не, что я не  имею  на
это права. Никто лучше меня этого не знает, но, черт  возьми,  я  все-таки
ревную!
   - Эрик, не нужно мучиться! - Она положила руку на его локоть.  -  Прошу
вас!
   - Вы не хотите, чтобы я мучился? - бесстрастно спросил он.
   - Не хочу.
   - Так докажите это.
   Он сказал это резко, без всякой мольбы в голосе. Он сказал  это,  чтобы
наказать Мэри за сострадание в ее взгляде. Он сказал это потому,  что  ему
действительно этого хотелось.
   Мэри  поглядела  на  него  очень  пристально,  и   вдруг   сердце   его
заколотилось, ибо он не знал, как быть, если она согласится.  Она  пытливо
смотрела ему в глаза, и лицо ее стало суровым. И тут он ее возненавидел за
то, что выдал себя, предал Сабину, и все понапрасну.
   - Еще никто не говорил со мной об этом так прямо, - сказала она.
   - Цветы я пришлю потом.
   Она отвела взгляд.
   - Мэри, - ласково сказал он, и от его тона у нее  на  глазах  выступили
слезы. Она снова положила ладонь ему на руку. - Ах, Мэри!
   - Нет, - сказала она. - Ни за что.
   - Потому что вы сами переменились или из-за этого человека?
   - Не все ли равно?
   - Не знаю, но я хочу, чтобы вы ответили.
   Она опять замолчала, а он думал только о ее лице, о звуке ее голоса,  о
том, что им одинаково больно и что в один миг все может перевернуться.
   - Ответ один: нет и нет, - решительно сказала она.
   - И больше ничего?
   - Ничего. Кончайте завтракать и пойдем работать.
   Эрик поднял глаза и очень внимательно взглянул на нее.
   - И вы можете работать после этого? - спросил он.
   - Да. - В голосе ее прозвучал вызов, и ему стало больно.
   - Ладно, - сказал он, решив принять этот вызов. - Если вы можете, то  я
и подавно.
   - Нет, Эрик, я говорю всерьез.
   Досада  вдруг  исчезла,  и  Эрик  через  силу  улыбнулся,   преодолевая
овладевшую им грусть.
   - Я знаю. А мне больше ничего и не остается, кроме работы.



        4

   В  воскресенье  под  вечер  Эрик  и  Фабермахер   в   полном   молчании
возвращались в Арджайл. Каждый был погружен в  свои  думы.  Накануне  Эрик
снова провел вечер с Максуэлом,  потому  что  Фабермахер  куда-то  ушел  с
Эдной. Сейчас Эрика угнетало сознание, что за эти два дня ровно ничего  не
произошло, что он уезжает с тем же, с чем и приехал. Сидя в  тихом,  мерно
раскачивающемся вагоне, он мысленно оглядывался на свою поездку, и у  него
было такое ощущение, словно он потратил уйму  энергии  и  все  впустую.  И
вместе с тем ему смутно казалось, что он  стал  совсем  другим  -  гораздо
тусклее, менее восприимчивым, более незначительным.
   Он ехал в Чикаго  полный  надежд,  приятного  волнения  и  гордости  за
предстоящий эксперимент. С тайным радостным нетерпением он ждал встречи  с
Мэри. И все это прошло. Теперь он сам удивлялся, откуда он взял, что  этот
опыт так важен. Да, он задуман остроумно, но не имеет  решающего  значения
для миллионов людей, которых сжигает кипучая жизнь, в то  время  как  его,
Эрика,  поезд  везет,  словно  кочан  капусты,   назад   к   растительному
существованию, в огород, где царствует эта ничтожная жаба - Риган.
   Его вдруг ошеломила мысль о том,  какие  мизерные  блага  принесла  ему
научная карьера. Ну хорошо, говорил он себе, пусть  ученые-физики  считают
ниже   своего   достоинства   работать   в   промышленности.   Разумеется,
исследование атома и атомного ядра в конечном счете  гораздо  важнее,  чем
изобретение нового способа делать пуговицы. И вычислять  давление  воздуха
на  крыло  самолета  могут  научиться  тысячи  инженеров,  знающих  только
элементарную физику. Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову
сравнивать эти два вида работы. Но  каждый  из  них  по-своему  определяет
жизнь тех, кто этим занимается.
   Взять хотя бы Максуэла, он стал совсем другим человеком с тех пор,  как
бросил университет. А Мэри? Она тоже через кого-то соприкоснулась  с  тем,
что Эрик про себя называл "настоящей жизнью". Его обгоняют со всех сторон,
а он плетется где-то в хвосте и продолжает довольствоваться  самым  малым.
