дать вам тему посерьезнее, чем та, что была у меня. - Он отвернулся.
- У нас еще уйма  времени.  Хотите,  сыграем  в  теннис  или  поплаваем  в
бассейне? А может, просто побродим?
   На душе у  Эрика  стало  нехорошо.  Он  чувствовал,  что  больно  задел
Максуэла, и был готов на все, лишь бы загладить свою бестактность.
   - Для ясности, - заявил Максуэл, - скажу вам прямо - я лично  хотел  бы
перекинуться мячом.
   - Прекрасно, -  ответил  Эрик,  обуреваемый  великодушием,  -  а  потом
поплаваем.
   - Ладно, - дружелюбно согласился Максуэл.
   Эрик проводил его взглядом до двери и сказал вслед:
   - А если останется время, мы еще и побродим.



        2

   В просторной квартире Фокса все дышало старомодным уютом. Окна выходили
на реку, и полуспущенные маркизы  торжественно  и  плавно  колыхались  под
легким речным ветерком. Лепные гирлянды украшали стены и высокие  потолки,
мебель была из черного дуба.
   В ожидании гостей Фокс, молчаливый и задумчивый, рассеянно шагал взад и
вперед по гостиной, то берясь за книгу, то откладывая ее в сторону. Иногда
он слабо  улыбался  в  ответ  на  болтовню  жены,  как  бы  желая  улыбкой
вознаградить ее за то, что слова ее пролетали мимо его ушей.
   Негритянка-горничная в накрахмаленном белом переднике  и  сером  платье
провела Эрика и Максуэла в гостиную, где  Фокс  и  его  супруга  принимали
гостей. Эрик первый раз в жизни видел нью-йоркскую квартиру, и все  в  ней
восхищало  его.  Максуэл  отошел  в  сторону,  а  Эрик  стал  разглядывать
собравшееся общество. Кое-кого из факультетских профессоров он уже знал  в
лицо, но до сих пор встречался с ними только в кабинетах и лабораториях, и
все они казались ему учеными, окруженными ореолом славы, которую  приносят
знания и успех. Сейчас он видел их в  другом  свете,  такими,  какими  они
бывают в повседневной  жизни,  и  почти  все  они  в  его  глазах  как  бы
уменьшились и превратились в обыкновенных людей. И только  профессор  Фокс
выделялся среди прочих - в нем было нечто такое, что не могло не  привлечь
к себе  внимания.  Он  двигался  медленно  и  размеренно;  разговаривая  с
кем-нибудь, подолгу глядел собеседнику в лицо, но  взгляд  его  постепенно
затуманивался и становился рассеянным.  Жены  в  противоположность  мужьям
очень отличались друг от друга. Одни  были  одеты  безвкусно  и  крикливо,
другие выглядели так, словно пришли на чаепитие, устроенное  церковью  для
прихожанок, принеся с собой испеченные специально для этого случая пироги,
иные сидели с ошеломленным видом, словно возможность отдохнуть от домашней
возни и детского крика казалась им таким чудом, что их больше ровно ничего
и не интересовало - лишь бы посидеть сложа руки  в  относительной  тишине.
Было и несколько довольно изящно одетых дам.
   Через несколько минут  Эрик  заметил,  что  в  общем  мужчины  довольно
молоды. Трудно определить, кто из них имеет звание профессора, кто  просто
преподаватель и кто аспирант. Максуэл в другом конце комнаты вел  какой-то
серьезный разговор с тремя молодыми людьми, по виду одного с ним возраста.
   Прислушиваясь к болтовне и звяканью  фарфора,  Эрик  увидел  нескольких
знакомых и поклонился им издали. Фокс провел  его  по  гостиной,  на  ходу
представляя гостям, но Эрик еле успевал разобраться в потоке имен, так как
эта процедура совершалась очень быстро.
   Ему приходилось то и дело напоминать себе,  что  эти  мирно  беседующие
люди и есть тот синклит чародеев, которому герольд должен  возвестить  его
имя. Совсем непохоже на то, что он ожидал, однако он старался поддерживать
в себе радостное волнение. Ведь прием еще  не  кончился,  а  временами  он
слышал  такие  интересные  разговоры,  что  совершенно  забывал  о   себе.
