частная  промышленность.
Необходимо добиться  от  правительства  распределения  этой  работы  между
фирмами, которые имеют достаточно крупные лаборатории. В некоторых случаях
правительство само должно построить им лаборатории.
   Эрик перебил его:
   -  Но  Хольцер  говорил,  что,  согласно  законопроекту,  все  патенты,
связанные с этой работой, переходят к правительству.
   - Ну и что? Тем лучше.  Это  только  упрощает  дело.  Пусть  это  будет
общественным достоянием. Кому принадлежат  реки,  дающие  энергию  частным
электростанциям? Не частным же компаниям. Разве производство генераторов и
турбин засекречено? Чем меньше тайны, тем доходнее предприятие  -  в  этом
случае,  конечно.  Сейчас  мы  стоим  перед  непреложным   фактом:   чтобы
процветать, промышленность должна идти в ногу с развитием атомной энергии.
Кто-то  правильно  сказал:  самое  главное  -  не  допустить  промышленной
революции, чтобы все наши планы не  полетели  вверх  тормашками.  Что  это
значит? А то, что  мы  должны  оказаться  хозяевами  положения  и  заранее
подготовиться, чтобы дела наши шли без всяких перебоев. И вот тут-то вы  и
пригодитесь. Вы работали в промышленности, знаете, как делаются дела,  как
они должны делаться, и вас не  собьют  с  толку  все  эти  так  называемые
"либеральные" разговорчики.
   - Позвольте, для чего же, собственно, я пригожусь? -  спросил  Эрик.  -
Есть для меня определенная работа или нет? И  если  есть,  то  в  чем  она
заключается?
   - Конечно, работа будет. Как мы назовем вашу официальную должность и  в
чем будут состоять ваши обязанности, - я пока  не  знаю  точно.  Над  этим
придется еще подумать. Но могу сказать, что  одна  из  ваших  обязанностей
будет заключаться в  распределении  работы  над  атомной  энергией.  Часть
заданий должна быть поручена частным предприятиям, часть - государственным
лабораториям и часть - университетам. Вы будете руководить  распределением
работ и ассигнований.
   - Не в целях получения  наибольших  прибылей,  надеюсь?  -  со  скрытой
иронией спросил Эрик.
   - Конечно, нет. Никто не требует, чтобы в лабораториях делались деньги.
Мы только хотим, чтобы расходы на лаборатории окупились со временем.
   - А они окупятся?
   - Почему же нет? Это вполне разумное вложение капитала;  оно,  конечно,
будет возмещено. Фирмы,  которые  примут  участие  в  работе  над  атомной
энергией, быстро научатся  делать  подобные  вложения  капитала  и  сумеют
организовать производство. А теперь поговорим о вашем будущем. Сначала  вы
будете получать пятнадцать тысяч в год  плюс  полагающиеся  вам  авторские
проценты, а после того как план будет претворен в жизнь  и  промышленность
начнет использовать эту энергию в своих целях,  вы  сможете  выбрать  себе
подходящую работу в любом частном концерне и будете зарабатывать не меньше
пятидесяти тысяч в год.
   - О каких авторских процентах вы говорите, Арни?
   - Да за ваш станок, - небрежно ответил тот. - Мы думаем пустить  его  в
производство. Правда, в нашем договоре с Американской компанией ничего  не
говорится о вашем авторском праве. Но я уж позабочусь, чтобы  вы  получили
свою долю.
   - А при чем тут вы? - спросил Эрик.
   - Я связан с несколькими фирмами, которые не желают остаться  с  носом,
вот и все. Это крупные, хорошо известные в стране фирмы. Да вы и  сами  их
знаете. В другое время мы бы получили ассигнования без всяких  разговоров,
просить даже не пришлось бы, но сейчас нам неохота  ввязываться  в  драку.
Очень уж много развелось жадных людей, они готовы  у  вас  кусок  изо  рта
вырвать. Тут надо иметь своего человека наверху.
   - А Хольцер?
   Арни засмеялся.
   - Хольцер просто старается выполнить свой сенаторский долг и поддержать
промышленность своего штата, а главное - еще раз пройти  на  выборах.  Ну,
так как же, Эрик? Видите, я с вами разговариваю  откровенно.  Ответьте  же
мне прямо.
   - Что  же  я  могу  ответить?  Вы  пока  мне  ничего  определенного  не
предлагаете. Вы обрисовали мне ваши планы в общих чертах, а о подробностях
я так ничего и не знаю. Я не намерен играть  вслепую.  Знаете,  Арни,  эти
штуки мне известны. Вы хотите, чтоб я, очертя голову, сразу согласился  на
все, а вы сохранили бы полную свободу действий.
