енных
слов друзей. Она ощущала только невыносимую боль в груди и ужас при  мысли
о предстоящей одинокой жизни без человека, которого она любила до сих пор.
   Временами она начинала сознавать, что рядом сидит Эрик Горин  и  держит
ее руку в своей. И она поднимала  на  него  глаза,  видела  его  ласковый,
грустный  взгляд  и  трагически  стиснутые  губы.  Она  знала  его   почти
пятнадцать лет, но только издали; до сих пор Эрик был для нее только мужем
женщины, которую любил Хьюго.
   С самого начала она знала, что Хьюго любит Сабину, она  тайно  страдала
от унижения, на нее находили  приступы  бешеной  ярости,  но  гордость  не
позволяла ей обнаруживать эти  бурные  переживания,  она  изливала  их  по
разным мелким поводам, и окружающим часто казалось,  что  она  выходит  из
себя по пустякам. Но время шло, и постепенно она стала относиться  к  этой
любви как свойственному Хьюго недостатку, такому же незначительному, как и
прочие, которые она ему всегда прощала.
   Сабина тоже находилась где-то тут, но Эдне это было безразлично. Сейчас
для нее существовали только она сама, Хьюго, которого она  никогда  больше
не увидит, да этот человек, который сидел рядом и держал ее руку в  своей.
Эрик был для нее совсем чужим, но в минуты просветления она  испытывала  к
нему глубокую благодарность за его присутствие, за то,  что  рядом  с  нею
находится какое-то человеческое существо.
   Сегодня днем, войдя в комнату, она увидела распростертое тело Хьюго  и,
даже не успев подойти к нему,  сразу  поняла  все,  словно  подсознательно
давно уже  готовилась  к  этому.  И  как  ни  странно,  прежде  всего  она
рассердилась, потому что всякое самоубийство - невероятная глупость. Но  в
следующее мгновение  она  поняла,  что  это  самоубийство  вовсе  не  было
глупостью. Видно, Хьюго все-таки чему-то ее научил. Он не оставил  никакой
записки. Эдна знала, что в последние минуты он не думал о ней, но она  уже
привыкла к его  отношению,  и  это  ей  не  показалось  обидным.  Все-таки
по-своему он ее любил.
   Второй раз за  эту  неделю  Эрик  сталкивался  со  смертью;  ему  снова
казалось, что в комнате стоит запах сырой земли и  тления.  Полиция  давно
уже увезла тело для вскрытия, хотя смерть от цианистого калия  можно  было
безошибочно установить и так, но Эрику все еще казалось, будто Хьюго сидит
с ним рядом и, как утром на галерее палаты представителей, крепко  сжимает
его руку.
   "Может, надо было сказать ему, - думал Эрик,  -  чтобы  он  не  обращал
внимания на Сэйлса, что все непременно образуется, когда я получу место  в
правительственной комиссии. И почему я не  настоял,  чтобы  Мэри  устроила
Хьюго  у  себя?"  Дважды   Эрику   представлялась   возможность   выручить
Фабермахера, и оба раза он от этого уклонился. Даже вчера,  за  завтраком,
вместо того чтобы обмениваться колкостями, они могли бы  обсудить,  чем  и
как можно помочь Хьюго. Вот о чем надо было думать, а не  дуться  на  него
из-за Сабины. Все эти волнения казались теперь  такими  ничтожными.  Эрику
было стыдно о них вспоминать. Он не смел поднять глаза на Сабину,  которая
тихо переговаривалась с Лили.
   Он не мог спасти Фокса от смерти, как бы ни старался.  Но  разве  Хьюго
нельзя было спасти? Фокс был мертв уже за двадцать лет до своей смерти. Но
разве Хьюго тоже был мертвым? Эрика огорчила смерть Фокса  просто  потому,
что умер человек, но ведь Хьюго был не только живым  человеком,  а  еще  и
талантливым ученым в расцвете творческих сил.
   Эрик не признавал людей, не имеющих сильной и страстной привязанности к
своему делу, не любящих свою работу больше всего. Он допускал в человеке и
другие чувства - любовь, гордость, потребность в ласке, даже тщеславие,  -
но все это должно быть подчинено основному.
   Если человек счастлив и может сделать счастливым другого,  то  все  эти
чувства  должны  только  подкреплять  его,  сливаться  с  его  стремлением
выразить свое счастье в работе. Фабермахер не был  счастлив.  Его  сгубила
душевная слабость, переросшая в постоянный ужас при первом же столкновении
с человеческой жестокостью - этой движущей силой в окружавшем его мире,  -
жестокостью, скрытой за прозрачными покровами тупости, фанатизма и смутной
боязни всяких перемен.
