м начинало опадать. Еще  несколько  дуновений,
чтобы проверить мягкость колеблющегося стекла, затем Эрик усиливал  пламя,
и под свистящей струею стекло превращалось  в  раскаленную  добела  жидкую
массу. Резкое, сильное дуновение - и вздувался пузырь, такой  тонкий,  что
он тотчас же лопался. Мягкое пламя лизало края тончайшей пленки,  пока  не
появлялась круглая дырочка - именно там, где было нужно Эрику, с диаметром
точностью до одного миллиметра, с закраинами, удобными для спайки.
   Однако вскоре Эрик опять потонул в огромном количестве деталей. Он знал
назначение каждой из них, но утратил способность мысленно соединять  их  в
одно  целое  и  представлять  себе  прибор  в  собранном  виде.  Хэвиленд,
по-видимому,  не  испытывал  ничего  подобного,  и  Эрик,  не   переставая
трудиться, постоянно ощущал страх, что это дело окажется ему не по  силам,
что только его неопытность и отсутствие глубоких знаний мешают ему  видеть
перед собой конечную цель. Он снова  вспомнил  слова  Фокса  о  постоянной
борьбе,  которую  приходится  вести  физику,  и  спрашивал  себя,  что  же
заставляет его биться головой о явно непреодолимую преграду.
   В нем постепенно нарастал  благоговейный  страх  перед  током  высокого
напряжения. Он чувствовал, что  этот  страх  порожден  постоянной  нервной
спешкой; его обуревало страстное желание как можно скорее закончить  опыт,
но тем  не  менее,  выполняя  какую-либо  опасную  работу,  он  становился
осторожным, как кошка.
   Эрик знал,  какую  опасность  представляет  нечаянное  прикосновение  к
обнаженным  металлическим   частям,   находящимся   под   током   высокого
напряжения.  Работая  над  деталями  основного  прибора,  он  с   трепетом
поглядывал на Хэвиленда, собиравшего высоковольтный  генератор  на  другом
конце комнаты.  Смутный  страх,  который  внушал  Эрику  высокий  вольтаж,
порождал в нем ненависть к предстоящему  опыту.  И  хотя  с  каждым  новым
заданием возрастала ответственность, а вместе с нею и интерес к работе,  в
нем постоянно копошилась тревога, и он  стал  нервным  и  раздражительным,
потому что ему приходилось скрывать ее от Сабины.
   Примерно через месяц после обеда в семье Вольтерра Эрик и Сабина были в
гостях у одной из ее  подруг,  которая  работала  с  нею  в  универсальном
магазине и недавно вышла замуж. По обоюдному соглашению  они  ушли  оттуда
очень  рано.  Глядя,  как  молодые  хозяева  расхаживают  по   собственной
квартире, прислушиваясь к уютному гулу холодильника,  следя  за  хозяйкой,
которая то и дело выбегала в крохотную кухню,  Эрик  и  Сабина  испытывали
глубокое отчаяние. Все это говорило о том, что другие люди, неважно  каким
путем, ведь ухитряются же добыть кусочек настоящего счастья!
   Сабина и Эрик, выйдя на улицу, попали в суматоху, которая всегда  царит
на Бродвее в субботу вечером, часов около  десяти.  Не  сговариваясь,  они
свернули в сторону от ярко освещенных, шумных улиц.
   - До чего же они самодовольны, - сказал Эрик. -  Оба  просто  таяли  от
счастья. Они очень милые люди, но, честное слово, Сабина, останься  я  там
немножко дольше, я бы их возненавидел.
   - Так приятно было на них смотреть: они принимают  все  это  как  нечто
вполне естественное.
   - Да, - ответил он. - И все так похоже на правду - почти как в кино!
   - Ах, Эрик! - она просунула руку под его локоть и опустила ее к нему  в
карман. - Мы же обещали друг другу никогда не говорить об этих  вещах.  От
этого только еще тяжелее становится.  Придет  время,  и  у  нас  тоже  все
уладится.
   - Да, если мы доживем, - вырвалось у него, и тотчас  же  он  пожалел  о
своих словах. Между ними существовал молчаливый уговор - не падать духом в
одно и то же время. Если один из них начинал унывать,  другой  должен  был
ободрять его, и сейчас Эрик почувствовал, что взвалил  на  Сабину  слишком
тяжелое бремя.
   - Эрик, я недавно прочла, что одного ученого в университете Корнелля во
время опыта убило током в десять тысяч вольт. Это страшно много, по-моему.
У вас тоже будет такой сильный ток?