   - Господи, да что же еще вы хотите знать?
   - Вот вы все время говорите: "вы  сможете,  вы  будете",  -  рассмеялся
Эрик. - Все это очень неопределенно, Арни. Например, скажите мне точно,  о
каких суммах идет речь?
   - Вам положено жалованье  в  пятнадцать  тысяч  долларов.  Где  еще  вы
сможете столько получать?
   - Это неважно. А сколько эта работа принесет _вам_?
   Губы Арни плотно сжались, а глаза утратили дружеское выражение.
   - Разве я не упомянул об авторских процентах?
   - Одного упоминания  мало.  Сколько  составят  эти  проценты?  Назовите
минимальную сумму.
   - Скажем, пять тысяч в год.
   Эрик покачал головой.
   - Глупости, Арни. Вы бы не стали работать за такую ничтожную плату.
   - Знаете что, сынок, лучше не дорожитесь, а то, чего доброго, уйдет это
место у вас из-под носа, - нарочито наглым  тоном  заявил  Арни,  но  Эрик
только улыбнулся.
   - Я скажу вам откровенно, Арни: я не думаю, чтоб это  могло  случиться.
Вряд ли вы обрадуетесь, если о вашей закулисной деятельности  станет  всем
известно. После того, что вы мне рассказали, если я захочу, вы  уже  ни  с
кем не сможете заключить сделку.
   О'Хэйр вскочил с кресла и быстро подошел  к  окну.  Лицо  его  налилось
кровью.
   - Ладно, давайте это обсудим. Предположим, вы заявите газетам. Кто  вам
поверит? Чем вы можете доказать, что у нас был такой разговор?
   - Ничем. Но мне поверят все физики. В ноябре они сообща подняли  шум  и
отняли у армии право руководить атомными исследованиями. Как  вы  думаете,
что они сделают с вами? В лучшем случае никто не захочет взяться за  дело,
в котором замешаны вы. Нет, Арни, вы в моих руках.
   - Вот это я и хотел услышать. Неужели я, по-вашему, настолько глуп, что
стал бы с вами разговаривать, если б каждое наше слово не записывалось  на
пленку? Представьте себе, что я не стану уничтожать эту запись. Что если я
не поддамся вашим запугиваниям и опубликую ее? И тогда окажется, что вы не
благородный рыцарь чести, а просто обиженный молодчик,  которому  не  дали
запрошенную цену. А для  американской  публики  нет  ничего  смешнее,  чем
человек, севший в калошу.
   - Во-первых, я никакой цены не запрашивал. Вы  сами  назвали  сумму.  А
во-вторых, - что ж, попробуйте выкинуть такую штуку. Тогда и вы и Хольцер,
вместе с вашими фирмами, полетите вверх тормашками. - Эрик встал, с трудом
подавляя в себе бешенство. - Вы дурак, - презрительно продолжал он. -  Что
такое это ваше грандиозное предприятие?  Просто  мыльный  пузырь.  Атомная
энергия никогда не будет в частных руках. И  если  хотите  знать,  частным
электростанциям тоже приходит  конец.  Появление  такого  учреждения,  как
Управление долиной реки Теннесси, - не случайность.
   - И конец  этого  учреждения  тоже  не  будет  случайностью.  Предстоят
большие перемены, Эрик. Даже слепому это ясно.
   - Но не в отношении атомной энергии. Вам ее не отдадут.
   - О ней и знать не будут. Прочтут в газетах и даже  не  поймут,  о  чем
речь. Кто нынче говорит об атомной энергии?  Прошлой  осенью  вы,  физики,
целый месяц тут бесновались и теперь воображаете, что отшвырнули  армию  в
сторону. О чем кричали газеты? Вспомните-ка. Об  атомной  энергии?  Ничего
подобного - об атомной бомбе. Так не все ли  равно,  кто  заправляет  этим
делом - штатские или военные? Раз народ толкует о бомбе, значит, вы должны
делать бомбы. А разговоров об атомной бомбе будет еще больше,  потому  что
международная атмосфера накаляется все сильнее.
   - А кто еще руководит этим производством?