Даже Фабермахер!.. Вызвать такое жадное, такое обнаженное  желание,  какое
испытывала Эдна, может только незаурядный человек.
   Боже мой, думал Эрик, да что же я собой представляю? Что  я  сделал  за
все эти годы? Что вообще могу сделать? Он подумал, что у него нет  ничего,
чем он мог бы гордиться, и это вызвало  ощущение  саднящей  боли  во  всем
теле.
   Эрик молча мучился сознанием своего ничтожества и  терпел  эти  мученья
только потому, что они оправдывали мысль о решении, которого он,  конечно,
никогда не примет, если только его не вынудят к этому... Максуэл предложил
ему место; Эрик со смехом отказался, но теперь, на  пути  домой,  он  стал
думать об этом всерьез.
   Эрик и фабермахер сели в такси и поехали по чистенькому городку, тихому
и сонному в  предвечерние  часы  воскресного  дня.  Эрик  чувствовал  себя
несвежим и разбитым после дороги. Фабермахер вышел на  углу  своей  улицы.
Эрик машинально пригласил его к себе, но Хьюго торопливо  отказался.  Дома
Эрика встретила Сабина в черном крепдешиновом платье, одном из тех двух, в
которых она ходила в гости. Платье это она носила уже третий год, но Эрик,
впервые взглянув на нее глазами постороннего мужчины, заметил, что  она  в
нем очень изящна и  похожа  на  цветок.  Она  поцеловала  его,  но  за  ее
приветливой улыбкой он почувствовал  беспокойство.  Возможно,  мучительные
переживания отразились на его внешности.
   - Как у нас тихо, - сказал он. - А где Джоди?
   - У соседей. Я отвела его туда час назад, но решила  немного  подождать
тебя, чтобы вместе пойти к Тримейнам, если ты вернешься вовремя.
   - К Тримейнам? Я и забыл! И обязательно нужно туда идти?
   - Да ведь ты сам это предложил. Ты сказал,  что  мы  почему-то  водимся
только с людьми, которые тут считаются непутевыми, и что  пора  нам  стать
немножко респектабельнее. Я и подумала, что буду  умницей  и  пойду  туда,
даже если ты не приедешь.
   Он устало опустился в кресло.
   - Неужели я действительно сказал такую глупость?
   - Я тебя не попрекаю, - сказала Сабина.
   - Я понимаю, но какая жалкая мысль - подделываться под  этих  болванов.
Должно быть, я и впрямь начинаю бояться этой скотины Ригана.
   Сабина стояла возле него; черное платье чудесно оттеняло ее белую кожу.
Она очень похорошела, подумал он.
   - Но ты можешь не ходить, милый, - сказала она. - Я скажу, что  ты  еще
не вернулся. А мне ничего не стоит просидеть там весь вечер.
   - Я знаю, - сказал он, - но тебе тоже не нужно идти. Почему  ты  должна
брать все на себя?
   - Это не так уже страшно, Эрик, - засмеялась она. -  Я  буду  разливать
чай и восторгаться паршивой лодчонкой, которую Тримейны  выдают  за  яхту.
Когда этот олух, тримейновский зять, будет восхвалять  Пруста  и  поносить
Конрада, я буду бормотать: "Как это верно!" Потом мы поговорим о том,  как
теперь трудно достать в здешних магазинах что-нибудь приличное, и на  этом
все кончится. - Увидев, что он не улыбается, она добавила другим тоном:  -
Мы не пойдем. Давай сядем в машину и проедемся к  холмам.  -  Она  накрыла
ладонью его руку. - Мы с тобой так давно не катались!
   Эрик сидел молча и не шевелился.
   - Что случилось, Эрик, совещание оказалось неудачным? Неужели этот опыт
нельзя осуществить?
   - Нет, не то, - сказал он.
   - Что-нибудь с Хьюго? Тебя расстроили его неприятности?
   - Какие там у него могут быть неприятности! Огромный талантище, девушка
по нем сходит с ума...
   -  Мне  казалось,  что  ты  не  очень  это  одобряешь.  -  Она  немного
отстранилась и пристально посмотрела на  него.  -  Значит,  он  с  ней  не
порвал?
   Эрик беспокойно пошевелился.
   - Кто я такой, чтобы одобрять или не одобрять  чьи-то  поступки?  -  Он
умолк, затем его точно прорвало: - Скажи, ты  не  хотела  бы  переехать  в
Нью-Йорк? Мне там предлагают работу. Помнишь Томми  Максуэла?  Я  встретил
его в отеле. От него-то я и узнал об этом.
