щие глаза, похожие на
глаза  оленя,  лоб,  увенчанный  мокрым  венком  из бархатцев, и шелковистый
подгрудок, почти касающийся  земли. За ним  слышался  топот  тяжелых  ног  и
громкое дыхание других животных, уходящих от разлива в чащу.
     -- Оказывается, мы не одни -- сюда пришли  и другие существа, -- сказал
Финдлейсон, который сидел, прислонив  голову к древесному стволу, полузакрыв
глаза и чувствуя себя очень удобно.
     -- Верно, -- глухо отозвался Перу, -- и не маленькие существа.
     -- Кто они такие? Я неясно вижу.
     -- Боги. Кому же еще быть? Гляди!
     -- А, верно! Боги, конечно... боги.
     Финдлейсон улыбнулся,  и голова его упала на грудь. Перу был совершенно
прав.  После  потопа кто мог остаться в живых на земле, кроме богов, которые
ее создали, богов, которым его поселок молился еженощно, богов, которые были
на устах  у  всех  людей и  на всех  людских  путях?  Оцепенение,  сковавшее
Финдлейсона, мешало  ему поднять  голову  или  пошевелить  пальцем,  а  Перу
рассеянно улыбался молниям.
     Бык остановился вблизи храма,  опустив голову к влажной земле. В ветвях
зеленый попугай клювом чистил мокрые перья и криком вторил грому, в то время
как  трепещущие тени зверей собирались  вокруг дерева. Вслед за быком пришел
самец черной  антилопы  --  подобное животное Финдлейсон  за всю свою  давно
прошедшую жизнь на земле видывал разве только во сне, -- самец с царственной
головой,  эбеновой  спиной, серебристым брюхом и  блестящими прямыми рогами.
Рядом с ним, опустив  голову  до земли,  неустанно хлеща хвостом по  увядшей
траве, прошла толстобрюхая тигрица с зелеными глазами, горевшими под густыми
бровями, и со впалыми щеками.
     Бык прилег у храма, и  тут из мрака выскочила чудовищная серая обезьяна
и  села,  как  садятся люди,  на место поверженного идола, а дождевые капли,
словно драгоценные камни, посыпались с ее волосатой шеи и плеч.
     Другие  тени возникали  и скрывались  за пределами круга,  и среди  них
появился  пьяный человек, размахивающий  жезлом  и  винной  бутылкой.  Тогда
откуда-то с земли послышался хриплый рев.
     --  Паводок  уже убывает, -- проревел кто-то.  --  Вода спадает  час за
часом, а их мост все еще стоит!
     "Мой мост, -- подумал  Финдлейсон. -- Как  это  было  давно! Какое дело
богам до моего моста?"
     Глаза  его искали  во мраке  то место, откуда донесся рев. Крокодилица.
тупоносая гангская Магар, гроза  бродов, подползла к  зверям, яростно колотя
хвостом направо и налево.
     -- Его построили слишком прочным  для меня. За всю эту ночь мне удалось
оторвать  только несколько  досок.  Стены  стоят!  Башни  стоят!  Мой  поток
сковали, и река моя уже несвободна.  Небожители,  снимите  это ярмо! Верните
мне вольную воду от берега до  берега! Я говорю, я, Матерь Ганга. Правосудие
богов! Окажите мне правосудие богов.
     -- Что я говорил? --  прошептал Перу. --  Поистине, это  панчаят богов.
Теперь мы знаем, что весь мир погиб, кроме вас и меня, сахиб.
     Попугай  снова  закричал и захлопал  крыльями, а тигрица, прижав уши  к
голове, злобно зарычала.
     Где-то в тени закачались блестящие бивни и огромный хобот, и  негромкое
ворчанье нарушило тишину, наступившую после рыка тигрицы.
     --  Мы здесь, -- прозвучал низкий голос.  -- Мы великие. Единственный и
множество.  Шива, отец мой, здесь с  Индрой. Кали уже говорила. Хануман тоже
слушает.
     -- Каши остался нынче без своего котвала!  -- крикнул  человек с винной
бутылкой, швырнув жезл  на  землю,  и на  островке зазвучал собачий  лай. --
Окажите Каши правосудие богов.
     -- Вы молчали, когда  они  оскверняли  мои  воды, --  заревела  большая
крокодилица. --  Вы  и не  шевельнулись, когда  реку  мою  загнали в  стены.
Ниоткуда мне не  было  помощи, кроме как от собственных моих сил,  а они  не
выдержали  -- силы  Матери Ганги не выдержали  перед их сторожевыми башнями.
Что я могла поделать? Я сделала все, что могла. А  теперь, небожители, всему
конец!