   - Откуда я знаю? И какое мне дело? Меня интересует только использование
атомной энергии. А другие интересуются своими делами  -  нефтью,  рудой  и
прочим. Никакого заговора  тут  и  в  помине  нет  и  быть  не  может.  И,
пожалуйста, не изображайте из себя  представителя  Государства  с  большой
буквы. Деловые предприятия отстаивают свои интересы, вот и все. А вы и вам
подобные можете кричать об атомной энергии сколько угодно - никто  вас  не
услышит. Но давайте говорить о вас, Эрик,  -  просительно  добавил  он.  -
Пусть другие бьются головой о стенку, но ведь вы же человек практичный. Вы
понимаете, что к чему. Вы умеете трезво оценивать положение. Несколько лет
назад я сам был тому свидетелем.
   - О да, я помню, - криво усмехнулся Эрик.
   - Ну, я ведь соблюдал интересы дела, - ответил Арни. - Теперь я вам даю
возможность возместить  все,  что  вы  тогда  потеряли.  И  с  лихвою!  Вы
оказались несговорчивым, и я вас за это  уважаю.  Правильно,  запрашивайте
больше. Я позабочусь, чтобы вы получили  все,  что  вы  хотите.  Подумайте
хорошенько  над  моим  предложением.  Если  хотите,  можете  пуститься  на
разведку. Порасспросите людей. Постарайтесь  взвесить  положение,  которое
наступит  через  несколько  лет.  Вы  получите  возможность  по-настоящему
работать над  атомной  энергией,  вместо  того  чтобы  заниматься  всякими
словесными перепалками. Завтра с этим вопросом будет покончено.
   - Почему именно завтра?
   - А вот  это  тоже  очень  важно.  Пойдите  завтра  утречком  в  палату
представителей и посидите на галерее. Навострите уши да подумайте над тем,
что я вам говорил. Завтра там  будет  выступать  один  человек,  по  имени
Сэйлс. Послушайте его, а потом спросите  себя,  как  вам  выгоднее  сейчас
поступить. - Эрик хотел было что-то сказать, но Арни поднял руку:  -  Нет,
нет, ни слова. Позвоните мне завтра около двенадцати. Я буду рад выслушать
ваше решение. - Он взял Эрика за локоть и ласково  улыбнулся.  -  Надеюсь,
вас не очень огорчила тогда эта история со станком?
   Эрик хладнокровно посмотрел ему в лицо.
   - Арни, - сказал он, скрывая за слабой улыбкой  холодную  ненависть,  -
единственный человек, который внушает мне желание убить его, - это вы.
   Улыбка Эрика не обманула Арни; впрочем, он чувствовал, что  Эрик  и  не
заботится об  этом.  В  глазах  Арни  промелькнул  страх,  но  тут  же  он
заискивающе улыбнулся.
   - То есть внушал, - примирительно сказал он.
   Эрик иронически улыбнулся.
   - Вы так думаете? Что ж, завтра поговорим и об этом, - ответил он.



        15

   Сабина, ожидавшая Эрика в вестибюле отеля,  тотчас  же  с  любопытством
спросила,  как  прошло  свидание  с  Арни,  но  с  лица  ее  не   исчезало
напряженное, слегка недоуменное выражение, словно ее мучил какой-то важный
вопрос и она знала, что ответ на него может вызвать глубокую трещину в  их
отношениях. Но, как и за завтраком, она снова  стала  говорить  о  другом,
отвлекая его от того, что тревожило обоих.
   - Как я разговаривал с  Арни?  -  повторил  Эрик  и,  покачав  головой,
коротко рассмеялся. - Клянусь тебе, я и сам не знаю. Я победил - если  то,
что я вывел Арни на чистую воду, можно назвать победой.
   - По-моему, можно, - сказала Сабина.
   Внезапно Эрик остро почувствовал,  как  крепко  связывает  их  взаимное
понимание, хотя некоторая настороженность и отчуждала их  сейчас  друг  от
друга. У обоих тотчас возникали в памяти одни и те же воспоминания,  между
ними существовала тесная близость,  порожденная  теми  ночами,  когда  они
лежали рядом без сна, терзаясь горьким разочарованием, и каждый знал,  что
ничем не  может  ни  попрекнуть,  ни  утешить  другого,  кроме  как  своим
молчаливым присутствием.
   - О,  эта  стычка  доставила  мне  немало  удовольствия,  -  с  горьким
удовлетворением сказал он. - Как я ждал дня, когда я занесу над Арни хлыст
и заставлю его делать то, что я хочу, а главное - вытяну из него  то,  что
ему меньше всего хочется  мне  сказать.  Ну  вот,  дорогая,  мы  с  тобой,
наконец, дожили до такого дня.