   Она просияла.
   - Ты хочешь сказать, что есть вакансия в Колумбийском университете?
   -  Это  не  университетская  работа,   -   объяснил   Эрик,   сдерживая
раздражение. За последние  полтора  дня  он  много  пережил,  и  ему  было
досадно, что такой близкий человек,  как  Сабина,  не  понимает  перемены,
происшедшей в его взглядах. И к этой переоценке ценностей  он  пришел  так
мучительно, что даже самая мысль о том, что надо рассказывать ей все,  шаг
за шагом, привела его в ужас. -  Речь  идет  о  работе  в  промышленности.
Максуэл бросил научную работу. Это место предлагали ему, но он  отказался,
потому что, - сказал Эрик с нарочитой небрежностью,  -  жалованье  там  на
первое время четыре с половиной тысячи.
   - Четыре с половиной тысячи! Это восемьдесят с чем-то в неделю!
   - Ну, а он сейчас зарабатывает больше десяти тысяч, - сказал Эрик.
   Сабина недоверчиво взглянула на него.
   - Но ведь ты говорил, что никогда не станешь работать в промышленности.
   - Мало ли что я говорил. Ты хотела бы жить в Нью-Йорке, не правда ли?
   Он увидел в ее глазах отражение собственного страдания.
   - Ты как-то так об этом говоришь... Если я неправа, скажи мне.
   - Нет, ты права, - медленно сказал он и  отвернулся.  Снова  ее  теплая
легкая ладонь легла на  его  руку,  и  Эрик  почти  болезненно  ощутил  ее
близость. Только накануне он просил о любви другую женщину, и  как  бы  ни
был Эрик в ту минуту нерешителен, он знал, что, если  б  она  согласилась,
отступление было бы невозможно. В нем  жило  яркое  воспоминание  об  этой
минуте, но не менее остро он чувствовал, что на свете нет никого роднее  и
ближе Сабины. Он робко улыбнулся. -  Знаешь,  не  хочу  я  этой  проклятой
работы.
   - Тогда поедем кататься, Эрик, - умоляюще сказала она.
   Он встал, совершенно измученный.
   - Ладно, только, ты сама будешь вести машину.




        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


        1

   Эрик рассказал Траскеру о результатах  своих  переговоров  с  Мэри.  Он
кратко и сухо изложил окончательные выводы,  стараясь  скрыть  собственное
разочарование за честной объективностью.
   - Мы сделаем прибор, - сказал Траскер,  немного  подумав.  -  Мы  будем
работать так, словно это дело абсолютно решенное. Если у  Ригана  есть  на
этот счет какие-либо соображения, так пусть он первый их и выскажет.
   Когда через полтора месяца  они,  наконец,  представили  свои  планы  и
смету, Риган сказал, что они  могут  приступить  к  работе,  не  дожидаясь
ответа. Он держался холодно и официально.
   - Мне придется изыскивать средства специально для вас, - объяснил он. -
Весьма возможно, что дело затянется надолго. Тем временем берите все,  что
вам нужно, под мою Ответственность. Я сам буду подписывать ваши требования
на оборудование.
   Такая готовность совсем было обезоружила их, но вскоре они поняли,  что
за каждой коробкой шурупов или  моточком  паяльной  проволоки  они  должны
обращаться к Ригану или к его секретарше.
   - До каких же пор это будет продолжаться? -  запротестовал  Эрик  через
два месяца. - Ведь любой аспирантик имеет право брать все, что  нужно  для
опытов, прямо со склада!
   - Подождем еще немного, - сказал Траскер. - Не так-то легко перестроить
университетский бюджет в середине года. Даже если он это делает нам назло,
все равно работа идет своим чередом.
   - Ладно, - ответил Эрик. - Но  попомните  мои  слова:  мы  с  вами  два
маленьких принца в башне, и когда в подземелье найдут  наши  косточки,  вы
спохватитесь, да поздно.
   - Вы хотите бежать отсюда? - в упор спросил Траскер.
   - Куда  мне  бежать?  Сейчас  не  меньше  чем  полгода  придется  ждать
какого-нибудь места, да и неизвестно, дождешься ли вообще. А я по уши влез
в долги за мебель. Бежать я не собираюсь,  но  и  не  желаю,  чтобы  Риган
помыкал мной, как круглым идиотом.
   - Послушайте, Эрик, мы с вами согласились на то, что, по  словам  Лича,
сулило нам хорошие перспективы. Но Лич умер, а с ним и наши надежды.  Если
вам хочется злиться, так злитесь на меня за то, что я  вас  втянул  в  эту
историю.