     -- Я несла  смерть; я влекла пятнистый недуг от  хижины к  хижине в  их
рабочем  поселке,  и  все-таки  они не переставали  строить.  --  Кривоногая
облезлая ослица с  раскроенной мордой  и истертой шкурой,  хромая, выступила
вперед. -- Я дышала на них  смертью  из моих ноздрей,  но они не переставали
строить.
     Перу хотелось двинуться, но тело его отяжелело от опиума.
     -- Так!  -- произнес он, сплюнув.-- Вот и сама Шитала -- Мать Оспа. Нет
ли у сахиба носового платка прикрыть лицо?
     --  Пропали  мои  старания!  Целый месяц  кормили  меня  трупами,  и  я
выкидывала их  на свои  песчаные отмели, но строители  продолжали  работать.
Демоны они и сыны  демонов! А вы покинули Матерь Гангу одну на посмешище  их
огненной повозке! Да свершится суд богов над строителями моста!
     Бык передвинул жвачку во рту и не спеша отозвался:
     -- Если  бы  суд богов поражал всех,  кто  насмехается  над  священными
предметами, в стране было бы много потухших жертвенников, мать.
     -- Но это  больше  чем насмешка,  --  сказала тигрица,  выбросив вперед
цепкую  лапу.  --  Ты  знаешь, Шива, и все вы,  небожители, знаете, как  они
осквернили Гангу. Они непременно должны предстать  перед Разрушителем. Пусть
их судит Индра.
     --  Как  давно  началось  это  зло? -- откликнулся  самец антилопы,  не
двигаясь.
     -- Три года назад по счету людей,-- ответила Магар, припадая к земле.
     -- Разве Матерь Ганга должна умереть в этом  году,  что она  так спешит
сейчас же получить отмщение? Еще вчера глубокое море было там, где она течет
теперь, и море снова  покроет ее  завтра, ибо  так ведут боги счет тому, что
люди  называют  временем. Кто скажет,  что  их мост простоит до  завтра?  --
промолвил самец антилопы.
     Наступила  долгая  тишина,  а  буря  утихла,  и полная луна  встала над
мокрыми деревьями.
     -- Так  судите же теперь, -- угрюмо промолвила река. -- Я рассказала  о
своем позоре. Паводок все убывает. Больше я ничего не могу сделать.
     -- Что касается меня, -- послышался из храма голос большой обезьяны, --
мне  нравится смотреть  на  этих  людей: ведь, помнится, я тоже построил  не
маленький мост в пору юности мира.
     --  Говорят также,  -- прорычала  тигрица, -- что эти люди произошли из
остатков твоих войск, Хануман, и потому ты им помогал...
     -- Они трудятся, как трудились мои войска на Ланке, и верят,  что труды
их не пропадут. Индра слишком высоко вознесен, но ты, Шива, тыто знаешь, как
густо они унизали страну своими огненными повозками.
     -- Да, я знаю, -- проговорил бык. -- Их боги научили их этому.
     По кругу прокатился взрыв хохота.
     -- Их боги! Что могут знать их боги? Они родились вчера, а создавшие их
умерли и  едва  успели  остыть, --  сказала  крокодилица.  -- Завтра их боги
умрут.
     --  Хо! -- произнес  Перу.  --  Матерь Ганга говорит умные речи. То  же
самое  я говорил  падри-сахибу,  который  проповедовал  на "Момбассе", но он
потребовал от барамалама заковать меня в кандалы за такую великую дерзость.
     -- Наверное, они все это делают для того, чтобы порадовать своих богов,
-- сказал бык.
     -- Не совсем,  -- возразил слон, выступив вперед. -- Они делают  это на
пользу моим махаджанам -- моим жирным ростовщикам, которые поклоняются мне в
день Нового года, рисуя мое изображение на первой странице счетных книг. А я
выглядываю из-за их  плеч и вижу при свете ламп,  что имена, вписанные в эти
книги, принадлежат людям, живущим  в далеких  местах, ибо все города связаны
друг  с другом огненными  повозками, деньги  быстро  приходят  и  уходят,  а
счетные  книги  толстеют  не  хуже  меня  самого.  И  я,  Ганеша  Удачи,   я
благословляю своих поклонников.
     -- Они изменили  лицо  страны,  моей страны.  Они совершали убийства  и
строили города на моих берегах, -- сказала Магар.
     -- Все  это только  пустое перекатыванье  комочка  грязи.  Пусть  грязь
копается в грязи, если это нравится грязи, -- отозвался слон.
