и!
     - Теперь  правитель и милостивая леди своими глазами увидеть будут, что
мы  доброе  дело делать и... как это... мы им наших обращенных показывать во
всех  их  новых  одеждах,  которые  они своими руками сотворили. Это великий
день  будет,  во  славу  господа  бога,  -  сказал  Юстус, и Лотта добавила:
"Аминь!"
     Юстус  уже  давно  в  душе  завидовал  Базельской  миссии, где туземцев
обучали  ткацкому ремеслу, потому что его подопечные ничего не умели делать,
но  незадолго  до  приезда  правителя  Атхон  Дазе  научил  нескольких бариа
трепать  на  волокно стебли растения, в изобилии растущего на горе Пантх. Из
этого  волокна,  шелковистого и блестящего, получилась ткань, почти такая же
белая  и  гладкая, как таппа, которую ткут на островах Южных морей, и в день
открытия  церкви  новообращенные  должны  были в первый раз надеть сшитое из
этой ткани платье. Сердце Юстуса было преисполнено гордости.
     - Они  в  белых  одеждах правителя и его высокородную супругу встретить
выйдут  и  "Вознесем хвалу создателю" будут петь. Потом мы церковь открывать
будем,  и...  как  это... даже Галлио тогда начинать поверить. Станьте, дети
мои,  по  парам...  Лотта,  почему  они  себя  так  чешут?  Нала,  дитя мое,
изгибаться есть неприлично. Правитель тебя увидит и станет огорчен быть.
     Правитель  округа,  его  жена  и  Галлио  поднялись на холм, где стояла
миссия.  Новообращенные  были  выстроены  в  две  шеренги - сияющий белизной
отряд, численностью около сорока человек.
     - Ого!  - сказал правитель, которому благодаря собственническому складу
ума  уже  стало  казаться, что все это - дело его рук. - Я вижу, они сделали
большой скачок вперед.
     И  это  была  сущая  правда!  Паства  преподобного  Юстуса  вела себя в
точности,  как  он сказал, - сперва они стыдливо переминались с ноги на ногу
и  подпрыгивали  на  месте,  но  вскоре  принялись скакать, словно ужаленные
оводом  лошади, и наконец понеслись вперед, как обезумевшие кенгуру. На горе
Пантх   Красный   Слоновий  Бивень  испустил  резкий,  протяжный  вой.  Ряды
новообращенных  дрогнули,  раскололись, с криками боли и ужаса они бросились
врассыпную. Юстус и Лотта застыли, точно пораженные громом.
     - Это  месть  Дангары!  -  раздался  чей-то  голос. - Я горю! Я горю! К
реке, не то мы умрем!
     Толпа  повернула,  и, корчась всем телом, на бегу срывая одежды и топча
их  ногами,  обращенные  кинулись  к скалам, нависавшим над Бербалдой. А рев
Дангары  звучал  все  громче.  Юстус  и  Лотта подбежали к правителю чуть не
плача.
     - Ничего  понять  не  можно!  -  тяжело дыша, сказал Юстус. - Вчера они
десять  заповедей  учили,  а  сейчас...  Что  с  ними делается? Во имя всего
святого! Нала! О стыд!
     Одним  прыжком на скалу над их головами с воплем взлетела Нала, некогда
гордость    миссии,   девица   четырнадцати   лет,   добрая,   послушная   и
добродетельная, сейчас голая - в чем мать родила - и злая, как дикая кошка.
     - Так  ради  этого, - исступленно закричала она, швырнув в Юстуса юбку,
-  ради  этого  я  оставила  свой народ и Дангару... ради того, чтобы заживо
сгореть  в  твоей  скверной  геенне. Слепая обезьяна! Жалкий червяк! Сушеная