Маленький невзрачный человек, по фамилии Раби, который недавно вернулся из
Германии, где пробыл несколько лет, рассказывал о Штерне. Как только  Эрик
понял, что речь  идет  о  том  самом  Штерне,  с  именем  которого  связан
знаменитый  опыт  Штерна   -   Герлаха,   он   навострил   уши,   терзаясь
беспокойством, что, должно быть, многое упускает, так как не понимает всех
намеков.  Некий  Квимби  упомянул  о  том,  что  Принстонский  университет
собирает данные об умственном развитии людей различных профессий.
   - Да, я слышал об этом, - сказал профессор Уайт. - Выше всех по  своему
развитию стоят математики, потом физики. Профессора английской  литературы
- в самом конце, после врачей  и  дантистов  и,  представьте,  даже  после
инженеров.  Послушайте,  почему  это...  -  спросил  он,  как  бы   слегка
удивляясь, но нисколько не возмущаясь этим вполне естественным явлением, -
почему мы так скептически относимся к инженерам?
   - Я вам объясню, почему физики смотрят на инженеров свысока, - серьезно
сказал Фокс. - Потому  что  мы  снабжаем  их  знаниями.  Мы  не  позволяем
применять на практике  ни  одну  теорию,  ни  один  физический  закон  или
принцип, пока они не будут абсолютно  доказаны  и  проверены.  Прежде  чем
передать инженерам наши идеи, мы так долго их пережевываем,  что  они  уже
кажутся нам старьем, и поскольку инженеров  занимает  то,  что  нам  давно
надоело, мы и считаем себя гораздо умнее их. Скажем так: наше отношение  к
инженерам очень напоминает то снисходительное презрение, с каким механик в
гараже,  получающий  двадцать  пять  долларов  в   неделю,   относится   к
миллионеру, который попросил его что-то поправить в своем роллс-ройсе.
   - Не очень-то  лестное  сравнение,  -  заметил  Уайт.  -  Я  думал,  вы
докажете, что мы  действительно  выше  инженеров.  Слушайте,  если  вы  не
научитесь говорить гостям лестные вещи, я к вам больше  не  приду.  Пилить
меня могут и дома.
   Фокс представил Эрика  двум  аспирантам,  френчу  и  Ларкину,  которые,
усевшись в уголке,  с  увлечением  беседовали  о  своей  работе,  и  он  с
сожалением покинул общество старших.
   Но и аспиранты оказались интересными людьми. Они были  даже  серьезнее,
чем остальные гости, и держались менее развязно, так как еще не  завоевали
себе прочного положения. Технический жаргон, на который во время разговора
они то и дело непринужденно переходили, был недоступен пониманию Эрика.  И
оттого, что он стремился стать таким, как они,  оттого,  что  эти  молодые
люди олицетворяли собою этап,  который  ему  еще  предстояло  пройти,  они
произвели на него более сильное впечатление, чем  старшие,  достигшие,  по
его мнению, вершины своей карьеры.
   Позже, когда несколько пар уже ушли домой, в обществе  вдруг  произошло
некоторое оживление - пришел новый гость, красивый, самоуверенный  молодой
человек лет тридцати. Видимо, его ждали.  Профессор  Фокс  и  его  супруга
встали ему навстречу.
   - Это Тони Хэвиленд, - сказал  Эрику  Максуэл.  -  Тот,  о  котором  мы
сегодня говорили.
   Эрик кивнул и ничего не сказал в ответ - он был слишком  взволнован.  В
Хэвиленде, который переходил от группы к группе, пожимая руки гостям, было
нечто такое, что вызвало в Эрике острую зависть, и потому восхищение в нем
боролось с инстинктивной неприязнью. Во-первых,  он  думал,  что  Хэвиленд
гораздо старше. Эрику  всегда  казалось,  что  успех  неизбежно  связан  с
пожилым возрастом, и он мог утешаться мыслью, что у него еще много времени
впереди. Хэвиленд опроверг это убеждение и тем самым значительно  сократил
для Эрика  расстояние,  отделявшее  его  от  конечной  цели,  а  это  было
тревожно. Во-вторых, Эрику, довольно  равнодушному  к  одежде,  достаточно
было одного взгляда, чтобы убедиться, что по сравнению  с  Хэвилендом  все
мужчины казались неуклюжими и плохо одетыми. Более того, Хэвиленд держался
так непринужденно и уверенно, что, конечно, никогда, ни в каком обществе и
ни при каких обстоятельствах  не  мог  попасть  впросак.  Он  стоял  среди
окружавших его солидных людей и,  слегка  улыбаясь,  объяснял,  почему  он
пришел так поздно. Затем Уайт и Фокс вовлекли его  в  спор  о  расщеплении
атомного ядра.