     --  А потом что? -- сказала тигрица. --  Потом  они  увидят, что Матерь
Ганга не в силах отомстить за оскорбление,  и  сначала они отойдут от нее, а
позже и от всех нас, одного за другим.  В конце концов, Ганеша, мы останемся
при пустых жертвенниках.
     Пьяный  человек,  шатаясь,  встал  на ноги и громогласно икнул  в  лицо
собравшимся богам.
     -- Кали лжет. Сестра моя лжет! Вот  этот мой жезл -- это котвал Каши, и
он ведет счет моим паломникам.  Когда наступает пора поклоняться Бхайрону --
а эта  пора  никогда  не кончается,  -- огненные  повозки трогаются одна  за
другой,  и  каждая  везет  тысячу паломников. Они  уже не ходят пешком,  они
катятся на колесах, и слава моя все возрастает.
     -- Ганга, я видел, как берег твой  у Праяга был черен от паломников, --
сказала обезьяна,  наклоняясь  вперед,  -- а не  будь огненных повозок,  они
приходили бы медленно и их было бы меньше. Запомни это.
     --  Ко  мне  они приходят  всегда, --  заплетающимся  языком  продолжал
Бхайрон. -- Ночью и днем все простые  люди молятся  мне на полях  и дорогах.
Кто в наши  дни подобен Бхайрону? К чему говорить о том,  что веры меняются7
Разве мой жезл -- котвал Каши -- бездействует? Он ведет счет и  говорит, что
никогда  не  было столько  жертвенников,  сколько  их воздвигнуто  теперь, и
огненная повозка хорошо им служит. Я Бхайрон, Бхайрон простого народа и ныне
-- главнейший из всех небожителей. И еще мой жезл говорит...
     --  Молчи, ты! -- прервал его бык -- Мне поклоняются в школах, где люди
беседуют  весьма  мудро, обсуждая  вопрос,  един  ли я  или  множествен, как
нравится верить моему народу, -- но вы-то знаете, каков я Кали, супруга моя,
ты тоже знаешь.
     -- Да, я знаю, -- отозвалась тигрица, опустив голову.
     --  И я более велик, чем Ганга. Ибо вы знаете,  кто побудил людские умы
считать из всех рек одну лишь Гангу священной. Вы  знаете, что говорят люди:
кто  умирает в ее воде, тот приходит  к нам, богам, не  понеся кары, и Ганга
знает, что огненная повозка привозит к ней множество  жаждущих этого, и Кали
знает,  что самые пышные свои пиры она  справляет среди паломников,  которых
везет огненная повозка. Кто поразил недугом тысячи людей за один день и одну
ночь в  Пури, у  ног тамошнего идола, и привязал  болезнь к колесам огненных
повозок, так что она разнеслась по всей стране из конца в конец? Кто, как не
Кали?  Раньше,  до  того как появилась  огненная  повозка,  это было  трудно
сделать. Огненные повозки хорошо  тебе послужили, Матерь Смерти. Но я говорю
о своих собственных  жертвенниках, а я не  Бхайрон простого народа,  но Шива
Люди  приходят и уходят, болтая и разнося молву о чужих богах, а я слушаю. В
школах мои поклонники сменяют веру за верой, но я не гневаюсь, ибо когда все
слова сказаны и новые речи кончены, люди в конце концов возвращаются к Шиве.
     --  Верно Это  верно,  -- пробормотал Хануман.--  К  Шиве  и  к  прочим
возвращаются они,  Мать.  Из храма  в  храм перехожу  я на  север,  где  они
поклоняются единому  богу и  его  пророку,  и теперь  лишь  мое  изображение
осталось в их храмах.
     -- Ну и что же? -- произнес самец антилопы, медленно поворачивая голову
-- Ведь этот единый -- я, и я же -- его пророк.
     -- Именно так, отец,-- молвил Хануман -- И на юг я иду, я, старейший из
богов, по мнению  людей, и я касаюсь  жертвенников новой веры и той женщины,
которую, как мы знаем, изображают двенадцатирукой и все же зовут Марией.
     -- Ну и что же? -- сказала тигрица -- Ведь эта женщина -- я.
     -- Именно так,  сестра, и я иду на запад вместе с огненными повозками и
во многих видах являюсь строителям мостов, и благодаря  мне они  меняют свои
веры  и становятся весьма мудрыми.  Хо! Хо! Я сам строитель мостов -- мостов
между тем и этим, и каждый мост в конце концов обязательно ведет к нам. Будь
довольна, Ганга. Ни эти люди, ни те, что следуют за ними, вовсе над тобой не
смеются.