рыба!  Ты  говорил,  что  я  никогда не сгорю. О Дангара, я уже горю! Пощади
меня, бог всего сущего!
     Она  повернулась  и  бросилась  в  воды  Бербалды,  и  в  реве  Дангары
послышалось   торжество.  Вскоре  последняя  из  обращенных  в  Тюбингенской
миссии,  подхваченная  быстрым  потоком  реки,  была уже за четверть мили от
своих наставников.
     - Вчера  еще,  -  заикаясь  от  волнения,  сказал Юстус, - она азбука в
школе учить. О, это есть козни дьявола.
     Галлио  тем  временем с любопытством разглядывал юбку девушки, лежавшую
у  его  ног. Он пощупал ткань, засучил рукав рубашки и приложил материю там,
где кончался густой загар. На белой коже появился ярко-красный волдырь.
     - А, - сказал Галлио спокойно, - так я и думал.
     - Что это? - спросил Юстус.
     - Я  бы  назвал  это рубашкой Несса... Откуда вы взяли волокно для этой
ткани?
     - Атхон  Дазе,  -  сказал  Юстус, - нам показывал, как это обрабатывать
должно.
     - Старая  лиса!  Знаете  ли  вы,  что он дал вам гнилгирийскую крапиву,
Girardenia  heterophilla, которая жалит почище скорпиона. Нечего удивляться,
что  они  так  корчились.  Когда  делают  из этой штуки канаты для подвесных
мостов,   ее   и   то  вымачивают  в  воде  больше  месяца.  Хитрая  бестия!
Понадобилось  полчаса,  чтобы  прожечь их толстые шкуры, и тогда... - Галлио
разразился хохотом.
     Все  это  время  Лотта рыдала на груди у жены правителя, а Юстус стоял,
закрыв лицо руками.
     - Girardenia  heterophilla,  -  повторил  Галлио.  -  Почему  вы мне не
сказали,  Кренк?  Я  мог бы избавить вас от этого испытания. Огненная ткань!
Всем,  кроме голых бариа, известно это растение. Да, насколько я могу судить
об их нравах, они никогда больше к вам не вернутся.
     Он  посмотрел  на  реку,  где  на отмелях все еще с воплями барахтались
вероотступники,  и  смех  замер у него на губах - он понял, что Тюбингенской
миссии в стране бариа-кол пришел конец.
     И  хотя Юстус и Лотта еще три месяца печально бродили вокруг опустевшей
школы,  они  не  могли залучить к себе даже тех из своей паствы, кто подавал
самые  большие  надежды.  Нет!  Ведь  Дангара наказал их огнем этой скверной
геенны  -  огнем, который пробежал по всем жилам и прожег даже кости. Кто же
второй  раз  осмелится  подвергнуть  себя  гневу  Дангары?  Пусть  маленький
человек  и  его  жена  уходят  в  другое место. Бариа-кол не хотят их больше
знать.  Неофициальное предупреждение Галлио, что если хоть один волос упадет
с  головы  Кренков,  он повесит в алтаре храма и самого Атхона Дазе и прочих
жрецов  Дангары,  оградило  Юстуса  и  Лотту  от  коротких отравленных стрел
бариа-кол,  но ни рыбы, ни птицы, ни медовых сотов, ни соли, ни поросят к их
дверям больше не приносили. А ведь одной духовной пищей сыт не будешь.
     - Давай  уедем  отсюда,  моя  жена, - сказал Юстус, - нам незачем здесь
оставаться.  Другой  человек  наше  дело  сделать...  когда на то воля божья
будет! Мы прочь отсюда уедем, и я... как это... ботанике обучаться стану.
     Если  кто-нибудь вздумает сызнова взяться за обращение бариа-кол, то по
крайней  мере стены миссии, стоящей у подножия горы Пантх, пока еще целы. Но
школа и церковь уже давно уступили свое место джунглям.