   - Над чем он работает в Кембридже? - спросил Эрик.
   - Собственно говоря, ни над чем, - объяснил Максуэл. - Просто  шатается
по разным лабораториям, иногда кому-нибудь помогает. Готов  держать  пари,
что он живет в Лондоне, в отеле Ритц, и каждое  утро  приезжает  оттуда  в
Кембридж.
   - Но он производит впечатление знающего человека.
   - А кто сказал, что нельзя жить в  свое  удовольствие  и  притом  иметь
умную голову на плечах?
   Эрик не мог отвести  взгляда  от  светловолосой  головы  Хэвиленда.  Он
следил за тем, как тот все так же  непринужденно  переходил  от  группы  к
группе, и видел, что все встречают его с явным удовольствием и с интересом
прислушиваются к каждому его слову.  Немного  погодя  Хэвиленд  подошел  к
Максуэлу.
   - Хэлло, Макс,  -  приветливо  сказал  он.  -  Вы,  кажется,  начинаете
стареть!
   - Да нет, я просто готовлюсь  к  выпускным  экзаменам,  потом  я  опять
расцвету. Как вам работается в Англии?
   - Чудесно! В этом году ядерная физика шагнет далеко вперед. В  тридцать
втором году, когда я вернусь сюда совсем,  мы  развернем  большую  работу.
Жаль, что вас не будет, мы бы поработали вместе. Какого  черта  вы  отсюда
сбегаете, что вы будете делать в Вашингтоне?
   - Наслаждаться жизнью, пока вы будете ломать себе  голову  над  всякими
проблемами. Но вместо меня остается Горин.  Познакомьтесь  -  Эрик  Горин,
доктор Хэвиленд.
   - Вам приходилось читать что-нибудь по ядерной физике, мистер Горин?  -
вежливо обратился к Эрику Хэвиленд.
   - Почти что ничего, - сознался Эрик. - Но  я  мечтаю  работать  в  этой
области.  Как  вы  думаете,  не  могли  бы  вы  использовать  меня,  когда
вернетесь? Впереди еще целый год, за это время я успею многое  одолеть.  Я
мог бы даже специально подготовиться.
   - Видите ли... - замялся Хэвиленд. - Пока что у меня  нет  определенных
планов, и было бы нечестно связывать вас...
   - Другими  словами,  не  напрашивайтесь,  молодой  человек,  -  перевел
Максуэл Эрику. Затем,  обращаясь  к  Хэвиленду,  пояснил:  -  Напрасно  вы
стараетесь преподнести Горину отказ в вежливой форме. Горин не поймет.  Он
очень упрямый. Он играет в теннис с единственной целью -  убить  партнера.
Он плавает так, будто стремится побить все  рекорды.  Отдыхая,  он  задает
собеседнику  десять  тысяч  вопросов  в  минуту.  Если  ему  дать  волю  в
лаборатории да если еще он будет знать, что надо  делать,  он  может  горы
сдвинуть. Просто безопасности ради вам придется каждое утро  выпускать  из
него сотню лошадиных сил, чтоб довести до нормального состояния.
   - А как _вы_ считаете, - спросил Эрик, - какие качества должны  быть  у
вашего ассистента?
   Максуэл захохотал.
   - Тони, вы влипли!
   - Я ничего не имею против избытка энергии, - улыбнулся Хэвиленд, садясь
в кресло. - Ладно, Горин.  Пройдите  обычный  курс:  сначала  классическую
физику,  потом  квантовую  и  статистическую   механику.   Если   успеете,
подучитесь лабораторной технике.
   - Вы это серьезно? - спросил Эрик.
   - Я охотно верю Максу, что  через  год-два  вы  можете  стать  полезным
помощником. Со временем, когда вы получите разрешение Фокса, можете  взять
тему для докторской диссертации по моей работе. С одним только условием, и
очень важным: когда я вернусь, вы должны будете доказать мне, что годитесь
для этой работы.
   Он поднялся, так как гости уже расходились. Эрик тоже встал.
   - Знаете что, - сказал Эрик, - если к  вашему  возвращению  я  не  буду
достаточно подготовлен, я просто не покажусь вам на глаза.
   - Ладно, - улыбнулся Хэвиленд.
   - Но я все-таки обязательно приду к  вам,  -  сказал  Эрик.  -  Я  буду
встречать вас на пристани.
