вы  ведь
уже женаты. По словам Тони, вы образец мужской добродетели. Так,  кажется,
это называется?
   -  Скорее  супружеской,  -  улыбнулся  Эрик,  внутренне   сжавшись   от
непреднамеренной иронии, прозвучавшей в ее  словах.  -  Или,  может  быть,
семейной, но это  звучит  скучнее.  Скорее  всего,  меня  следует  считать
образцом полнейшей безалаберности.
   - Но ведь вы очень серьезный, - насмешливо сказала  Лили,  поддразнивая
его. - Как только вы сели  за  мой  столик,  я  сразу  сказала  себе:  вот
серьезный человек.
   - О, пожалуйста, не пытайтесь понять меня, - взмолился он, - я сам себя
сейчас не понимаю. Так вы решительно не хотите выйти за меня замуж?
   - Мне очень жаль, но я уже обручена с другим.
   - Тогда, может быть, у вас найдется время для небольшого романа?
   - Нет, - сказала она извиняющимся тоном. - Это как-то неудобно. Знаете,
судя по вашей манере ухаживать, вы много разъезжаете в  поездах  по  очень
спешным делам.
   - Я изъездил всю страну  вдоль  и  поперек  и  целых  четыре  года  был
образцом серьезности, - сказал он. - Я никогда ни с кем  не  разговаривал,
даже с сопровождавшей меня охраной. Я был  так  чертовски  серьезен,  что,
по-моему, даже преждевременно состарился от этого. Жаль, что мы  не  можем
пожениться или хотя бы завести роман, но оно и лучше. Наверное, вы бы меня
слишком отвлекали.
   -  Безусловно.  Может  быть,  я  смогу  вам  сосватать  кого-нибудь   в
Вашингтоне?
   - Нет, это будет слишком поздно. Там я снова буду занятым и серьезным.
   - Как и в прошлый раз, когда вы были в Вашингтоне?
   - Прошлой осенью? Вы читали об этом? - спросил Эрик.
   - Боюсь, что я так всего и не прочла. Помню только, что вы выступили  с
какой-то внушительной речью и газеты изображали вас страшно сердитым.
   - Еще бы  не  быть  сердитым.  Сначала  меня,  как  и  всех  остальных,
пригласили на полгода для работы с ураном.  Потом  срок  продлили  еще  на
шесть месяцев, а потом и еще. С нами  все  время  заключали  краткосрочные
договоры. Мы  все  время  думали,  что  потерпим  каких-нибудь  полгода  и
положение изменится, как вдруг - бац! - все работы были прекращены.  Потом
- только мы хотели вернуться к собственной исследовательской  работе,  как
вдруг какой-то умник из военного министерства  надумал  провести  закон  -
миленький закон, обязывающий всех физиков под страхом  смертной  казни  до
конца жизни работать только для правительства, под страхом смертной  казни
не заниматься ядерной физикой без разрешения  правительства,  под  страхом
смертной казни не выезжать за границу и так  далее.  А  когда  такие  люди
говорят "смертная казнь", они подразумевают именно смертную казнь и  ничто
другое.
   - Но ведь нужно же как-то обеспечить сохранение тайны, - заметила Лили.
   - Да никакой тайны тут нет, - с сердцем возразил Эрик. - В  наше  время
любой физик может вам сказать,  как  сконструировать  урановый  котел  для
получения атомной энергии и как  сделать  атомную  бомбу.  Как  только  мы
произнесли слово "плутоний", все это перестало быть секретом. Дело лишь  в
технике производства.
   - Почему же они хотят провести такой закон, если это так просто?
   - Очевидно, эти тупые  головы  не  могут  понять,  что  каждому  физику
известно,  сколько  будет  дважды  два.  Конечно,  есть  и  другое,  более
серьезное объяснение - вся эта паника поднята нарочно,  с  самым  циничным
намерением запугать народ и заставить  его  признать  необходимость  гонки
вооружений. Как бы то ни было, но из нас хотели сделать козлов  отпущения.
Тогда  мы  подняли  бучу  и  потребовали,  чтобы  нас  выслушали.   Сейчас
разрабатывается другой закон, только  боюсь,  что  он  окажется  ненамного
лучше первого.
   - Нельзя сказать, чтоб вы были оптимистически настроены.