   Редьярд Киплинг
   Дочь полка


                                  Рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Киплинг P. Свет погас: Роман;
     Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
     Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Э.Линецкой
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------



                                               Джейн Хардинг, обвенчалась ты
                                                  С сержантом в Олдершоте
                                               И с ним моря переплыла
                                                  На славном нашем флоте.

                                                        (Хор)

                                               Знакома ль вам Джейн Хардинг,
                                                             Джейн Хардинг,
                                                             Джейн Хардинг,
                                               Джейн Хардинг, та, которой мы
                                                  Гордимся в нашей роте?

                                                  Старая казарменная баллада

     - Если  джентльмен  не умеет танцевать черкесский танец, так нечего ему
и соваться, другим мешать.
     Так  сказала  мисс  Маккенна,  и  сержант, мой визави, всем своим видом
выразил  согласие  с  ней. Мисс Маккенна внушала мне страх: в ней было шесть
футов  росту,  сплошные рыжие веснушки и огненные волосы. Одета она была без
всяких    штук:   белые   атласные   туфли,   розовое   муслиновое   платье,
ядовито-зеленый  из  набивного  материала пояс, черные шелковые перчатки и в
волосах  желтые  розы.  Посему  я сбежал от мисс Маккенна и в полковой лавке
разыскал   моего  приятеля,  рядового  Малвени,  -  он  прилип  к  стойке  с
напитками.
     - Значит,  сэр,  вы  плясали с крошкой Джханси Маккенна? Она вот-вот за
капрала  Слейна  выйдет.  Будете  разговаривать с вашими дамами и господами,
так  не забудьте помянуть, что танцевали с крошкой Джханси. Тут есть от чего
загордиться.
     Но  я не загордился. Я был полон смирения. По глазам рядового Малвени я
видел,  что у него есть в запасе история; кроме того, я знал: задержись он у
стойки  подольше  -  и  не  миновать  ему еще парочки нарядов. А набрести на
уважаемого  друга,  когда он отстаивает наряд у караульного помещения, очень
неприятно, особенно если в это время вы прогуливаетесь с его командиром.
     - Пошли  на  плац,  Малвени,  там  прохладнее. И расскажите мне об этой
мисс Маккенна - кто она, и что она, и почему ее зовут Джханси.
     - Вы  что  ж,  никогда  не слыхали про дочку мамаши Пампуши? А думаете,
будто знаете все на свете! Вот раскурю трубку, и пойдем.
     Мы   вышли.   Над   нами   было   звездное   небо.  Малвени  уселся  на
артиллерийский  передок  и,  по  своему  обыкновению  зажав  трубку в зубах,
свесив  тяжелые  кулаки между колен и лихо сдвинув на затылок головной убор,
начал:
     - Когда  миссис  Малвени,  я  хочу  сказать  -  мисс Шедд, еще не стала
миссис  Малвени,  вы,  сэр,  куда  моложе были, да и армия здорово с тех пор
переменилась.  Нынче ребята ни в какую не хотят жениться, потому и настоящих
жен  -  этаких,  знаете, самостоятельных, преданных, горластых, здоровенных,
душевных,  жилистых  баб  -  у нас намного меньше, чем когда я был капралом.
Потом  меня  разжаловали,  но  все равно я был капралом. Мужчина в ту пору и
жил  и  умирал в своем полку, ну, и, понятно, женой обзаводился, если он был
мужчина.  Когда  я был капралом - господи боже мой, весь полк с того времени
и  перемереть успел и опять народился! - сержантом моим был папаша Маккенна,
человек,  понятно, женатый. А жена его - я о первой говорю: наш Маккенна еще
два   раза   потом   женился   -   мисс  Бриджит  Маккенна,  была  родом  из
Портарлингтона,  моя  землячка.  Как  там ее девичье имя, я забыл, но в роте
"Б"  все  звали  ее  мамаша  Пампуша,  такая  у  нее была округлая личность.
Барабан,  да  и  только! И эта самая Пампуша - упокой господи ее душеньку во
блаженстве!  -  только  и  знала,  что  рожать детей. И когда их стало не то
пятеро,  не  то  шестеро  пискунов  на  перекличке,  Маккенна побожился, что
начнет  их  нумеровать при крещении. Но Пампуша требовала, чтобы их называли
по  фортам, где они рождались. И появились у нее в роте и Колаба Маккенна, и