     --  Так, значит, я  одинока,  небожители?  Или  мне  надо  сдержать мой
паводок, чтобы как-нибудь по несчастной случайности  не подрыть их стен? Или
Индра высушит мои источники в горах и заставит меня смиренно ползти между их
пристанями? Или мне зарыться в песок, чтобы не оскорбить их?
     -- И все  эти  треволнения из-за какого-то железного  бруска с огненной
повозкой наверху? Поистине, Матерь  Ганга вечно юна! -- заметил слон Ганеша.
-- Ребенок -- и тот не стал бы говорить столь безрассудно. Пусть прах роется
в прахе,  прежде  чем вновь  обратиться в  прах. Я знаю  только то,  что мои
поклонники богатеют и прославляют  меня. Шива сказал, что в школах  люди  не
забывают  его;  Бхайрон  доволен  своими  толпами  простых людей, а  Хануман
смеется.
     -- Конечно, смеюсь, -- сказала обезьяна. -- У меня меньше жертвенников,
чем у Ганеши или Бхайрона, но  огненные повозки везут мне  из-за Черной Воды
новых поклонников -- людей, которые верят, что бог их -- труд. Я бегу  перед
ними и маню их, и они следуют за Хануманом.
     --  Так дай им труд,  которого они жаждут,--  сказала река.-- Воздвигни
преграду  поперек моего потока и  отбрось воду назад,  на  мост.  Некогда на
Ланке ты был силен, Хануман. Так нагнись и подними мое дно.
     --  Кто  дает жизнь, вправе отнимать жизнь.  -- Обезьяна  заскребла  по
грязи длинным указательным  пальцем.  --  И  все  же, кому пойдут на  пользу
убийства? Очень многие люди умрут.
     С реки  долетел  обрывок  любовной  песни, подобной  тем, которые  поют
юноши, стерегущие  скот в  полуденный  зной поздней весны.  Попугай радостно
крикнул и, опустив голову, боком стал спускаться по ветке, а песня зазвучала
громче,  и  вот в полосе  яркого лунного света встал  юный пастух,  которого
любят  гопи, кумир мечтающих  девушек и  матерей, еще не родивших ребенка,--
Кришна Многолюбимый. Он нагнулся,  чтобы  завязать узлом свои длинные мокрые
волосы, и попугай спорхнул на его плечо.
     -- Все шляешься да песни поешь, поешь и шляешься, -- икнул Бхайрон.  --
Из-за этого ты, брат, и опаздываешь на совет.
     -- Так  что ж?  -- со смехом сказал  Кришна, откинув голову  назад:- Вы
здесь  немногое  можете сделать без  меня или  Кармы. -- Он  погладил  перья
попугая и снова засмеялся.-- Зачем вы тут сидите и беседуете? Я услышал, как
Матерь  Ганга ревела во тьме,  и потому быстро  пришел  сюда из хижины,  где
лежал  в  тепле.  А что  вы  сделали  с Кармой? Почему  он  такой  мокрый  и
безмолвный? И что делает  здесь Матерь Ганга? Разве в небесах так тесно, что
вам пришлось спуститься сюда и барахтаться в грязи по-звериному?  Карма, чем
они тут занимаются?
     --  Ганга  просила отомстить строителям  моста,  а Кали  заодно с  нею.
Теперь  она умоляет  Ханумана  поглотить мост, чтобы слава  ее возросла!  --
закричал попугай. -- Я ждал здесь твоего прихода, о господин мой!
     -- А  небожители  на это ничего  не  сказали? Неужто  Ганга  или Матерь
Скорбей не дали им говорить? Разве никто не замолвил слова за мой народ?
     -- Нет, --  произнес Ганеша, в смущении переступая с ноги на ногу, -- я
сказал, что люди -- всего лишь прах, так стоит ли нам топтать их?
     -- С меня довольно позволять им трудиться, вполне довольно,  --  сказал
Хануман.
     -- Что мне гнев Ганги? -- промолвил бык.
     -- Я Бхайрон простого народа, и этот мой жезл  --  котвал всего Каши. Я
говорил за простых людей.
     -- Ты? -- Глаза юного бога сверкнули.
     -- Разве в их устах я ныне  не главный из богов? -- ответил Бхайрон, не
смущаясь.-- Во  имя простого народа я  произнес... очень много мудрых речей,
только я их уже позабыл... Но вот этот мой жезл...
     Кришна с досадой отвернулся и, увидев  у своих ног крокодилицу, стал на
колени и обвил рукой ее холодную шею.