   - Да нет же, наоборот, я очень  оптимистически  смотрю  на  вещи,  -  с
неожиданной страстностью возразил Эрик. -  Нет  ничего  легче,  как  стать
циником. Но вспомните-ка, о чем говорили люди в первые  дни  после  взрыва
бомбы. Я работал в то время  в  Сан-Франциско  и,  уверяю  вас,  испытывал
настоящую гордость. В те дни каждый встречный на улице  твердо  знал,  что
теперь основная наша задача - добиться  такого  положения  в  мире,  чтобы
атомная бомба была не нужна. И каждый чувствовал себя в силах бороться  со
злом. В то время мы гордились сознанием, что  движем  цивилизацию  вперед.
Если во всем мире будет  спокойно,  то  будущее  сулит  небывалые  чудеса.
Никаких войн. Неиссякаемый источник энергии.  Наступит  золотой  век.  Так
думали все каких-нибудь полгода тому назад, а теперь об этом  никто  и  не
вспоминает. Никогда в жизни я не переживал таких светлых надежд, как в  то
время. Скажите откровенно, разве вы не испытывали то же самое. Хотя  бы  и
недолго?
   - Да, пожалуй, - спокойно отозвалась она.
   - И ведь люди опять могут прийти к такому убеждению. Должны,  а  не  то
что могут, просто должны!
   Лили улыбнулась.
   - Ну вот, вы опять стали чересчур серьезным. Пожалуй, все-таки придется
выйти за вас замуж.
   Он грустно усмехнулся.
   - Нет, я раздумал.  Я  снова  стал  образцом  супружеской  добродетели.
Знаете, не будем больше говорить ни об атомной энергии, ни о  проблемах  и
удовольствиях семейной жизни. Давайте просто болтать.
   Он не нуждался ни в ком, кроме Сабины, но она была далеко, и сердце его
вдруг снова заныло от жгучей обиды - как утром, когда он читал то  письмо.
Если бы Сабина сейчас была с ним, все его  сомнения  и  чувство  гнетущего
одиночества  тотчас  бы  рассеялись.  Зря  он  уехал  один.   Не   веселая
собеседница была  нужна  ему  сейчас,  а  что-то  гораздо  большее.  После
сегодняшнего отпевания в мрачной и торжественной церкви  ему  было  просто
необходимо, чтобы кто-то поддержал в нем волю  к  жизни,  вдохнул  в  него
бодрость и надежду, заразил жизнерадостностью. Но он был совсем один,  без
Сабины, а впереди его ожидало полное разочарование  в  величайшем  научном
открытии современности. Он совсем одинок, а его соседка - просто случайная
знакомая,  отвлекающая  от  собственных  мыслей.  Этого  слишком  мало,  и
все-таки запах ее духов чуточку волновал его.
   - Разрешите мне в качестве  временного  поклонника  задать  вам  прямой
вопрос, - внезапно сказал он. - Тони будет встречать вас на вокзале?
   Лили рассмеялась.
   - Нет, но мы с ним увидимся вечером, мы будем праздновать  у  него  мое
возвращение. Знаете что, приходите и вы. Он будет очень рад вас видеть. Он
даже обиделся, что вы не позвонили ему тогда, в ноябре.
   - Я был занят по горло. Я едва успел выступить перед комиссией и тотчас
же уехал. Зато сейчас я смогу располагать своим временем как угодно.
   - Тогда я скажу ему, что вы придете.
   - Хорошо. Пойду возьму свои вещи, - сказал Эрик, вставая, -  и  вернусь
через десять минут.
   Лили тоже встала; глаза ее смеялись.
   - Не беспокойтесь, пожалуйста, - небрежно сказала она, - меня  все-таки
будут встречать. - Она назвала ему адрес Тони и еще раз  попросила  прийти
вечером. Ее ласковый, настойчивый голосок еще  долго  звучал  в  его  ушах
после того, как они распрощались.
   Когда  поезд  остановился  под  сводами  вокзала,  пропахшего   зимними
запахами пара и холодного дыма, Эрик из окна вагона еще раз увидел Лили  -
она прошла мимо с мужчиной, совсем непохожим на Тони. Мужчина вел  ее  под
руку с видом собственника, а она крепко прижималась к нему. Они шли в ногу
и улыбались, как счастливые влюбленные. Эрик следил за ними взглядом;  они
остановились,  пропуская  вперед   толпу   пассажиров,   и,   засмеявшись,
обменялись  таким  взглядом,  будто  в  мире  для  них  больше  никого  не
существовало. Следом за ними какой-то плотный коренастый человек  уверенно
проталкивался через толпу, словно его  добротное,  темно-синее,  солидного
покроя пальто служило ему панцирем, предохранявшим от толчков.  Заносчивая
манера, с какой этот человек откидывал голову  в  черной  фетровой  шляпе,
показалась Эрику смутно знакомой.