   Он заметил, как при слове "мы" в глазах ее блеснула благодарность, и на
секунду сбился.
   - Дожить-то мы дожили, - продолжал он, - но все это было не так просто.
Мне удалось одержать над ним победу лишь потому, что я поступил  так,  как
он хотел, и даже превзошел его ожидания. Вот это противнее всего - одолеть
его можно было, только действуя его  же  способами.  Так  я  и  сделал.  И
поэтому вряд ли можно считать  это  победой.  -  Глядя  ей  в  лицо,  Эрик
рассказал о том, что предлагал ему Арни. - Но не огорчайся, он  не  знает,
что у меня имеются свои оговорки. Он даже  не  поймет,  о  чем  я  говорю.
Сейчас он думает, что я страшно  непокладистый  парень.  Должно  быть,  он
уверен, что я злорадно потираю руки. Что ж, может, так оно и есть.  Может,
он даже жалеет, что связался со мной. Теперь его очередь не спать по ночам
и обливаться холодным потом при мысли, что отныне я во всем буду следовать
его примеру. Дурак! Будто я когда-нибудь унижусь до этого!
   Сабина задумчиво молчала.
   - Нет, это все-таки победа, Эрик, - решила она наконец. - Как бы то  ни
было, ты его одолел. Но,  скажем,  если  ты  согласишься  на  эту  работу,
сможешь ли ты и дальше держать его в руках и всегда делать по-своему?
   - И к тому же реабилитировать Хьюго? - нечаянно вырвалось у него.
   Сабина тотчас умолкла; это заставило его поднять на нее глаза.
   Побледнев, она смотрела на него открытым, честным взглядом и, хотя  это
не был тот удобный момент, которого она дожидалась, она все же готова была
принять вызов, несмотря на всю его несправедливость.
   - И, конечно, реабилитировать Хьюго, - сказала она. - Разве ты хоть  на
минуту отказывался от этой мысли?
   Но Эрик не решился продолжать разговор. Он понял,  что  об  этом  нужно
говорить как-то иначе,  и  испугался  риска.  Решив  пропустить  замечание
Сабины мимо ушей, он ответил на ее предыдущий вопрос:
   - Завтра я все это выясню.
   И потому, что она прожила с ним столько лет, потому, что  они  говорили
друг с другом обо всем - о своей любви, о своем ребенке, о своем  счастье,
о том, что им нравится и что их пугает, потому, что они так хорошо изучили
друг друга, понимали все недомолвки, все намеки и невысказанные  мысли,  -
ей не нужно было ни о чем его спрашивать, она и так его поняла. Они  знали
друг о друге все, кроме того,  что  с  ними  будет,  когда  они,  наконец,
перестанут избегать разговора о том, что сейчас стояло между ними.



        16

   В четверг утром на галерею палаты представителей в разное время  пришли
три человека. Первым явился Фабермахер; через  час  к  нему  присоединился
Тони. Эрик пришел последним. Его привели сюда совершенно иные причины,  он
забыл, что эти двое тоже должны быть здесь, и уселся  отдельно,  но  через
несколько минут заметил их и,  придвинувшись  поближе,  очутился  рядом  с
Фабермахером.
   Фабермахер даже не повернул головы. Он, казалось, слышал только  зычный
голос оратора, бивший ему в уши, как пронзительный северный ветер, несущий
с собой завыванье демонов и обдававший  его  леденящим  холодом  страшного
одиночества и беспросветного отчаяния.
   За все время, прожитое им в Вашингтоне, Фабермахер еще ни разу не был в
палате  представителей.  Он  пришел  рано,  так  как  на  службе   удалось
освободиться на целый день. Фабермахер ни на что не рассчитывал  и  пришел
просто  из  любопытства.  С  безучастным  видом  он  рассматривал  плоский
стеклянный потолок и уродливые  железные  балки  на  нем.  Он  смотрел  на
сидящих внизу людей. Они казались ему манекенами, а  их  скрипучие  голоса
напоминали сухое щелканье мячей о ракетки в какой-то беспорядочной игре на
теннисной площадке. Служители перешептывались, сидя на зеленых  ступеньках
возле председательского стола; их позы напоминали  ему  фигуры  придворных
эпохи Возрождения, присутствующих на представлении какой-то мистерии.
