лько вразброд,  и
мне необходим помощник. Как же отнеслись к  вашему  уходу  там,  на  вашей
прежней работе?
   - Не знаю, - грустно усмехнулся Эрик. - Да и не все ли равно теперь?
   - Когда же вы можете приступить к своим обязанностям?
   Эрик рассмеялся.
   - Можно считать, что я уже приступил.
   И тотчас же, будто остановка  была  только  за  этим  последним  знаком
согласия, Эрика захлестнули бег времени, война, срочные задания и огромная
ответственность.


   Мощная волна подхватила его и  повлекла  за  собой,  кружа  в  кипящем,
темно-зеленом водовороте. Иногда его выбрасывало на поверхность, и, прежде
чем снова погрузиться в пучину, он успевал глотнуть  воздуха  и  заметить,
что уже настала осень  или  прошел  еще  один  год.  Там,  в  этом  темном
водовороте, он иногда вспоминал лицо Сабины или с горьким сожалением думал
о том, что Джоди растет у него на глазах, а ему почти никогда  не  удается
даже поговорить с ним.  Месяцы  и  годы  стремительно  пролетали  один  за
другим, а жить было некогда. Но такие сожаления  лишь  изредка  шевелились
где-то далеко, в глубине  его  мозга,  они  были  придавлены  убийственной
тяжестью  его  повседневной  работы.  Эрик,  влекомый   мощным   приливом,
стремительно мчался вперед и чувствовал, что не в силах заглядывать дальше
следующего мгновения. Волна катилась, приближаясь к дальнему,  терявшемуся
в тумане времени берегу, вздымалась все  выше  и  выше.  Потом  этот  вал,
несший его с собою, обрушился на берег с таким ужасающим грохотом и  таким
ослепительным  сверканьем,  что,  казалось,  его  можно  было  увидеть   с
отдаленных планет.
   И вот наконец поток отхлынул, оставив Эрика распростертым на песке.
   Он лежал, еле дыша, обессиленный, с  одной  только  надеждой,  что  ему
удастся найти свой путь в этом мире, так  обманчиво  похожем  на  прежнюю,
знакомую землю. Он медленно поднялся на ноги и с ужасом ждал, выдержит  ли
земля его тяжесть; быть может, тишина и покой вот-вот исчезнут, и мир, уже
расколотый катастрофой, разлетится на мелкие куски.