Муттра  Маккенна,  весь,  можно  сказать, округ Маккенна, и эта самая крошка
Джханси,  которая сейчас отплясывает там. Рожала Пампуша младенцев одного за
другим  и  одного за другим хоронила. Нынче они у нас помирают как ягнята, а
тогда  мерли  как  мухи.  Моя малышка Шедд тоже померла, но я это не к тому.
Что прошло, то прошло, у миссис Малвени больше детей не было.
     О  чем это я? Да, так вот, жара в то лето была адовая, и вдруг приходит
приказ   из   какого-то   чертова   иззата,   забыл   его   название,  полку
переквартироваться  в  глубь  округа. Может, они хотели узнать, как по новой
железной  дороге  войска  будут  переправляться. И провалиться мне на месте,
они  узнали!  Глазом  еще  не  успели  моргнуть,  как узнали! Мамаша Пампуша
только-только  похоронила  Муттру  Маккенна.  Погода  стояла  зловредная,  у
Пампуши  одна  Джханси  и  осталась,  четырех  лет  от роду. За четырнадцать
месяцев пятерых детей схоронить - это не шутка, понимаете вы это?
     Отправились  мы  по  такой  жарище  на новое место - да разразит святой
Лаврентий  того  типа,  который  сочинил  этот  приказ! Вовек не забуду этой
поездки.  Дали они нам два состава, а нас восемьсот семьдесят душ. Во второй
состав  запихали  "А",  "Б",  "В  и  "Г"  роты,  да  еще двенадцать женщин -
понятно,  не  офицерских  жен  -  и тринадцать детей. Ехать ни мало ни много
шестьсот  миль,  а железные дороги были тогда еще в новинку. Провели мы ночь
в  утробе нашего поезда, ну, и ребята в своих мундирах прямо на стенки стали
лезть,  пили что попало, жрали гнилые фрукты, и ничего мы с ними поделать не
могли - я тогда был капралом, - а на рассвете открылась у нас холера.
     Молитесь  всем  святым,  чтобы никогда вам не довелось увидеть холеру в
воинском  поезде.  Это  вроде  как божий гнев с ясного неба. Добрались мы до
промежуточного  лагеря  -  знаете,  вроде  Лудхианы,  только  сортом похуже.
Командир  полка тут же телеграмму отправил в форт за триста миль по железной
дороге  -  мол,  шлите  помощь.  И  уж  верьте слову, в помощи мы нуждались.
Состав  еще  остановиться  не успел, а уже со станции всех как корова языком
слизнула.  Пока  командир  составлял  телеграмму,  там  ни  единой  души  не
осталось,  кроме  телеграфиста,  да и тот оттого только не удрал, что зад от
сиденья  оторвать не мог, - как его, труса черномазого, ухватили за загривок
да  сдавили  ему  глотку,  так  до  конца  и не отпускали. Наступило утро, в
вагонах  все  орут;  на  платформе  грохот  - людей перед отправкой в лагерь
выстраивают  на  перекличку,  а  они во всей амуниции на землю брякаются. Не
мое  дело  объяснять,  что такое холера. Наш доктор - тот, может, и объяснил
бы,  да  он,  бедняга,  вывалился  из вагонных дверей на платформу, когда мы
трупы  выволакивать  стали.  Помер  ночью  -  и  не  он один. Мы семерых уже
холодных  вытащили,  и еще добрых два десятка еле дышали, когда мы их несли.
А женщины сбились в кучу и выли от страха.
     Тут  командир полка - забыл его имя - говорит: "А ну, отведите женщин в
манговую рощу. Заберите их из лагеря. Им тут не место".
     Мамаша   Пампуша   сидит   рядом   на  своих  узлах  и  крошку  Джханси
успокаивает.  "Идите  в  манговую  рощу,  -  говорит  командир. - Не мешайте
мужчинам".
     "Черта  с  два  я уйду", - отвечает Пампуша, а крошка Джханси уцепилась
за  ее  подол  и  пищит:  "Черта с два уйду!" И вот поворачивается Пампуша к
другим  женщинам  и  говорит: "Вы, сучьи дочки, прохлаждаться уйдете, а наши
парни  помирать  будут, так выходит? - говорит она. - Им воды надо принести.
А ну, беритесь за дело!"
     И  тут  она  засучивает  рукава  и  идет к колодцу за лагерем, а крошка
Джханси  трусит  рядом  с  лота  и  веревкой  в руках, и все женщины идут за
Пампушей  как  овцы,  кто  с ведром, кто с кастрюлей. Набрали они воды в эти
посудины,  и  мамаша  Пампуша  во  главе  своего бабьего полка марш-маршем в
лагерь, а там вроде как на поле боя после отступления.
     "Маккенна,  муженек,  -  говорит  она,  а голос у нее что твоя полковая
труба,  -  успокой  мальчиков,  скажи, что Пампуша сейчас займется ими, всем
даст выпить, и притом задаром".
     Тут  мы во всю глотку гаркнули "ура!" - почти, можно сказать, заглушили
вопли наших бедных парней, которых одолевала холера. Почти, да не совсем.
     Были  мы  все  тогда еще желторотые, в холере ни черта не смыслили. Так