   Мысли Эрика постепенно перешли от воспоминаний о своем друге  к  оценке
собственной жизни.
   Он, как и Хьюго, тоже любил свое дело,  обладал  некоторым  талантом  и
гораздо большими душевными силами.  В  те  времена,  когда  он  работал  в
лаборатории, его настойчивость преодолевала все препятствия.  Он  заставил
Тони Хэвиленда довести опыт до конца, и этот опыт  имел  немалое  значение
для его дальнейшей карьеры. Там, где нужно было противопоставить свою волю
воле другого человека, ему всегда сопутствовала удача.
   Потом, в Кемберлендском университете, против него выступили иные  силы,
а еще позже, у Тернбала, в Нью-Йорке, дело обстояло гораздо  сложнее,  чем
борьба двух личностей и столкновение их противоположных желаний. Весь мир,
в котором жил Эрик, был его противником, и тут не могло быть ни поражений,
ни побед. Каждый раз борьба начиналась и обрывалась, ничем не кончаясь.
   Здесь, в Вашингтоне, произошло самое значительное в его жизни сражение,
но личные конфликты были тут ни при чем. Ни на одного человека он  не  мог
бы указать пальцем, сказав: вот это мой враг, он всему причиной.  Эрик  не
мог указать ни на Арни, ни на Сэйлса, ни на Хольцера. Таких людей  слишком
много. И его настойчивость в борьбе один на один тут уже  не  могла  ничем
ему помочь.
   И снова он спросил себя: мог бы он предотвратить эту смерть?  Но  каким
образом? Мог ли он принять предложение Арни? И сейчас при одной  мысли  об
этом в нем закипела глухая злоба. Нет, сейчас в нем происходило совсем  не
то, что было в темной квартире Фокса. Тогда, всего несколько  дней  назад,
холодный запах  тления  так  испугал  его,  что  он  в  панике  готов  был
ухватиться за что угодно. Теперь он был настроен иначе.
   В ту ночь какая-то  часть  его  давно  подавляемого  страха  прорвалась
наружу, и он неверно понял этот страх. Теперь он отбросил  в  сторону  все
накопившиеся в нем скрытые тревоги и стал понимать самого  себя  так,  как
никогда.  Наконец-то  он  доискался  ответа  на   вопрос,   заданный   ему
давным-давно: "Почему вы хотите стать ученым?" Больше пятнадцати лет  этот
случайный, почти  бессмысленный  вопрос  неотвязно  стучал  в  его  мозгу.
Иногда, в хорошие времена, он казался надуманным и вызывал только усмешку.
Теперь, однако, Эрик нашел исчерпывающий ответ. И, найдя его, почувствовал
на себе тяжкую ответственность.
   Издавна, быть может с самого начала своей жизни, Эрик везде и  во  всем
чувствовал борьбу за существование. Вокруг него шла  война,  и  не  только
между людьми: это  была  стихийная,  первобытная  борьба  жизни  со  всеми
физическими законами, обрекавшими ее на  смерть.  Жизнь  хрупка  и  зыбка,
жизнь - случайный результат нескольких совпадений, крохотный водоворотик в
огромном потоке вселенной. Во  мраке  и  холоде  таинственной,  безмолвной
бесконечности жизнь -  только  нежный  розовый  бутон;  но  жизнь  упряма,
обреченные живые существа упорно цепляются за этот теплый хрупкий клочок и
бросают вызов врагу - вечной ночи. Ни один человек не может сказать, когда
он впервые почувствовал, что вокруг него происходит борьба, но в первую же
осень своей сознательной жизни он видит ее в меняющейся окраске листьев на
деревьях. Он может ощутить ее в  разрушительных  вихрях  гигантских  бурь,
величественно проносящихся над землей, в  падающих  звездах,  в  обмелении
рек, в образовании  оврагов,  в  обвалах,  разрушающих  горы,  в  засухах,
наводнениях, в бледном, мертвенном свете луны и нестерпимо  палящих  лучах
солнца. И в солнечном летнем утре, и в теплых весенних вечерах есть смерть
- тысячи, миллионы смертей.
