложного  рассвета, наступающего примерно за час до настоящей зари.
Свет  этот  чуть  цедился,  а  коричневая  песчаная туча ревела, как буйвол.
Интересно,  куда  делась Эдит Копли, подумал я и тут заметил сразу три вещи:
прежде  всего  - улыбающееся лицо Мод Копли, возникшей из темноты и идущей к
Самарезу,  который  все  еще  стоял, сжимая мне плечо. Я слышал, как девушка
шепнула:  "Джордж!",  и  просунула  руку под свободную руку Самареза, увидев
выражение   ее  лица,  выражение,  которое  появляется  у  женщины  не  чаще
одного-двух  раз  в  жизни,  - когда она беспредельно счастлива, и в воздухе
поют  трубы,  и  все  озарено волшебным сиянием, и небо отверзло свои врата,
потому  что  женщина  любит  и  любима. В тот же миг я увидел лицо Самареза,
когда  его  ушей  достиг  голос  Мод Копли, и фигуру в коричневой полотняной
амазонке в пятидесяти ярдах от нас, садящуюся на лошадь.
     Почему  я  с  такой  готовностью  вмешался  в  то,  что  меня совсем не
касалось,  я  и  сам не знаю; не иначе как потому, что был страшно взвинчен.
Самарез  двинулся  было  к  коричневой  амазонке,  но  я толкнул его назад и
крикнул:
     - Останьтесь здесь и все объясните, я ее верну!
     И  я  бегом  кинулся  к  своей  лошади. Мной владела совершенно нелепая
мысль,  что  все  должно  быть  сделано  пристойно и по порядку и что первая
забота  Самареза  -  стереть счастливое выражение с лица Мод Копли. Укрепляя
мундштук, я ломал себе голову над тем, как это ему удастся сделать.
     Я  скакал за Эдит Копли легким галопом, раздумывая, под каким предлогом
мне  ее  вернуть.  Но,  увидев  меня,  она  хлестнула лошадь, и мне пришлось
пуститься в карьер. Несколько раз она крикнула через плечо:
     - Оставьте  меня!  Я  еду  домой. Ах, оставьте меня! - Но мне надо было
сперва ее догнать, а уж потом вступать с ней в спор.
     Наша  скачка  казалась продолжением все того же дурного сна. Почва была
неровной,  мы  то  и  дело проносились сквозь вертящиеся, обжигающие дыхание
песчаные  смерчи,  встающие  столбами  в арьергарде летящей вперед бури. Дул
раскаленный  ветер,  неся  с  собой тяжелый запах, точно из заброшенной печи
для  обжига  кирпича;  и в этом сумеречном свете, сквозь столбы смерчей, все
вперед  и  вперед  по  пустынной  равнине  неслась  на  сером  коне фигура в
коричневой амазонке.
     Сперва  мисс  Копли  держала  курс  на  наш  пост. Затем повернула и по
островкам  выжженной дотла колючей травы, где с трудом пробрался бы и кабан,
направилась  к  реке.  В  спокойном  состоянии  мне  бы и в голову не пришло
скакать  ночью  по  таким  местам,  но  сейчас,  когда  в  небе беспрестанно
сверкали  молнии,  а  в  нос  бил  смрад,  словно из глубин преисподней, это
казалось  вполне  нормальным  и  естественным.  Я  кричал  и  несся  за  ней
вдогонку,  а  она,  пригнувшись  к  луке,  нахлестывала  коня,  но  тут  нас
подхватил  последний  порыв  песчаной  бури  и погнал по ветру, будто клочки
бумаги.
     Долго  ли  мы  так  скакали, я не знаю; мне казалось, что топот копыт и
вой  ветра  тянутся уже целую вечность, целую вечность гонится вслед за нами
чуть  просвечивающая  сквозь  желтый туман кроваво-красная луна. Я буквально
насквозь  промок  от пота. Вдруг серый споткнулся, выровнял было шаг, но тут
же  остановился  как  вкопанный,  совсем охромев. Моя лошадь тоже совершенно
выбилась  из сил. Эдит Копли была в самом плачевном состоянии: шлем ее упал,
она была покрыта толстым слоем пыли и горько плакала.
     - Почему  вы  не  оставите  меня  в  покое?  - прошептала она. - Я хочу
домой. Умоляю вас, оставьте меня!
     - Вам надо вернуться, мисс Копли. Самарез хочет вам что-то сказать.
     Говорить  так  было,  конечно,  глупо,  но я почти не был знаком с мисс
Копли,  и хотя я сыграл для нее роль провидения - ценой своей лошади, - я не
мог  слово в слово передать ей то, что мне сказал Самарез. Я считал, что сам
он сделает это лучше.
     Самообладание  окончательно  покинуло  ее; перестав делать вид, что она
просто  устала и хочет поскорее домой, она принялась, рыдая, раскачиваться в
седле,  а ветер относил вперед ее черные волосы. Не буду повторять того, что