   - Да, примерно такой, -  сказал  он.  Их  генератор  был  рассчитан  на
полмиллиона вольт. - Весь вопрос в осторожности, вот и все.
   Они обогнули площадь Колумба и  подошли  к  широкому  темному  кварталу
Бродвея, где в неосвещенных витринах слабо поблескивали новые  автомобили.
Лицо Эрика стало напряженным - Сабина нечаянно  пробудила  в  нем  прежний
страх.
   - В осторожности? - в голосе Сабины слышалась недоверчивость. -  Почему
же тот физик был неосторожен? Ведь он, наверное, был опытный человек.
   Эрик резко обернулся к ней.
   - Не бойся, Сабина! - Эти слова прозвучали как  строгое  приказание.  -
Ведь это же просто случайность. Вспомни, сколько  людей  изо  дня  в  день
работает с высоковольтным током, и все они остаются целы и невредимы. Но о
них не пишут. Пишут только о таких вот неосторожных. Кроме того, при наших
темпах мы с Хэвилендом, наверно, умрем от старости, прежде  чем  пустим  в
ход наш генератор, - с горечью добавил он.
   - Но вы так много работаете. Должны же вы двигаться вперед, Эрик.
   - Мы и движемся, - устало сказал он.  -  У  меня  есть  все,  чего  мне
хотелось, и я даже не имею права жаловаться на то, что работаю  бесплатно,
- ведь меня не нанимали на работу, а просто предложили помощь, чтобы я мог
получить докторскую степень. Подумай,  сколько  на  свете  людей,  которые
отдали бы все, чтобы только иметь возможность  изучать  науку,  как  я,  и
которым это все-таки недоступно. А сколько людей даже не знают,  чего  они
хотят. Слава Богу, я по крайней мере знаю, чего хочу, и иду к своей  цели.
Конечно, мы движемся вперед, Сабина. И все идет хорошо.  Мы  работаем  все
время, кроме тех часов, когда я бываю с  тобой,  а  Хэвиленд  -  со  своей
возлюбленной.
   - Что она собой представляет?
   - Я ее видел только два раза, да и то мельком. Но он часто звонит ей по
телефону, и, по-моему, они не очень счастливы. Я  всегда  знаю,  когда  он
виделся с нею накануне, - он приходит сам не свой. Она - очень хорошенькая
блондинка; на ней какой-то блестящий налет роскоши, как на этом  чемодане.
- Они проходили мимо магазина  дорожных  вещей  в  северной  арке  площади
Колумба; в витрине были выставлены самые разнообразные вещи, от  чемоданов
из прессованной  бумаги  и  искусственной  кожи  до  роскошных  кофров  из
воловьей кожи, на один из которых и указал Эрик. - Вся беда в том, что она
замужем.
   - Почему же она не разведется и не выйдет за Хэвиленда?
   - Кто его знает почему. Кто может вообще что-нибудь знать?  Кто  знает,
почему люди не делают того, что следует? Почему тот старичок продает цветы
в этом пустынном месте, а не пойдет на Таймс-сквер? И почему  мы  с  тобой
ведем себя так, а не иначе? Почему мы не снимем себе комнату, чтобы побыть
наедине, а бродим по улицам?
   Сабина как-то странно притихла. Они молча прошли три  квартала,  затем,
словно не расслышав его слов, она снова спросила, на этот раз еле слышно:
   - Ты все-таки будешь осторожен в лаборатории?
   - Не беспокойся, - ласково сказал он. - Я знаю, о чем ты думаешь. Такие
мысли и мне иногда приходят в голову, но все будет  хорошо.  О,  мы  можем
подождать.
   - Нет! - сказала она. - Ждать мы не можем!
   Его поразило сдержанное напряжение в ее голосе, и он повернулся,  чтобы
заглянуть ей в глаза, но она упрямо смотрела перед собой.
   - Нам незачем ждать, - продолжала Сабина. - Что это нам даст? Мы  ведем
себя, как дети, вот  и  все.  Конечно,  мы  можем  обвенчаться,  когда  ты
закончишь опыт и получишь работу, но совершенно ни к чему откладывать  все
остальное. От этого только еще тяжелее.
   Эрик остановил ее посреди пустынной мостовой. Они  стояли  между  двумя
уличными фонарями, и тени их слабо чернели на темном тротуаре.
   - Боже мой, у тебя такой несчастный голос, - сказал он.
   - Нет, я совсем не несчастна. Во всяком случае не так, как ты думаешь.
   - Тебя удручает, что все это еще так нескоро.