   Рано или поздно возникает  вопрос  -  почему?  Есть  ответы,  внушенные
безвольной покорностью или тупой невозмутимостью. Но в тех людях,  которых
не так-то легко удовлетворить подобными ответами,  недовольство  порождает
желание бороться, и они вступают в войну. Некоторые из них, забыв о враге,
занимаются грабежом, насилием и убийством в собственном  стане,  но  самые
смелые уходят вперед, во тьму, открывать неизвестные земли. Группами или в
одиночку, они поднимаются к звездам, они изучают и используют маниакальную
жизнеспособность микроскопических  клеток,  они  исследуют  огромный  шар,
который медленно вращает их в безмолвном пространстве.
   Это настоящая война, в которой люди становятся в ряды бойцов без знамен
и сражаются без боевых кличей и без героизма. Они  наивно  спрашивают:  "А
чем же еще можно заниматься в жизни?" Но разве мыслимо, участвуя  в  такой
войне, уважать окопавшихся в тылу людишек, которые используют  для  личной
наживы трофеи, добытые ценою огромного труда, которые подымают визг  из-за
того, что задето их мелочное самолюбие, убивают, обозлившись на то, что  к
их добру  прикасаются  скептические  руки?  До  каких  пор  можно  терпеть
существование этих зачинщиков кровавых  схваток,  этих  противников  всего
нового?
   Трудно и тоскливо бойцам сражаться в этой войне. Несмотря на  всю  свою
целеустремленность,  они  ведь  только   обыкновенные   люди   -   мягкие,
податливые,  обладающие  всеми   человеческими   слабостями.   Собственные
недостатки досаждают им, как вши. И так как они просто обыкновенные  люди,
то, даже смело шагая вперед, они страдают,  чешутся  и  корчатся  от  этих
зудящих укусов. Их не ждут никакие личные  награды,  кроме  сознания,  что
дело выполнено хорошо. Но  и  эта  медаль  быстро  стирается  и  тускнеет.
Заслужить прочное уважение невероятно трудно, почти немыслимо. Это требует
особого  внутреннего  напряжения,  которое   зачастую   может   искалечить
человека. Очень трудно найти в себе для этого мужество, и, таким  образом,
внешняя борьба повторяется в миниатюре в сердце каждого человека.
   Все это Эрик теперь понял; он знал также, что Хьюго пал не в  сражении,
он умер потому, что не мог пережить гнусностей, творившихся в тылу.  Такая
смерть требует отмщения. Эрик был уверен,  что  он  не  виноват  в  гибели
Хьюго. Оставалось только убедить в этом Сабину. Она стояла у  окна,  одна,
спиной к "нему.
   Лили, подойдя сзади, слегка тронула его за плечо.
   - Я хочу напоить Эдну кофе, - сказала она. - Потом, когда она  немножко
отойдет, я заберу ее к себе. Она побудет со мной, пока не приедет ее мать.
Я уже вызвала ее.
   Эрик охотно встал - от неподвижного сидения у него онемело все тело. Он
поглядел на Сабину, все еще стоявшую у окна, потом  подошел  к  столику  и
налил себе кофе. Сабина наконец обернулась и,  словно  не  заметив  Эрика,
прошла мимо него к Эдне. Вышло ли это нечаянно или она умышленно не  хочет
его замечать? Он задержался у столика, выжидая, пока она поднимет на  него
глаза, но Сабина села рядом с Эдной, и теперь, чтобы взглянуть на него, ей
нужно было обернуться через плечо. Женщины о  чем-то  тихо  заговорили,  а
Эрик медленно направился к Тони, который стоял  у  другого  окна  и  молча
смотрел в темноту.
   Лицо Тони как-то обвисло и в профиль показалось  Эрику  совсем  старым.
Эрик предложил ему кофе, но Тони покачал головой.  Эрик  взглянул  на  его
покрасневшие влажные глаза. Сначала он  подумал,  что  причина  этих  слез
смерть Фабермахера, но, перехватив  полный  горечи  и  возмущения  взгляд,
который Тони бросил на Лили, сразу догадался, в чем дело.
   - Вы не знаете, как решено с похоронами?  -  вполголоса  спросил  Эрик.
Тони медленно обернулся.
   - Она хочет кремировать его, как только полиция вернет тело,  -  сказал
он. - Так по крайней мере она сказала, когда я сюда пришел.  Вряд  ли  она
передумает. Во всяком случае ее мать приедет  раньше,  чем  Лили  уедет  в
Англию. - Тони помолчал. - Вы знаете, она твердо  решила  выйти  замуж  за
Помфрета.
   - Я не знал, - сказал Эрик.