   Человек обернулся к Лили и приподнял шляпу; Эрик сразу же узнал его,  и
в нем закипела жгучая ярость. Это был Арни О'Хэйр. Эрик не видел  его  уже
несколько лет, но воспоминание о гнусном предательстве не  утратило  своей
остроты. Для Эрика, в его теперешнем состоянии, эта встреча была последней
каплей, переполнившей чашу горечи.
   Эрик глядел на перрон, где эти трое,  согнувшись  от  студеного  ветра,
обменивались приветствиями, и терзался бессильной злобой, словно его опять
жестоко обошли, словно Лили и всякий, кто здоровался с Арни, тем самым уже
предавали  его,  Эрика.  Еще  секунда  -  и  под  окном  снова  замелькали
незнакомые озябшие лица, а к  Эрику  опять  вернулось  тоскливое  ощущение
одиночества.
   Из-за Арни Эрик старался как можно  дольше  задержаться  в  вагоне.  Он
готов ждать сколько угодно, только бы не встретиться с этим  человеком,  -
нервы его и без того уже слишком взвинчены. Наконец он вышел и,  осторожно
оглядываясь, быстро прошел через вокзал.
   Став в очередь на стоянке  такси,  Эрик  увидел  Арни  в  переполненной
машине, разворачивавшейся по кругу перед зданием вокзала. "Хорошо,  что  я
задержался, - подумал Эрик, - иначе мы бы встретились, и тогда скандала не
миновать". В этот момент машина проехала мимо, Арни  обернулся  и  в  упор
поглядел на Эрика. Рот его открылся - то ли от удивления,  то  ли  потому,
что он разговаривал с другими пассажирами, Эрик так и не понял.
   Эрик уныло подумал о  том,  что  до  вечера  ему  предстоит  оставаться
наедине с самим собой.  Казалось,  сегодня  ему  на  каждом  шагу  суждено
сталкиваться с обстоятельствами, напоминавшими о всех пережитых обидах,  о
всех ошибках, совершенных им за последние пятнадцать  лет.  В  вагоне  его
немножко развлекла веселая болтовня Лили, но сейчас он чувствовал себя еще
более подавленным. Мысль о предстоящем одиночестве приводила его  в  ужас.
Его тянуло к Хьюго, но при одной мысли о нем у Эрика начинало  сосать  под
ложечкой. Эрик сомневался, сможет ли он при встрече с Хьюго держаться  как
ни в чем не бывало, не показывая виду, что ему известно о письме к Сабине.
   Он  остановился  в  отеле  "Статлер",  стараясь  не  замечать   пустоты
холодного светлого номера с второй  кроватью,  которая  сегодня  останется
незанятой.  Через  несколько  минут  оказалось,  что  телефонный  аппарат,
который мог соединить его с Хьюго,  является  лишком  большим  искушением.
Эрик торопливо надел шляпу и пальто и вышел  из  отеля.  Он  шел  по  16-й
улице, в лицо ему дул сильный южный ветер, несущий с собой неясное дыхание
весны, но весна придет еще не скоро, она  наступит  спустя  много  времени
после того, как все мучившие его проблемы будут  уже  разрешены.  И  шагая
мимо старинных отелей, а потом по голому зимнему парку,  Эрик  без  всякой
радости и без всякого нетерпенья думал о наступающей весне. Перед ним,  на
другой стороне широкого проспекта, возвышался Белый дом. Вдали,  слева  от
него, виднелся круглый купол здания Конгресса.
   Даже сейчас, в  тусклой  мгле  серого  зимнего  дня  эти  символические
архитектурные сооружения дышали величием и спокойной мощью, и  Эрик  вдруг
задрожал от переполнившей  его  гордости  и  радости;  это  было  чувство,
которое ему внушали с детских лет, - ни с чем не сравнимое чувство любви к
родине. Но теперь теплая волна быстро отхлынула от его сердца,  оставив  в
нем горькое негодование. Эрик долго стоял, не сводя глаз с этих зданий.
   "Будьте вы прокляты! - в отчаянии кричал он про себя. -  Почему  вы  не
даете мне работать со спокойной совестью, почему  вы  не  даете  мне  быть
честным человеком?.."