   - Вы не виноваты.
   - Тогда забудем об этом, - сказал Траскер. - Нытьем тут не поможешь.
   - Это, по-вашему, нытье?
   Траскер засмеялся.
   - Так меня всегда одергивает  моя  Эллен.  Мне  кажется,  что  я  пылаю
благородным негодованием,  а  она  говорит,  что  это  нытье.  Кстати,  мы
приглашаем вас с Сабиной во вторник на обед. Эллен будет звонить Сабине. Я
пригласил и Хьюго, но вы же его знаете -  от  него  никогда  не  добьешься
определенного ответа.


   Хьюго Фабермахер  до  последней  минуты  не  мог  решить,  идти  ему  к
Траскерам или нет. В понедельник,  в  свежее  весеннее  утро,  на  пути  в
библиотеку, он догнал Сабину, возвращавшуюся домой с покупками.  Он  пошел
рядом с нею, играя с Джоди, который был страшно доволен, что  его  наконец
посадили в коляску среди свертков, - он устал от длинного подъема на холм.
Хьюго улыбнулся, глядя на ребенка сверху вниз.
   - Смотрите, как он развалился, точно король  среди  своих  сокровищ,  -
грустно сказал Хьюго. - Весь мир принадлежит ему.
   Сабина засмеялась.
   - А между тем он считает личным оскорблением,  когда  я  беру  с  собой
коляску. По правде говоря, я беру ее не  столько  для  него,  сколько  для
свертков.
   - Дайте-ка я покачу, - сказал  Хьюго  и,  взявшись  за  ручку  коляски,
зашагал прямо и  строго,  словно  желая  своим  видом  показать  встречным
студентам, что нет ничего  странного,  если  преподаватель  катит  детскую
коляску.
   Он избегал смотреть  Сабине  в  лицо  и  не  очень  охотно  поддерживал
разговор, видимо, вполне довольный и тем, что  идет  с  нею  рядом.  Часто
встречаясь с Хьюго, Сабина не могла не догадаться о его  чувстве,  но  она
давно  решила  держаться  так,  словно  между  ними  нет   ничего,   кроме
приятельских отношений, которые так естественны между женщиной и товарищем
ее мужа. Она твердо верила, что любовь  без  поощрения  держится  на-очень
зыбкой почве. Выкажи она сочувствие к его страданию, это подействовало  бы
на Хьюго так же, как если бы она предъявила на него жесткие права.
   Она не боялась признаться себе, что находит его привлекательным, и  это
ее нисколько не смущало. По  ее  мнению,  замужняя  и  влюбленная  в  мужа
женщина вовсе не  должна  оставаться  нечувствительной  к  обаянию  других
мужчин. Если бы ей нравился кто-нибудь до встречи с Эриком,  вероятно,  он
продолжал бы нравиться ей и теперь, но она была  уверена,  что  смогла  бы
разграничить эти два чувства.  Следуя  какому-то  особому  инстинкту,  она
всегда поступала разумно.
   Однако при всей  своей  уравновешенности  Сабине  все-таки  приходилось
следить за собой, чтобы не поддаваться чувству симпатии  к  Фабермахеру  в
его отсутствие и его обаянию, когда они бывали вместе.  Она  не  понимала,
почему такой человек, как Хьюго Фабермахер, мог ею заинтересоваться, и  ей
казалось, что если бы она ответила ему  взаимностью,  он  в  конце  концов
разочаровался бы в ней. Не то чтобы она считала  Эрика  менее  разборчивым
или  проницательным,  чем  Фабермахер,  но  просто  Эрик  был  несравненно
понятнее и человечнее. У нее с Эриком так много общего, а разве можно себе
представить, чтобы у Фабермахера были какие-то общие  интересы  с  нею.  И
все-таки он ей очень нравился.
   - Вы будете завтра у Траскеров? - спросила она наконец.
   Он пожал плечами.
   - Вряд ли. Надо будет сказать им об этом.
   - С тех пор как вы вернулись из Чикаго, мы вас почти не видим.
   - Из Чикаго? - он глядел в сторону, но лицо его залилось краской. - Мне
не следовало туда ездить.
   - Все в ваших руках, - тихо сказала она.
   - Для вас, может быть, жизнь проста. Для меня - нет.
   - Вы сами ее осложняете.
   Он тихонько засмеялся.
   - Вы либо очень сильны духом, либо очень неопытны.
   - Позвольте мне все-таки надеяться на лучшее, - улыбнулась она.