   - Она только сегодня мне сказала, - горько промолвил  Тони.  -  Сколько
дней я этого ждал, но ведь я ее знаю - если б я не  спросил,  она  бы  так
ничего и не  сказала.  Она  воображала,  что  щадит  меня,  но  все  равно
потихоньку уехала бы.  Поэтому  я  спросил  ее  сегодня  напрямик,  и  она
ответила, как я и ожидал. Посмотрите на нее. Черт  ее  возьми,  почему  ее
ничего не трогает? Она всегда так - становится чуточку грустнее - и больше
ничего. - Тони пристально посмотрел на Эрика. - Ну что же,  принимаете  вы
это предложение?
   - Нет, - решительно ответил Эрик.
   - А кого они хотят взять вместо вас?
   - А что? Вы хотите получить это место?
   - Прежде всего, они вряд ли  обо  мне  вспомнят,  а  после  сегодняшней
речи... словом, работать у них -  все  равно  что  проектировать  массовый
крематорий; но, черт возьми, надо же мне чем-нибудь заняться.
   - Вы хотите сказать, что согласились бы, если б вам предложили?
   Тони пожал плечами.
   - Не знаю, - неуверенно ответил он. - Пожалуй, я сейчас  согласился  бы
на любое предложение. А вы сами уже решили, что будете делать дальше?
   - Да, уже решил, - спокойно ответил Эрик.  -  И  очень  твердо.  Вчера,
когда я сюда приехал, я, сам того  не  сознавая,  пятился  назад.  С  этим
покончено. Я твердо знаю, куда иду. Мне теперь совершенно ясно, что с этих
пор все лаборатории в Америке будут находиться под пятой тех самых  людей,
которые нарочно путают понятие об атомной энергии с атомной  бомбой.  Этим
занимаются Арни и его друзья. Деньги потекут к ним рекой,  а  лабораториям
будет вежливо предложено работать только для военных  целей,  и  свободной
исследовательской деятельности  наступает  конец.  Новая  работа  Хьюго  -
первая жертва. Так вот, именно в лабораториях и  начнется  борьба,  и  там
должны быть люди, способные  оказать  сопротивление.  Нужно  работать  для
науки, а не ради войны, и в этом духе мы должны воспитывать молодежь. Я не
намерен стать Эрлом Фоксом. Мои студенты никогда не услышат от меня фразы:
"Не все ли равно?" Теперь нам далеко не все равно. Так что,  когда  я  вам
понадоблюсь, вы найдете меня в Пало-Альто. Я буду работать в университете.
Это - боевое задание, а не бегство!
   - А что вы думаете о федерации ученых, которая сейчас формируется?
   - Пока что  все  это  превосходно  задумано.  Я  с  радостью  буду  там
работать.  Все,  что  поможет  разъяснить  эту  путаницу,   можно   только
приветствовать. Но уж, само собой, сделано это будет не в Вашингтоне.
   - Все-таки такой организации нужен человек, знающий  в  Вашингтоне  все
ходы  и  выходы,  -  возразил  Тони.  -  Такой,  который  умел  бы   здесь
ориентироваться. Это мне как раз подошло бы. Вы ведь знаете людей, которые
занимаются организацией этого дела. Не могли бы вы меня туда устроить?
   Эрик отвернулся.
   - Не выпить ли нам кофе, Тони? Мы поговорим об этом в другой раз.
   - Почему же в другой? - настаивал Тони, хватая его за  руку.  -  Вы  не
хотите замолвить за меня словечко?
   - Тони, там вам не место. Вы ведь даже не знаете  толком,  на  чьей  вы
стороне. Если уж говорить прямо, то вам наплевать и  на  ту  и  на  другую
сторону, вы просто хотите как-то убить время. Работу  свою  вы  любить  не
станете. А здесь нужен человек, несущий в себе давнишний гнев. И Вашингтон
знать ему вовсе не обязательно. Ему нужно  почаще  поднимать  свой  голос.
Такие речи должны все больше и  больше  тревожить  Вашингтон,  и  в  конце
концов он возненавидит этого человека, так что это дело  не  для  вас.  Вы
ведь не сможете долго идти с нами в ногу.
   - Благодарю, - насмешливо сказал Тони. - Я помню время, когда положение
было несколько иным. Вы не постеснялись  попросить  меня  об  одолжении  -
пустяковом одолжении: сломать в угоду вам всю мою жизнь как  раз  в  такой
момент, когда все, что я хотел, было почти у меня  в  руках.  -  Он  снова
взглянул на Лили. - Когда речь шла о ваших  интересах,  вы  ни  с  чем  не
считались.
   - Мне очень грустно, что вы так думаете. Тони.
   - А вы не грустите, лучше сделайте что-нибудь для меня.