   - Нет, честное слово, нет. Но мы все время только и  стараемся  сделать
друг друга несчастными. Надо брать от жизни все, что можно.
   - Ты действительно так думаешь? - спросил Эрик и руками притянул к себе
ее лицо. Даже в темноте он увидел, что глаза ее блестели от злости.  -  Ты
согласна на это?
   - Да, - сказала Сабина. Поглядев ему прямо в глаза,  она  высвободилась
из его рук и прижалась лицом к его груди. - Я  хочу  этого,  -  прошептала
она.
   Эрик крепко сжал ее в объятиях. Он так ее любил, что  не  мог  выразить
это словами. Покачав головой, он с отчаянием произнес:
   - Я разузнаю и постараюсь найти что-нибудь подходящее.
   - Только не будем откладывать, - умоляюще сказала она. -  Давай  найдем
что-нибудь сейчас же. Неужели тут поблизости нет гостиницы?
   - Квартала за  два  отсюда  есть  гостиница,  мы  проходили  мимо.  Она
маленькая и, наверно, недорогая. Пойдем туда. У меня есть четыре доллара.
   - Но ведь не можем же мы явиться так, без вещей? Ох, Эрик,  неужели  мы
должны опять откладывать из-за  какого-то  чемодана?  -  Казалось,  Сабина
вот-вот заплачет.
   - Я забегу в тот магазин, мимо которого мы шли, - сказал Эрик. -  Куплю
что-нибудь самое дешевое. Видишь закусочную на той стороне?  Подожди  меня
там и съешь что-нибудь. Я вернусь через несколько минут.
   Закусочная была почти пуста; Сабина присела к стойке и  заказала  кофе,
но не притронулась  к  нему.  Ее  охватило  тоскливое  волнение,  она  уже
испытывала его тысячу раз в жизни, когда сдавала экзамены или когда искала
работу. От такого волнения кровь не приливала к лицу, в  нем  не  было  ни
радости, ни ликования.
   Ей казалось, что прошло уже много времени, когда наконец вернулся  Эрик
с чемоданчиком чуть побольше коробки для бутербродов;  новизна  его  резко
бросалась  в  глаза.  Сабине  неудержимо  захотелось  смеяться,   но   она
чувствовала, что если даст себе волю, то не сможет остановиться.
   Гостиница оказалась маленькой и очень старомодной. Это было  совсем  не
то, чего ожидала Сабина. В вестибюле  на  креслах  с  гобеленовой  обивкой
чинно  сидели  рядком  несколько  пожилых,  благопристойного   вида   дам;
остальные кресла были пусты, кроме одного, в котором читал газету какой-то
человек средних лет. Эрик подошел к конторке, Сабина остановилась поодаль.
Она  чувствовала  себя  неловко  и  изо  всех  сил   старалась   держаться
независимо. Но дежурный портье только скользнул по ней взглядом.
   Коридорный взял у портье ключ и провел  их  к  лифту,  помещавшемуся  в
старомодной проволочной клетке. На четвертом этаже они вышли и очутились в
мрачном холле, где пахло старыми коврами и мебельным  лаком.  Лампочка  на
потолке светила тусклым зеленоватым светом. Эрик взял у коридорного ключи,
дал ему двадцать пять центов, они вошли в комнату и остались одни - совсем
одни - в первый раз с тех пор, как они познакомились.
   Полное уединение подействовало на них так  ошеломляюще,  что  в  первые
минуты они совсем растерялись. Сабина даже не сняла пальто  и  шляпы,  она
стояла, оглядывая маленький гостиничный номер. Комната как комната - может
быть, только немного мрачная и грязноватая. Для Сабины она  была  чужой  и
безличной,  как  любой  магазин  или  ресторан.  Поглядев  на  старомодную
двуспальную кровать, она  почувствовала  себя  маленькой  и  одинокой;  ей
казалось, что она не сможет заставить себя даже сесть на эту кровать.
   Эрик увидел выражение ее  лица.  Она  спохватилась,  что  не  старается
скрыть своих ощущений. Он тотчас поставил чемоданчик на стол и обнял ее.
   - Ничего, девочка, здесь не так уж плохо, - прошептал он.  -  Не  вешай
голову. Все будет прекрасно.
   Сабина крепко прижимала его руку к себе, пока он снимал  с  нее  шляпу.
Она была безмерно благодарна ему за то, что он подошел к ней в эту минуту,
и  едва  не  расплакалась.  "Какой  он  замечательный",  -   думала   она.