   Вечер, которого он так  ждал  и  боялся,  окончился  восхитительно.  На
другой день Эрик думал только об этом вечере, о Хэвиленде  и  о  том,  что
когда-нибудь  непременно  станет  таким,  как  он,  и   имена   знаменитых
исследователей  Хэвиленда  и  Горина  будут  произноситься  с  глубочайшим
уважением. Эрик снова и снова припоминал все подробности минувшего вечера,
все оказанные ему знаки дружелюбия  и  внимания.  Несколько  минут  он  со
страхом перебирал в памяти все, что говорил накануне, пытаясь  сообразить,
не казался ли он желторотым юнцом и не  смеялись  ли  над  ним  потихоньку
окружающие.
   Безмятежно  и  лениво  тянулся  воскресный   день;   обещание,   данное
Хэвилендом, озаряло его лучезарным светом, но Эрик не знал,  что  это  его
последний свободный день  и  что  теперь  у  него  долго  не  будет  таких
воскресений. На следующее утро начались занятия,  и  заработала  огромная,
превосходно налаженная университетская машина. Короткие,  уплотненные  дни
быстро  пролетали  один  за  другим,  седьмой  день  цеплялся  за   зубчик
шестеренки - неделю, которая в  свою  очередь  медленно  вращала  большое,
постоянно движущееся колесо - месяцы. Механизм  не  останавливался  ни  на
секунду, и только в редкие минуты Эрик оглядывался назад - на две чудесные
недели перед началом занятий и  удивлялся,  как  он  был  тогда  слеп,  не
понимая, что обрекает себя на бесконечную и непрерывную работу.
   Ему никогда не приходило в голову сомневаться в словах Хэвиленда; он не
допускал мысли, что Хэвиленд мог забыть о нем  или  дал  согласие,  только
чтобы отвязаться. Эрик даже не задумывался над поставленным ему  условием,
которое можно было сформулировать так: "Если вы окажетесь  подходящим  для
меня  человеком,  я  вас,  возможно,  как-нибудь  использую".  А  это,  по
существу, не значило ровно ничего. Но Эрику было вполне  достаточно  этого
небрежно и наспех данного согласия - оно обязывало его ко многому.




        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


        1

   Первый курс физического факультета состоял из двух отделений. На первом
отделении, где  преподавал  Эрик,  учились  студенты,  готовившиеся  стать
инженерами,  медиками  или  биологами.  Иными  словами,  это  были   люди,
обладавшие  лишь  самыми  поверхностными  сведениями  о   силах   природы,
действующих в окружающем их внешнем мире.
   Занимаясь со студентами, Эрик узнал о себе самом много нового. Он и  не
подозревал, что у него есть привычные словечки и жесты,  пока  не  увидел,
как его изображают студенты, которые были немногим моложе его  самого.  Но
они передразнивали его с таким  добродушием,  что  ему  оставалось  только
смеяться вместе с ними и спрашивать: "Неужели я действительно так говорю?"
Неожиданно  он  обнаружил,  что  обладает  терпением  и  может  совершенно
спокойно, без всякого раздражения повторять то, что объяснял минуту назад.
   Помимо лабораторных занятий, на которые у него уходило пятнадцать часов
в  неделю,  требовалось  еще  по  меньшей  мере  пять  часов  на  проверку
письменных  работ  и  заданий  и  еще  три-четыре   часа   на   подготовку
демонстрационных опытов. Это уже само по себе являлось  полной  нагрузкой,
но своим основным делом Эрик считал аспирантские занятия. Лекции  отнимали
у  него  еще  пятнадцать  часов  в  неделю  и  в  свою  очередь  требовали
дополнительных пятнадцати часов для подготовки. Его рабочий день начинался
в восемь часов утра  и  кончался  в  полночь.  Он  ложился  спать  слишком
усталый, чтобы читать, слишком отупелый,  чтобы  разговаривать,  испытывая
только смутное удовлетворение от того, что ему удалось выполнить  хотя  бы
минимум намеченной работы.
   Если удавалось улучить свободную минутку,  он  читал  научные  журналы,
стараясь вникнуть в смысл опытов и исследований, производившихся в Америке
и за границей, но всегда увязал в них, как в трясине. Он еще слишком  мало
знал. Иногда он с отчаянием думал, что вообще никогда ничему не научится.