     -- Мать, -- мягко проговорил он, -- вернись к своему потоку. Такие дела
не для тебя. Как могут нанести ущерб твоей чести люди -- этот живой прах? Ты
год за годом дарила им их  нивы, и твой разлив поддерживает их силы. В конце
концов все они придут к тебе, так зачем убивать их теперь? Пожалей их, Мать,
хоть ненадолго... ведь только ненадолго.
     -- Если только ненадолго... -- начал медлительный зверь.
     -- Разве они боги? -- подхватил Кришна со смехом, глядя в тусклые глаза
реки. --  Будь уверена, это  ненадолго.  Небожители тебя услыхали,  и вскоре
правосудие будет  оказано. А  теперь, Мать,  вернись  к  разливу. Воды кишат
людьми и скотом... берега обваливаются... деревни рушатся, и все из-за тебя.
     -- Но мост... мост выдержал.
     Кришна встал, а Магар, ворча, бросилась в подлесок.
     --  Конечно,  выдержал,  -- язвительно  произнесла  тигрица.  -- Нечего
больше ждать правосудия от небожителей.  Вы пристыдили  и высмеяли Гангу,  а
ведь она просила только несколько десятков жизней.
     --  Жизней моего народа, который спит под  кровом из листвы вон там,  в
деревне... Жизней молодых девушек... жизней  юношей, что в сумраке поют этим
девушкам песни...  Жизни ребенка,  что родится наутро.  Жизней, зачатых этой
ночью,  -- сказал  Кришна.  -- И когда  все  это будет сделано,  что пользы?
Завтрашний день опять увидит людей за работой. Да снесите вы хоть весь мост,
с одного конца  до другого, они начнут сызнова. Слушайте меня! Бхайрон вечно
пьян. Хануман смеется над своими поклонниками, задавая им новые загадки.
     -- Да нет, загадки у меня очень старые, -- со смехом вставила обезьяна.
     -- Шива  прислушивается  к речам в  школах и  к мечтаниям  подвижников;
Ганеша  думает  только  о своих жирных  торговцах; а я... я живу с этим моим
народом, не прося даров, и потому получаю их ежечасно.
     -- И ты нежно любишь своих поклонников, -- молвила тигрица.
     -- Они мои, родные. Старухи видят меня  в сновидениях,  поворачиваясь с
бока  на бок во сне; девушки высматривают меня и прислушиваются ко мне,  идя
на  реку зачерпнуть  воды  в свои  лоты.  Я прохожу мимо юношей, ожидающих в
сумерках  у ворот, и я окликаю белобородых старцев.  Вы  знаете, небожители,
что я единственный  из всех нас постоянно брожу  по земле, и нет мне радости
на  наших небесах, когда тут пробивается  хоть одна зеленая былинка  или два
голоса звучат в потемках среди высоких колосьев. Мудры вы, но живете далеко,
позабыв о том, откуда пришли. А я  не забываю. Так, значит, огненные повозки
питают  ваши  храмы,  говорите  вы?  Огненные  повозки  везут теперь  тысячи
паломников туда, куда в старину приходило  не больше десятка? Верно. Сегодня
это верно.
     -- Но завтра они умрут, брат, -- сказал Ганеша.
     --  Молчи! -- остановил бык Ханумана, который опять наклонился  вперед,
собираясь что-то сказать. -- А завтра, возлюбленный, что будет завтра?
     -- Только вот что. Новое слово уже ползет из уст в уста в среде простых
людей, слово, которое ни человек, ни бог удержать не  могут,-- дурное слово,
праздное  словечко в устах  простого  народа, вещающее  (и  ведь  никому  не
известно, кто впервые произнес это слово), вещающее, что люди стали уставать
от вас, небожители.
     Боги дружно и тихо рассмеялись.
     -- А потом что будет, возлюбленный? -- спросили они.
     --  Потом, стремясь оправдаться  в этом,  они, мои поклонники, в первое
время будут приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеша, еще более щедрые дары, еще
более громкий шум  поклонения.  Но слово уже распространилось, и скоро  люди
станут  платить  меньше  дани  вашим толстым  брахманам.  Потом  они  станут
забывать про ваши  жертвенники,  но  так  медленно. что ни  один человек  не
сможет сказать, когда началось это забвение.
     -- Я знала... я знала! Я тоже говорила это, но они не хотели слушать,--
сказала тигрица. -- Нам надо было убивать... убивать!..
     -- Поздно.  Вам надо было  убивать раньше,  пока люди из-за  океана еще
ничему не научили наших людей. А  теперь мои поклонники смотрят на их работу
и  уходят  в раздумье. Они  совсем  не думают о  небожителях. Они думают  об
огненных повозках и всех прочих вещах, сделанных строителями мостов, и когда
ваши   жрецы  протягивают   руки