Сознательно или случайно, но каждый раз он  подходил  к  ней  с  утешением
именно в ту минуту, когда она больше всего в этом нуждалась. Она прижалась
лицом к его лицу и долго стояла так, закрыв глаза.
   - Знаешь, кто ты? - сказала она, чуть отстраняясь от  него.  -  Я  тебе
скажу. Ты самый хороший и добрый человек на свете.
   - Это не я такой. Хорошая любовь всегда делает человека хорошим.
   Он поцеловал ее в щеку, отступил в сторону  и  огляделся,  ища  глазами
чего-то. Она не поняла, почему он вдруг отошел от нее и чего ищет. Наконец
Эрик взял с умывальника стакан, ополоснул его и до половины налил водой.
   - Придется удовольствоваться этим, - с сожалением сказал он.
   - Для чего?
   Эрик открыл чемоданчик. Слезы, давно уже просившиеся  наружу,  набежали
Сабине на глаза, желтые лепестки купленных  им  нарциссов  превратились  в
миллионы сверкающих  точек  и  заплясали  по  всей  комнате.  Букетик  был
небольшой, но яркий  цвет  нарциссов  внезапно  как  бы  озарил  и  согрел
комнату. В эту минуту любовь так переполняла  Сабину,  что  она  не  могла
шевельнуться. Она только смотрела на Эрика беспомощно-счастливым взглядом.
   - Это я купил у того старичка, - объяснил он, неловко засовывая цветы в
стакан, - у того самого, которому следовало бы пойти на Таймс-сквер.
   Он не понял слез, выступивших на  ее  глазах  от  избытка  нежности,  и
улыбка на его лице сменилась огорченным выражением.
   - Но ведь... что это была бы за свадьба без цветов!



        3

   Предсказание Хэвиленда оправдалось, и  прибор  был  окончательно  готов
только  в  начале  июня.  Последние  дни  сборки  прошли  в   лихорадочном
напряжении; теперь, прежде чем  приступить  к  опытам,  оставалось  только
проверить работу прибора в целом. В пятницу, в  восемь  часов  утра,  Эрик
включил вакуум-насосы, а  Хэвиленд  сел  за  маленький  столик  со  своими
записями. Насосы  стали  издавать  низкие  басовитые  звуки  с  ритмичными
перебоями, похожие на усиленное в тысячу раз биение больного сердца. Через
несколько минут, по мере того как давление в приборе стало заметно падать,
звук начал повышаться - он становился все выше и выше по  тону  и  наконец
перешел в негромкое,  четкое  и  звонкое  постукивание.  Хэвиленд  включил
подачу гелия, и через некоторое  время  гальванометр  показал  присутствие
слабого потока альфа-частиц.
   Хэвиленд был в отличном настроении. Подмигнув Эрику, он сказал:
   - Ну, вот и готово. Теперь повысьте вольтаж, посмотрим,  что  из  этого
выйдет. Я хочу начать  с  пятидесяти  тысяч  вольт  и  постепенно,  каждые
четверть часа, прибавлять по пять тысяч. Если мы  дойдем  до  полумиллиона
вольт  без  всяких  перебоев  и  замыканий,  значит  мы   можем   спокойно
пользоваться этой штукой.
   Прибор был обнесен легкой проволочной сеткой  -  она  отмечала  границу
безопасности.  Контрольные  приборы,  посредством  которых   производилось
управление, были вынесены за ее пределы. В центре клетки, в двадцати футах
от места, где сидели Хэвиленд и Эрик,  находились  два  больших  бронзовых
полых шара диаметром в фут,  подвешенных  один  над  другим.  Они  служили
вольтметром. Эрик включил маленький  моторчик,  регулировавший  расстояние
между шарами. Шары стали медленно сближаться. Хэвиленд, наблюдавший за  их
движением   через   телемикроскоп,   махнул   Эрику   рукой,    приказывая
остановиться.
   - Довольно! Теперь при  пятидесяти  тысячах  вольт  между  ними  должна
появиться искра.
   Хэвиленд  взялся  обеими  руками  за  массивную  рукоятку,  посредством
которой поднималось напряжение тока, и  медленно  нажал  на  нее.  Тяжелая
рукоятка неторопливо повернулась, и нити  накала  в  больших  выпрямителях
загорелись ярко-оранжевым светом. В комнате стояла тишина, слышался только
пульсирующий стук вакуумных насосов, да через окно доносился  приглушенный
шум уличного движения. Напряжение повышалось  беззвучно.  Эрик  подумал  о
том,  как  неуклонно  увеличивается  электрический   заряд   на   открытых
металлических поверхностях, которые находились от него всего в  нескольких
ярдах. "Если я начинаю нервничать при пятидесяти тысячах вольт, то что  же
со мной будет при пятистах тысячах? - думал он. -  Ничего,  привыкну".  Но
сердце его стучало в такт вакуумным насосам; он с трудом проглотил комок в
горле и перевел дух.