она говорила, - она совершенно не владела собой.
     Вот,  с  вашего  позволения,  язвительная  мисс  Копли,  а вот я, почти
незнакомый  ей  человек,  и  я пытаюсь втолковать ей, что Самарез ее любит и
она  должна  вернуться и услышать об этом от него самого. Я, верно, все-таки
преуспел  в  этом, потому что она заставила своего серого тронуться с места,
и  он  кое-как  захромал  обратно к старой гробнице. Буря с ревом умчалась к
Амбале,  и  на  нас упало несколько крупных редких капель теплого дождя. Она
рассказала   мне,   что  стояла  возле  сестры,  когда  Самарез  сделал  той
предложение,  и хотела уехать домой и тихонько там выплакаться, как положено
благовоспитанной  английской  девице. То и дело прикладывая к глазам платок,
она  изливала мне душу просто потому, что у нее было нелегко на сердце, да к
тому  же истерика еще не прошла. Это было противоестественно, и вместе с тем
казалось,  что  в таком месте и в такое время иначе и быть не может. Во всем
мире  остались  только  сестры  Копли,  я  и  Самарез,  окруженные  мраком и
огненным  кольцом  молний, и вывести этот заблудившийся мир на истинный путь
должен был я.
     Когда  среди  мертвого  безмолвия,  наступившего  вслед  за  бурей,  мы
возвращались  к старой гробнице, только-только начала заниматься заря. Никто
не  уехал  -  нас  ждали.  Нетерпеливее всех - Самарез. Лицо его осунулось и
побледнело.  Увидев  нас, он пошел нам навстречу и, сняв мисс Копли с седла,
поцеловал  на глазах у всех. Это было похоже на сцену из спектакля; сходство
еще  усугублялось  благодаря  напудренным пылью, призрачным фигурам мужчин и
женщин,  которые,  стоя  под  апельсиновыми  деревьями,  аплодировали  ему -
словно  зрители  в  театре,  где  шла пьеса по заказу Самареза. В жизни я не
видел ничего менее английского!
     Наконец  Самарез  сказал,  что  нам  пора возвращаться, не то весь пост
выедет  на  розыски, и не буду ли я так любезен поехать обратно с Мод Копли?
Ничто не доставит мне больше удовольствия, сказал я.
     Итак,  мы  разбились  на  пары,  всего  шесть  пар, и по двое двинулись
домой. Самарез шел рядом с Эдит Коили, которая ехала на его лошади.
     Воздух  очистился,  солнце  поднималось все выше, и я почувствовал, что
мало-помалу  мы  снова  превращаемся  в  самих  себя,  обыкновенных мужчин и
женщин,  а  пикник  "пробки в потолок" стоит от всего особняком... Вообще не
принадлежит  к  нашему  миру...  И  никогда  больше  не повторится. Он исчез
вместе  с  песчаной  бурей  и  электричеством,  которым  был пропитан жаркий
воздух.
     Я  страшно  устал  и  еле  передвигал  ноги и когда, приняв ванну, лег,
чтобы немного поспать, мне было стыдно за себя.
     Существует  женская  версия  этой  истории, но она вряд ли когда-нибудь
станет известной... Разве только Мод Копли захочет о ней рассказать.



   Редьярд Киплинг
   Безумие рядового Ортериса


                                  Рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Киплинг P. Свет погас: Роман;
     Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
     Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Н.Рахмановой
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                           О чем я мечтал с пересохшим ртом?
                                           О чем я просил судьбу под огнем?
                                           О чем помолюсь я перед концом?
                                                   О том,
                                           Чтоб рядом стоял дружок.

                                           Со мной он разделит воды глоток,
                                           Глаза по смерти закроет мне,
                                           Домой отпишет моей родне, -
                                           Дружка да пошлет нам бог!*

                                                         Казарменная баллада
     ______________
     * Перевод Ю.Корнеева

     Мои  друзья Малвени и Ортерис однажды собрались поохотиться. Лиройд все
еще  лежал  в  лазарете,  оправляясь  после  лихорадки,  которую подхватил в
Бирме.  Они  послали за мной и не на