   - Позволяю, и больше того, желаю вам всяческого счастья, но вы правы  в
одном: я должен больше бывать на людях.
   Они уже дошли до библиотеки.
   - Значит, вы завтра придете к Траскерам? - спросила она.
   - Да.
   - И знаете что, Хьюго, когда приедет Эдна, непременно приходите к нам с
нею.
   - Она не приедет, - быстро сказал он. -  То,  что  я  не  смог  сделать
лично, я сделал по почте. - Он  взглянул  Сабине  в  глаза.  -  Вы  вправе
презирать меня за трусость.



        2

   Семейные  обеды  у  Траскеров  вошли  для  Эрика  и  Сабины  в  обычай.
Фабермахер же чувствовал себя там менее свободно, хотя  это  был  один  из
двух домов, где он вообще  бывал.  Его  одолевала  застенчивость;  в  свою
очередь и  девочки  Траскера  робели  при  нем,  так  как  он  казался  им
романтической фигурой. Эрик, наоборот, чувствовал  себя  у  Траскеров  как
дома. Эллен Траскер выросла в такой же семье, что и он, и ему было приятно
видеть в ее доме массу мелочей, которые напоминали ему детство.
   Эллен Траскер, накрывая стол к обеду, ставила на него все блюда сразу -
миску с супом, блюдо с горячими овощами, накрытое  крышкой,  жаркое,  а  в
середине - нарезанный пирог или торт и кофейник.
   - Так делают у нас дома, - говорила она, словно в сорок  один  год  все
еще чувствовала себя деревенской девочкой, приехавшей погостить в город. У
нее были прямые русые волосы, смуглая кожа и карие глаза. Когда она бывала
серьезна, лицо ее казалось совсем некрасивым, даже суровым,  но  ей  очень
шла широкая ясная улыбка; кроме  того,  она  обладала  ядовитым  и  метким
юмором дочери бедного деревенского священника. Она  была  лишена  женского
тщеславия, но дом ее выглядел так, словно его скребли и  мыли  с  утра  до
вечера.
   Разговор о Ригане зашел еще до того, как дочери Траскера, Рут и  Нэнси,
стали убирать со стола. Пока длился обед, никто не упоминал его имени: все
словно сговорились как можно дольше не начинать неприятного разговора.  Но
старик, казалось, все время  незримо  присутствовал  среди  них,  злорадно
притаившись в углу и ожидая, пока назовут его имя. В конце концов, когда о
нем заговорили, он будто встал и сел  за  стол  вместе  со  всеми,  ехидно
улыбаясь каждому в лицо, и они стали наперебой изливать свое  негодование,
словно это незримое присутствие приводило их в бешенство.
   - Одно утешение, - сказал  Эрик,  -  что  не  мы  одни  недовольны.  На
английском факультете началось  движение  за  то,  чтобы  декан  выбирался
преподавательским составом, а  не  назначался  администрацией.  На  других
факультетах то же самое. Сейчас составляется общая петиция.
   - Это бесполезно, - сказал Фабермахер. - Никуда эта петиция не  дойдет.
К ней примкнут только несколько наиболее мужественных преподавателей, - но
и они уже небось отмечены как смутьяны.
   - Это не совсем верно, - вмешалась Сабина. - Сегодня утром я  встретила
в магазине миссис Демарест, и она открыто заявила, что ее муж  на  стороне
этого движения. А ведь он - один из наиболее авторитетных  ученых;  таких,
как он, в университете немного.
   - Да, но декан исторического факультета все-таки не Риган, -  отозвался
Траскер.
   На  секунду  Эрику  вдруг  показалось,  что  Траскера  раздражает  этот
разговор.
   Эллен Траскер, взявшись за свое  вязанье,  низко  пригнулась  к  быстро
мелькавшим спицам и нахмурилась.
   - Если хотите знать мое мнение, - заметила она,  -  то  это  совершенно
безнадежная затея. Деканы у нас на положении помазанников  божьих.  И  без
боя они не сдадутся...
   Траскер почему-то поглядел на нее виноватым взглядом и даже  покраснел.
Он резко повернулся в кресле, словно стремясь убежать от этого разговора.
   - А, к черту Ригана, - сказал он таким страдальческим тоном, что все  с
удивлением взглянули на него. Только  Эллен  не  подняла  головы.  Траскер
зашагал по комнате. - Вы думаете, я  не  знаю,  что  это  за  сволочь?  Вы
думаете, я не проклинаю себя за то, что втянул вас в это болото? Но  я  не
хочу бороться с Риганом. Я боюсь. Я просто боюсь.
   Наступил