   Эрик на секунду отвел глаза от шаров, чтобы взглянуть, что происходит в
главной секции, и в  этот  момент  между  шарами  с  треском  вспыхнула  и
заплясала ярко-голубая искра. Оба вскочили с мест.
   - Пятьдесят тысяч, - тихо сказал Хэвиленд и записал что-то в  книгу.  -
Дайте мне показания  измерительных  приборов  и  все  остальные  данные  и
передвиньте регулятор еще на одно деление.
   Десять часов просидели они в насыщенной электричеством  комнате,  почти
не вставая с места, и курили беспрерывно. Слышалось  негромкое  монотонное
постукивание насосов, снаружи по коридору ходили люди, солнце заглянуло  в
одно из окон, потом ушло, обогнуло угол здания  и  через  некоторое  время
вошло в комнату через южное окно. У Эрика и Хэвиленда  ломило  спины,  они
даже  не  разговаривали  между  собой  и  только  передавали  друг   другу
распоряжения  и  показания  контрольных  приборов.  Искры   между   шарами
постепенно становились все ярче и ярче, но оглушительный  прерывистый  рев
при трехстах тысячах вольт уже казался им не громче  треска,  раздавшегося
при первом возникновении искры.  Каждый  из  них  думал  о  сидящем  рядом
товарище, поражаясь его выносливости,  каждый  гордился  своей  работой  и
испытывал уважение к работе, проделанной другим. Каждый из  них  успел  за
это время  изучить  другого  вплоть  до  мельчайших  привычек  и  научился
распознавать проявления нервной напряженности у  товарища.  Они  были  уже
крепко спаяны между собой.
   Время приближалось к шести часам вечера; даже не  глядя  на  часы,  они
узнали об этом по тому, что вольтметры придуманной и сделанной ими сложной
машины показывали пятьсот пятьдесят тысяч вольт.
   Хэвиленд внезапно улыбнулся, и под глазами его обозначились морщинки.
   - Ну  вот!  -  выдохнул  он.  -  Насосы  действуют  превосходно.  Поток
альфа-частиц - просто мечта, а мы с вами - парни что надо!
   Эрик тяжело опустился в  кресло;  ощущение  успеха  заполнило  все  его
существо, сметая прочь изнеможение.
   - Ладно, - сказал Эрик. - Когда же мы начнем расщепление?
   - Сегодня пятница. Отдохнем до  понедельника.  Но  прежде  чем  закрыть
лавочку, давайте-ка проведем еще одно испытание.
   На этот раз испытание было несложным, но серьезным. Они  выключили  ток
совсем,   затем   снова   стали   повышать   вольтаж,   уже   без   особых
предосторожностей, проделав за двадцать минут то, что перед тем  отняло  у
них целый день. Напряжение возрастало со  скоростью  двадцати  семи  тысяч
вольт в минуту. Потом они снизили его, выключили  насосы  и  стали  ждать,
пока остынет прибор. Хэвиленд победоносно напевал что-то себе под нос.
   Эрик с минуту сидел  неподвижно.  Он  чувствовал,  как  внутри  у  него
разгорается трепетное пламя, и ему хотелось как можно  дольше  насладиться
его теплом. Всем своим существом он ощущал глубокое, полное удовлетворение
- этот день навсегда останется у него в памяти.
   Теперь, когда длинный и трудный день был  позади,  все  казалось  сущим
пустяком. Если дело так пойдет и дальше, опыт будет закончен еще летом. Он
вспомнил опасения Фокса за Хэвиленда и улыбнулся. Никто не мог бы работать
сосредоточеннее и упорнее, чем он. Хэвиленд  в  последний  раз  осматривал
прибор, тихо мурлыча какую-то  песенку.  Эрику  хотелось  бы  когда-нибудь
обладать   такой   работоспособностью,    такой    изобретательностью    и
самоотверженностью. Его наставник поистине достоин восхищения.
   Хэвиленд бросил рабочую тетрадь на стол, и Эрик наконец встал. Хэвиленд
порывисто обернулся к нему.
   - Знаете что, пойдем выпьем. Правда, мне сегодня еще нужно быть в одном
месте, но я успею.
   - Чудесно, - сказал Эрик. - Почему бы не пойти ко мне? Квартира, честно
гов