что  толку  от  нас не было никакого. Парни бродили по лагерю, как одуревшие
бараны,  ждали, кто следующий на очереди, и только твердили шепотом. "За что
же  это  наказание,  господи?  За что?" Вспомнить страшно. И все время среди
нас,  как  заведенная,  взад-вперед,  взад-вперед, ходила мамаша Пампуша и с
ней  крошка  Джханси  -  так  она и стоит перед глазами, на головенке шлем с
какого-то  покойника,  ремешки на пузе болтаются - ходила наша Пампуша, воды
давала попить и даже по глотку бренди.
     Иной  раз  Пампуша  не  выдержит,  запричитает,  лицо  у  нее щекастое,
багровое,  и по нему слезы текут: "Ох вы, мальчики мои, бедняги мертвенькие,
сердечные  мои!"  Но  чаще  она  подбадривала  ребят, чтобы они держались, а
крошка  Джханси  повторяла,  что  к  утру  они все будут здоровы. Это она от
матери  переняла, когда Муттра в лихорадке горела и Пампуша ее выхаживала. К
утру  будут здоровы! Для двадцати семи наших ребят то утро так во веки веков
и  осталось утром на кладбище святого Петра. И под этим окаянным солнцем еще
двадцать  человек  заболело.  Но женщины трудились как ангелы, а мужчины как
черти, покуда не приехали два доктора и не вызволили нас.
     Но  перед  самым  их  приездом  мамаша  Пампуша  -  она стояла тогда на
коленях  возле  парня  из  моего отделения, в казарме его койка была как раз
справа  от моей, - так вот, Пампуша начала ему говорить те слова из Писания,
которые  любого  за  сердце берут, и вдруг как охнет: "Держите меня, ребята,
мне  худо!"  Но  ее  солнечный удар хватил, а не холера. Она позабыла, что у
нее  на  голове  только  старая  черная  шляпа.  Померла  Пампуша на руках у
Маккенны, муженька, и когда ребята ее хоронили, все как один ревели.
     В  ту  же ночь задул здоровенный ветрище, и дул, и дул, и дул, пока все
палатки  не  полегли,  но и холеру он тоже сдул, и ни один человек больше не
заболел,  когда  мы десять дней в карантине отсиживались. Но поверьте мне на
слово,   до  ночи  эта  самая  холера  раза  четыре  с  палатки  на  палатку
перекидывалась  и  такие  кренделя  выписывала, будто как следует набралась.
Говорят, ее с собой Вечный Жид уносит. Пожалуй, так оно и есть.
     - Вот  оттого, - неожиданно закончил Малвени, - крошка Джханси и стала,
какая  она  есть.  Когда  Маккенна  помер,  ее  взяла  к  себе жена сержанта
квартирмейстерской  части,  но все равно она из роты "Б". И вот эту историю,
которую  я  вам  сейчас рассказал, я ее в каждого новобранца вколачиваю, учу
строю,  а  заодно и обхождению с Джханси Маккенна. Я и капрала Слейна ремнем
заставил сделать ей предложение.
     - Да ну?
     - Вот  вам  и  ну.  С  виду  она  не так чтоб очень, но она дочь мамаши
Пампуши,  и  мой долг пристроить ее. За день до того, как Слейна произвели в
капралы,  я  говорю ему: "Слушай, Слейн, если я завтра подниму на тебя руку,
это  будет  нарушение  субординации, но вот клянусь райской душенькой мамаши
Пампуши,  или ты побожишься мне, что сию минуту сделаешь предложение Джханси
Маккенна,  или  я  нынче  же  ночью  спущу  с  тебя шкуру вот этой бронзовой
пряжкой.  И  без  того позор роте "Б", что девка так засиделась", - говорю я
ему.  Вы  что,  думаете,  я  позволю  щенку,  который всего-навсего три года
отслужил,  перечить  мне  и  наперекор  моей воле поступать? Не выйдет дело!
Слейн  пошел  как миленький и сделал ей предложение. Он хороший парень, этот
Слейн.  Вскорости  отправится  он  в комиссариат и наймет на свои сбережения
свадебную  карету.  Вот  так  я  и  пристроил дочку мамаши Пампуши. А теперь
идите и пригласите ее еще разок потанцевать.
     И я пошел и пригласил.
     Я  преисполнился  уважения  к  мисс  Джханси Маккенна. Был я и у нее на
свадьбе.
     Об этой свадьбе я, может быть, расскажу вам на днях.



   Редьярд Киплинг
   Ложный рассвет


                                  Рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Киплинг P. Свет погас: Роман;
     Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
     Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Г.Островской
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------



                                           Бог весть, что ночь нам принесет:
                                              Земля измождена,
                                           Она без сна, все ждет и ждет,
                                           И человека дрожь берет -