        7

   Арни О'Хэйр был сильно не в духе, когда он выходил из машины у подъезда
своего отеля. Его  раздосадовал  неожиданный  приезд  Горина.  Есть  такие
события, которые должны совершаться по заранее намеченному плану или уж не
совершаться вовсе.  Арни  вышел  из  машины,  не  сказав  ни  слова  своим
попутчикам.  Только  почтительный   поклон   швейцара   в   дверях   отеля
"Ритц-Карлтон"  несколько  улучшил  его  настроение.  В  отеле  "Ритц"  он
чувствовал себя как дома. Все служащие по-прежнему называли его генералом,
хотя он снял мундир почти полгода назад. С тех пор  как  он  переоделся  в
штатское, это звание стало нравиться ему гораздо больше. Сейчас человек  в
мундире всегда чувствует на  себе  сотни  клейких  взглядов,  а  спрос  на
суровых генералов заметно падает. Пора уже снова превращаться в  солидного
дельца.
   Арни прошел прямо в свои  комнаты.  Не  снимая  пальто,  он  подошел  к
телефону и набрал номер.  Секретарша  Хольцера  узнала  его  по  голосу  и
немедленно соединила с сенатором.
   - Послушайте, Ларри, - возбужденно заговорил Арни, - когда вы назначили
прием тому парню, о котором мы с вами говорили вчера утром?
   - Постойте-ка, - промямлил сенатор. Его медлительность выводила Арни из
себя, хотя он ясно слышал шелест перелистываемых листков. - В  четверг.  В
четверг, в одиннадцать утра.
   - Так вот, он уже приехал, - отрывисто произнес Арни. - Когда я могу  с
вами поговорить об этом?
   - Видите ли... - замялся Хольцер,  пытаясь  найти  такой  тон,  который
позволил бы ему проявить полную покорность и вместе с  тем  соблюсти  свое
сенаторское  достоинство.  -  Минут  через  двадцать  я  должен  идти   на
заседание. Может быть, встретимся вечером, перед обедом?
   - Нет, это меня не устраивает, - отрезал Арни. - Я  буду  занят.  Тогда
вот что: через четверть часа я буду около вас и как  бы  случайно  встречу
вас на улице. Я вас задержу только на несколько минут.
   Всякий раз, говоря с Хольцером но телефону, Арни  напоминал  себе,  что
нужно смягчать обычный повелительный тон. К телефону Хольцера, как и почти
ко всем сенаторским телефонам, был присоединен звукозаписывающий  аппарат,
и каждый его разговор - просто на всякий случай - записывался на пленку. В
кабинете его тоже были установлены невидимые  диктофоны.  Стенографическая
запись  -  совсем  другое  дело,  слова,  записанные  на   бумаге,   можно
истолковать в любом смысле, но пленка фиксировала интонации голоса, и  тут
уж можно было сразу догадаться, кто  хозяин  и  кто  подчиненный.  В  этом
городе, чтобы поговорить  откровенно,  надо  было  подстроить  "случайную"
встречу либо на улице, либо где-нибудь в  гостях.  Арни  позвонил  вниз  и
вызвал свою машину.
   Хольцер стоял у колонны, оживленно болтая с  часовым,  но  чуткий  слух
Арни, обостренный презрением, сразу же уловил в  его  голосе  заискивающие
нотки. "Хольцер в душе так и остался адвокатом, из него никогда не  выйдет
хорошего политика, и актер он совсем бездарный",  -  подумал  Арни,  когда
сенатор обернулся к  нему,  выражая  крайнее  удивление  по  поводу  такой
неожиданной встречи.
   Они молча спустились по ступенькам. Хольцер  глубоко  втягивал  в  себя
воздух; Арни понял, что на случай если за ними кто-то  наблюдает,  Хольцер
хочет сделать вид, будто вышел просто  подышать...  Каждый  свой  поступок
Хольцер объяснял про себя комиссии по расследованию... "Да нет,  сэр,  тут
нет ничего странного, я очень часто хожу пешком. Да, сэр, иногда я езжу из
своей канцелярии в здание, где происходит заседание сената, на метро, но в
тот день, когда  я  случайно  встретил  мистера  О'Хэйра,  мне  захотелось
немного подышать свежим воздухом. Вот и все мои злостные намерения". И тут
он бы улыбнулся...
   Арни презирал Ларри Хольцера, потому что считал его никудышным дельцом.
Он трудился несоразмерно получаемой плате. "Либо больше  запрашивай,  либо
меньше старайся", - фыркал про себя Арни.
   - Так вот, Ларри, - сказал наконец Арни, - насчет Горина.  Я  не  хочу,
чтобы вы дожидались четверга.
   Хольцер шагал, подставив ветру непокрытую голову. Он  обладал  приятной
внешностью и выглядел  значительно  моложе  своих  сорока  пяти  лет.  Под
налетевшим порывом ветра широкое пальто плотно облепило его тонкую фигуру,
влажные карие глаза застлались слезами.