   - Тони, такие места нельзя распределять в порядке услуги. Чем больше вы
настаиваете, тем больше я убеждаюсь, что вы не годитесь для этой работы. А
если говорить о том злополучном  лете,  так  вы  не  делали  мне  никакого
одолжения. Просто я вас заставил, вот и все.
   Тони отвернулся, и Эрик разозлился на себя.
   - Простите меня, Тони, я не то хотел сказать.
   Тони молчал; он чувствовал себя слишком униженным.
   - Мы с вами больше не увидимся, Тони. Я завтра уезжаю.
   - Прощайте, - холодно пробормотал Тони, едва шевеля губами.
   - Тони, ради бога...
   Эрик взял его за плечо и повернул к себе, но Тони  не  смягчился.  Эрик
вдруг вспомнил то первое лето, когда они работали вместе. В те времена он,
когда ему чего-нибудь хотелось, сердился и шел напролом, пока не добивался
своего. Какова была бы  его  судьба,  если  б  он  молча,  с  достоинством
замыкался в себе, как Тони? Нет,  Тони,  конечно,  не  годится  для  такой
работы.
   Что его сделало таким, думал Эрик. Богатство? Нет, это слишком простой,
наивный ответ. Сколько Эрик его помнил. Тони всегда пасовал в  решительные
минуты. Человек не может утвердить себя в жизни, если, борясь с людьми  за
осуществление своих целей или отстаивая свои убеждения, он не вкладывает в
эту борьбу всю свою душу, не отдает ей все свои силы.  Как-то  давно  Фокс
сказал, что у Тони слишком большой выбор; вместо того чтобы черпать в этом
силу, он выбирает только возможности для отступления.
   Эрик отошел и взял пальто  и  шляпу.  Он  остановился  у  кресла  Эдны,
наклонился и нежно прикоснулся губами к ее щеке.
   - Прощайте, Эдна. Идем, Сабина.
   Сабина стала одеваться; он молча следил за ней глазами.  В  эту  минуту
Эрик заметил, что Лили смотрит на него понимающим  взглядом.  Они  грустно
улыбнулись,  потом  простились,  молчаливо  поблагодарив  друг  друга   за
поддержку и сочувствие, и пожалели, что  за  столько  лет  не  успели  как
следует узнать друг друга. Узнать просто по-человечески, и больше  ничего,
- говорили их улыбки.



        18

   Эрик и Сабина вышли  на  улицу,  свернули  в  восточном  направлении  и
некоторое время  шли  молча.  Вечер  был  тихий  и  холодный.  Вдали,  над
аэродромом, по  небу  медленно  двигались  лучи  прожекторов,  похожие  на
растопыренные пальцы фокусника, показывающего, что в руках у  него  ничего
нет.
   - Ты на меня сердишься? - тихо спросил он.
   Она удивленно обернулась.
   - Я? За что?
   - За письмо Хьюго. Ты же знаешь, я его прочел,  -  признался  он.  -  Я
прочел его, и оно меня растрогало. Оно... Мне жаль, что это не я тебе  его
написал.
   Она ответила не сразу; пока длилось это молчание,  он  чувствовал  себя
беззащитным перед нею, а душа ее была для него закрыта. Сейчас между  ними
уже не было взаимопонимания, он был всецело в ее власти.
   Наконец Сабина заговорила, и, не услышав в ее тоне того,  чего  он  так
опасался, Эрик понял, что до сих пор не знает ее как следует.
   - Ты ведь не говорил сегодня об этом Хьюго, не правда ли?
   - Боже мой, почему тебе пришло это в голову?
   - Вчера ему, по-видимому, казалось, что ты на него злишься за это.
   - Он так тебе сказал? - грустно  спросил  Эрик.  -  Неужели  он  так  и
сказал?
   - Вот почему я и спросила, не говорил ли ты с ним сегодня о  письме.  Я
рада, что между вами ничего не произошло. Тони рассказал мне о сегодняшней
речи и о впечатлении, которое она произвела на всех вас. Когда  ты  пришел
домой, я сразу заподозрила что-то неладное. Но ведь  Хьюго  знал,  что  ты
хочешь отказаться от предложения Арни, правда?
   - Он не мог не знать.
   - Ну, слава богу. По крайней мере  он  знал,  что,  какие  бы  дела  ни
творились вокруг, ты его не предашь. И тебе не в чем себя упрекать.
   - Тебя только это и беспокоит? - спросил он. - Только то, что у меня на
душе?
   Она с жалостью посмотрела на него, и Эрик понял, что окончательно выда