   Члены палаты входили и выходили,  садились  и  вставали,  потягивались,
поддергивали  брюки,  поправляли  галстуки;  все   они   казались   самыми
обыкновенными добродушными людьми, совсем не изысканными, не  утонченными,
но и не грубыми. То и дело по залу пробегал негромкий смех, короткий,  как
всплеск  речной  волны,  разбившейся  о   скалу.   Ораторы   не   блистали
красноречием, и Хьюго  забавляло,  что  каждый,  кто  брал  слово,  просил
придвинуть ему микрофон.  Хьюго  улыбнулся,  представив  себе  микрофон  в
римском  сенате;  впрочем,  здесь  микрофон  был  совершенно  естественной
принадлежностью обстановки, как и двубортные и однобортные костюмы на этих
государственных деятелях. Становилось скучно; Хьюго решил немного погулять
до прихода Тони.
   Он протянул руку к пальто, но вдруг почувствовал, что  внизу,  в  зале,
происходит какое-то оживление. Невысокий седой человек с наэлектризованной
страстностью что-то говорил в микрофон. Его возбужденный  тон  приковал  к
себе внимание  Фабермахера,  и  он  невольно  прислушался  к  его  словам.
Выступавший,  по-видимому,  защищался  против  какого-то   оскорбительного
обвинения, брошенного в его адрес предыдущим оратором, хотя Фабермахер  не
помнил ни одной порочащей кого-либо фразы.  Оратор  ссылался  на  какие-то
свои высказывания по неведомым Фабермахеру вопросам и на минуту  вызвал  в
нем теплое сочувствие - очевидно,  этому  человеку  тоже  известен  тайный
внутренний страх.
   Оратор, мелкорослый и худощавый, был одет, как юноша, и, видно,  не  из
франтовства, а  потому,  что  в  магазинах  готового  платья  костюмы  для
подростков стоят гораздо дешевле. Лицо у  него  было  худое,  землистое  и
увядшее, но глаза блестели яростью, а  тонкогубый  рот  извивался,  как  у
обезьяны. Фабермахер посочувствовал ему только из жалости;  очевидно,  это
самовлюбленный, эгоистичный и вряд ли симпатичный человек. Надо  будет  за
завтраком спросить Сэйлса, кто это такой. Хьюго поднялся было уходить, как
вдруг оратор прокричал:
   -  И  когда   я   требовал,   чтоб   этот   источник   заразы,   откуда
коммунистические идеи текут в Америку, чтоб эта страна была испепелена  из
конца в конец, окроплена атомными бомбами, я нисколько не горячился  и  не
преувеличивал,  джентльмены!  Это   мое   искреннее,   давно   продуманное
убеждение!
   Фабермахер вздрогнул от стыда. Как может разумное человеческое существо
публично  выставлять  себя  таким  идиотом?   И   неуклюжая   риторика   и
нечеловеческая жестокость этого заявления  были  нелепы  до  ужаса.  Хьюго
готов был поверить, что  все  это  ему  почудилось,  но  хлопки,  которыми
наградили оратора  некоторые  из  присутствующих,  подтвердили  реальность
происходящего. Фабермахер опустился на свое место, недоверчиво  поглядывая
на кучку посетителей и на  людей  внизу.  Служители  сидели,  привалясь  к
ступенькам, человек за столом  на  возвышении  безучастно  почесывал  нос,
какой-то конгрессмен перевернул страницу газеты. Оратор громко  возмущался
тем, что его обвинили, будто он говорил необдуманно. Только это, казалось,
его и беспокоило; призыв к  кровавой  войне,  видимо,  был  здесь  обычным
явлением.
   По телу Фабермахера пробежала гадливая дрожь, он словно  прикоснулся  к
какой-то отвратительной слизи. Ему захотелось  броситься  прочь  из  этого
обширного светлого зала,  он  показался  ему  зловонным  склепом,  набитым
бледными трупами и пропитанным запахом крови. Но на  него  нашло  странное
оцепенение.  Истерическая  декламация  вливалась  в   микрофон   и   через
репродуктор растекалась по всему помещению. Отдельные  голоса,  пытавшиеся
перебить оратора, были быстро заглушены, но Фабермахер успел разобрать его
имя.  Это  был  Сэйлс,  тот  самый  человек,  с  которым  ему   предстояло
встретиться через час и которому он должен был открыть свою душу и сердце.
Словно от жгучего стыда, Фабермахер низко  опустил  голову.  К  горлу  его
подступила тошнота.
   Если этот  безумный  человек  с  обезьяньим  ртом  -  его  единственная
надежда, значит, он жил и работал  напрасно.  Много  лет  он  цеплялся  за
жизнь, не имеющую для него никакой цены, надеясь сделать  важный  вклад  в
наук