   - Не понимаю, чего это вы так беспокоитесь, Арни, - сказал  он,  тяжело
переводя дух, - человеку назначено прийти в четверг. Почему  он  не  может
приехать на несколько дней раньше?
   - Всякий человек, которому назначено приехать в четверг, в  одиннадцать
часов утра, приехал бы в четверг  утром.  Горин  приехал  пораньше,  чтобы
разнюхать что к чему. У него есть голова на плечах.  Поэтому-то  я  вам  и
сказал, что из  всех  физиков  я  хочу  заполучить  именно  его.  Горин  -
единственный известный мне физик,  который  способен  разузнать  подоплеку
любого предложения, прежде чем оно ему сделано. Все эти  ученые  молодчики
немного сумасшедшие. А Горин капельку нормальнее других, вот в чем суть. У
него есть деловой опыт, а у других нет.
   Хольцер встревожился.
   - Ну и пусть себе наводит справки, что ж из этого? Ничего тут страшного
нет. Кроме того,  ему  еще  никто  ничего  не  говорил.  О  чем  он  может
выспрашивать? Что он может узнать? Ради бога, Арни, перестаньте!
   - Он может узнать, что это я хочу привлечь его к работе. Когда он  даст
свое согласие, тогда пожалуйста, пусть он это узнает, но сейчас еще  рано.
Сначала он сам должен захотеть. Я этого парня знаю.  Если  он  чего-нибудь
захочет, он стену головой прошибет, а добьется своего. Я же вам  повторяю,
он именно тот человек, какой мне нужен. И мы легко можем  его  заполучить.
Он когда-то порядочно зарабатывал и надеялся заработать  еще  больше,  так
что он знает, как приятно тратить деньги, и уже попробовал хорошей  жизни.
Ни из кино, ни из книжек этого  не  узнаешь.  Это  надо  испытать  самому,
хорошенько войти во вкус, вот тогда только поймешь, до чего  это  здорово.
Пока человек не попробует такой жизни, ему легко отказаться от того,  чего
он не знает. Часто бывает, что люди носятся  со  всякими  бреднями  насчет
каких-то там моральных принципов, а сами  и  не  нюхали  тех  материальных
благ, которые можно купить за  деньги.  Они  вроде  девственницы,  которая
корчит из себя знатока любви. Горин меня смертельно  ненавидит,  но  когда
дело дойдет до крайности, он с  этим  не  посчитается,  потому  что  живет
сейчас впроголодь и знает, что можно купить за хорошие  деньги.  У  других
ученых сроду не бывало лишнего гроша в кармане, они  всю  жизнь  тратились
только на стол да на квартиру. Таким не вобьешь в голову, о чем идет речь.
А этому малому и подсказывать не нужно - живо сам все поймет.
   - Что же я должен делать?
   - Свяжитесь с ним как можно скорее и сумейте его зажечь. Надо, чтобы он
поскорее захотел получить это  место,  тогда  если  он  и  будет  наводить
справки, так только для  того,  чтоб  оправдать  перед  самим  собой  свое
желание согласиться на эту работу.
   - Но ведь я с ним даже незнаком.
   -  А,  господи,  ну,  найдите  кого-нибудь,  кто  его  знает!  -   Арни
раздраженно поправил на голове шляпу, которую чуть было не унес ветер. - В
конце концов, это же входит в ваши обязанности.
   Хольцер на минуту остановился. Лицо его побледнело.
   - Знаете что, Арни, мы с вами друзья и все прочее, но мне  не  нравится
ваш тон. Черт возьми, я - сенатор Соединенных Штатов, не забывайте  этого.
Не разыгрывайте дешевую мелодраму и не запугивайте меня  намеками  на  то,
кому  я  обязан  своим  положением.  Мне  нравится  моя  работа,  и,  если
понадобится, я сумею удержать ее за собой без вас и ваших  друзей.  Это  я
вам нужен, а не вы мне. Вы хотите посадить  в  комиссию  своего  человека,
чтобы иметь лишний шанс против больших боссов, засевших  в  правительстве.
Ладно, я вам помогу, но выкиньте из головы, что  я  работаю  на  вас.  Мне
кажется, вы слишком переоцениваете  значение  своего  генеральского  чина,
Арни. Не забывайте, что это был только мундир.
   Арни, согнувшись от ветра, смерил его  взглядом  и,  мгновенно  взвесив
положение, решил улыбнуться. Видно, он слишком туго натянул поводья -  это
была ошибка.
   - Ладно, не кипятитесь, Ларри, мы  с  вами  оба  нервничаем,  то