   В аспирантуре, где в этом году занимался Эрик, было человек  по  десять
на каждом курсе. Это были молодые преподаватели колледжей из  Нью-Йорка  и
его окрестностей, несколько физиков-практиков, работающих на  предприятиях
телефонной компании "Белл" и в Американской радиокорпорации  и  получивших
отпуск для совершенствования  своих  знаний,  и  несколько  счастливчиков,
имеющих достаточно  денег,  чтобы  без  помех  поработать  над  докторской
диссертацией. Все это был народ серьезный,  увлеченный  своей  работой,  и
если некоторые имели  только  смутное  представление  о  том,  что  читают
профессора, то другие, вроде Эрика, ходили с лекции на лекцию, впитывая  в
себя знания, как губка.
   Обещание Хэвиленда взять его  к  себе  в  лабораторию  заставило  Эрика
несколько по-особому относиться к своим аспирантским  занятиям.  Он  то  и
дело спрашивал себя: "Может  ли  это  мне  пригодиться?  Как  я  могу  это
использовать?"  Такое  утилитарное  отношение  к   занятиям   имело   свои
преимущества - оно давало ему возможность предъявлять особые требования  к
каждому изучаемому предмету.
   В этот напряженный год жизнь Эрика была  всецело  поглощена  работой  и
страстным желанием до приезда Хэвиленда набраться как можно больше знаний;
кроме  этого,  для  него  не  существовало  почти  ничего:  только  наспех
проглоченная еда, мертвый сон и относительное одиночество.
   Единственным светлым пятном за все это время была вечеринка, устроенная
Максуэлом в начале весны.



        2

   Эрик пришел в самый разгар веселья. В квартирке  на  Морнингсайд-Драйв,
такой маленькой, что любой человек  казался  в  ней  непомерно  высоким  и
неуклюжим, царили шум и суета. В спальне были грудами  навалены  пальто  и
шляпы. Туда то и дело забегали девушки посмотреться в зеркало и на минутку
передохнуть от гама, стоявшего в гостиной.
   Крохотная старомодная кухонька была  заставлена  бутылками  и  завалена
закусками, которые то  и  дело  кто-нибудь  перекладывал  из  промасленных
пакетов на тарелки. В ванне стоял бочонок с  пивом.  Мужчины,  толпившиеся
около него со стаканами в руках, расступались, чтобы  пропустить  девушек,
которые не смогли протиснуться в спальню и  должны  были  довольствоваться
осколком  зеркала,  висевшим  над  умывальником.  В  гостиной   те,   кому
посчастливилось усесться на кресло или на диван, поджимали под себя  ноги,
чтобы не мешать стоявшим. Почти все мужчины  сбросили  пиджаки,  некоторые
расстегнули воротники рубашек.
   Максуэл праздновал свадьбу, а заодно - окончание работы над своей темой
и всех экзаменов. Через несколько месяцев, в июне, кончался его контракт с
университетом и он возвращался в Вашингтон. Он  был  пьян  уже  от  одного
ощущения  свободы.  Эрику,  чтобы  прийти  сюда,  пришлось   отложить   до
следующего дня массу  работы,  -  сегодня  он  был  совсем  не  расположен
трудиться. За последние  две  недели  он  совершенно  выдохся  и  терзался
неудовлетворенностью,  поэтому  с  радостью  принял   приглашение.   Кроме
Максуэла, Эрик никого здесь не знал, но это его не смущало -  то,  что  он
для всех был чужим и незнакомым, придавало вечеринке характер приключения.
   С самого начала Эрик стал наблюдать за темноволосой девушкой,  сидевшей
в углу гостиной. Он заметил ее  сразу,  как  только  вошел,  и  все  время
бессознательно старался стоять так, чтобы не терять ее из виду. У нее были
длинные темные локоны, серые глаза и подвижной, смеющийся рот. Он  заметил
ее своеобразную манеру  разговора  то  и  дело  внезапно  оглядываться  по
сторонам, словно она желала убедиться, что ее не затолкают в  этой  толпе.
Она сидела с двумя подругами, их окружала  группа  молодых  людей;  нельзя
сказать, чтобы она была самой хорошенькой в этой  шумной,  битком  набитой
комнате,  но  Эрику  казалось,  что  она  чем-то  выделяется  среди   всех
остальных.
   Он узнал, что ее зовут Сабина. По-видимому, на нее имел  права  румяный
молодой человек в строгом  темном  костюме.  Звали  его  О'Хэйр;  он  явно
чувствовал себя здесь неловко. Когда его  толкали,  он  улыбался  деланной
кривой улыбкой, словно человек, случайно попавший в трущобу и опасающийся,
что его по ошибке примут за одного из ее обитателей.
   В конце концов Эрик решил заговорить с девушкой. Он быстро  освоился  в
этой толчее и вско