        2

   Годы войны изменили все на свете, кроме личного  кабинета  Эрла  Фокса.
Это было единственное  место  в  здании  физического  факультета,  которое
осталось точно таким, как и прежде. На каждом этаже произошли какие-нибудь
перемены; прежде всего бросались в глаза деревянные  барьеры  у  лифтов  и
стоявшие  возле  них   часовые.   Прошли   времена,   когда   можно   было
беспрепятственно входить и выходить из лабораторий. Даже сейчас, в  первую
послевоенную зиму, на некоторых этажах дежурили часовые; но возле кабинета
Фокса давно уже не было никаких постов.
   Комната ни внешне, ни  внутри  не  претерпела  никаких  перемен,  и  не
потому, что это был бастион  чистой  науки,  переживший  суровые  времена;
попросту говоря, этот кабинет являлся таким анахронизмом, что только очень
немногие люди вспоминали о его существовании.
   Стояла первая послевоенная зима; был конец февраля. Профессор Эрл  Фокс
сидел один в своем кабинете, повернувшись спиной к  телефонному  аппарату,
который вдруг зажужжал. Фокс насчитал десять ударов пульса, десять  биений
сердца,   совершенно    безболезненных    даже    при    его    изощренной
чувствительности, но тут опять ему помешало жужжание телефона. Он сидел не
шевелясь и прислушивался к своим ощущениям. Последний  сердечный  припадок
был у него три месяца назад и оставил  такие  страшные  воспоминания,  что
теперь Фокс ни о чем другом не мог думать.
   Сердце лежало тихо, как птица, заснувшая в клетке. Каждую  секунду  она
могла проснуться и забиться о прутья. Фокс медленно и осторожно повернулся
в своем старом кресле, стараясь не всколыхнуть нежный  маленький  комочек,
удерживавший жизнь в его теле.
   Он нажал кнопку размеренным движением указательного пальца.
   - Профессор Фокс? - осторожно спросил голос секретарши, словно  она  не
была уверена, что он еще жив. - Вас спрашивает доктор Горин.
   Фокс вздохнул. До тех пор пока основные работы не  были  перенесены  на
запад, руководство факультетом фактически осуществлялось в кабинете Эрика.
Там, этажом ниже, как раз под  кабинетом  Фокса,  решались  все  проблемы.
Иногда, когда окна бывали раскрыты, Фокс слышал спорящие  мужские  голоса,
которые всегда перекрывал уверенный голос Эрика. Фоксу казалось, что в тот
нижний  кабинет  со  всего  факультета  стекается  человеческая   энергия,
сталкивается, образует вихри и водовороты и, почерпнув новую  силу,  снова
растекается в разные стороны. Здесь, наверху, никогда ничего не случалось.
Здесь сидел одинокий старик, тщательно оберегавший себя от боли, и  каждый
бесполезный, но драгоценный день незаметно  сменялся  другим.  Четыре  или
пять лет тому назад, когда Эрик вернулся сюда,  чтобы  принять  участие  в
работах по атомной энергии. Фокс намеревался сказать секретарше, чтобы она
впускала Эрика без доклада, но так и не сделал этого - сначала  просто  по
забывчивости,  потом  из  упрямого   нежелания   поступиться   какими-либо
привилегиями, пусть даже самыми  незначительными;  на  шестьдесят  девятом
году, пережив две мировые войны, заслужив международную премию, о чем  он,
впрочем, почти забыл. Фокс хотел пользоваться высокой привилегией  слушать
биение своего сердца в надежном одиночестве.
   Открылась дверь, и в кабинет вошел Эрик. Он казался выше,  чем  прежде,
так как стройность его превратилась в худобу. Его  сильно  поношенный,  но
хорошего покроя костюм был остатком прежней роскоши  и  сохранился  с  тех
времен, когда он работал в промышленности. Последние восемь  месяцев  Эрик
провел в штате Нью-Мексико, и лицо его посмуглело от  загара.  Вокруг  его
темных беспокойных глаз появились морщинки,  на  висках  и  на  затылке  в
гладких  черных  волосах  блестела  серебристая  седина,  мысок   на   лбу
обозначился  еще  резче  благодаря  поредевшим   спереди   волосам.   Фокс
равнодушно отметил про себя, что Эрик выглядит старше своих тридцати шести
лет, - быть может, потому,  что  за  годы,  проведенные  на  ответственном
посту, он бессознательно усвоил начальственную манеру  держаться.  Но  как
только Эрик улыбнулся. Фокс тотчас же увидел перед собой  того  худощавого
юношу, который впервые пришел к нему пятнадцать лет назад,  еще  не  веря,
что святой Грааль [по средневековым преданиям,  блюдо  или  чаша,  имеющая
чудодейственную силу], то есть место аспиранта,  наконец  перейдет  в  его
руки.
   Следуя за взглядом Эрика, Фокс оглядел свой кабинет. Все те же портреты
на стенах, все те же давно устаревшие  книги  и  кипы  журналов.  Фокс  на
секунду даже обрадовался, что тут по крайней  мере  каждый  день  вытирают
пыль. В глубине души ему было совестно за свою бесполезность. Эрик тяжело,
как очень уставший человек, опустился на жесткий стул, который  он  всегда
придвигал себе, приходя беседовать с Фоксом.
   - Вы ничуть не изменились за мое отсутствие. Ну, что  у  вас  произошло
нового за этот год?
   - За восемь месяцев, - поправил Фокс. - Когда время  измеряешь  ударами
сердца, каждый день  кажется  вечностью,  а  месяцы  движутся  медленно  и
незаметно, точно звезды по небу. Только такой  молодой  человек,  как  вы,
Эрик, может позволить себе так небрежно высчитывать время.
   - Разве я сказал - год? - улыбнулся Эрик. - Мне  казалось,  что  прошла
тысяча лет. Смотрите-ка, сейчас только февраль, а в мире произошло столько
событий. Мне даже не верится, что победа над Японией была лишь в  августе.
В Лос-Аламосе полное затишье. Я бы радовался, что  уехал  оттуда,  если  б
меня сюда не привели особые причины.
   Фокс некоторое время молча смотрел на него.
   - Сколько лет было вашему покойному тестю?
   - По-моему,  около  семидесяти.  -  Эрик  взглянул  в  упор  на  Фокса,
намеренно игнорируя скрытый смысл его вопроса. -  Скажите,  а  здесь  люди
тоже бегут от работы над нашим проектом, как и всюду? В Лос-Аламосе  через
неделю после взрыва в Хиросиме все разбежались. По-моему,  это  происходит
везде, и разве можно их винить за это?
   - У вашего тестя был тромб, не правда ли? - спросил Фокс.
   Эрик замялся; Фокс, при его обостренной чувствительности, сразу  понял,
что эта пауза вызвана желанием пощадить старика, и он мысленно  взмолился:
"Да  расскажи  же  мне  об  этом!  Неужели  ты  думаешь,  что  меня  может
интересовать что-либо, кроме этого?"
   - Да, - через секунду сказал Эрик. - У него был тромб.
   - Был при нем кто-нибудь, когда это  случилось?  -  медленно  выговорил
Фокс.
   - Была мать Сабины, потом пришла старшая сестра. Без него у них в  доме
стало совсем пусто. Мы уговариваем мать перебраться к нам.
   "А моей жены уже нет на свете, - подумал Фокс. - В квартире - ни  души.
Надеюсь, что это случится со мной здесь и дверь в  приемную  будет  в  это
время открыта, так что я  буду  не  совсем  один".  Он  немного  помедлил,
устало, но чутко прислушиваясь к трепетанию мягких  крылышек  заснувшей  у
него в груди птицы. "Только не трогайте ее, - поднимался молчаливый  вопль
из черной пустоты, царившей в его душе,  -  не  разбудите  ее!  Пусть  она
спит!" Вслух он сказал:
   - Когда вы вернетесь к работе, Эрик? С июня, с тех пор как  вы  уехали,
здесь никто ничего не делает. Вся работа  разваливается  на  части.  Здесь
остались только члены нашего факультета, да и те  снова  по  горло  заняты
педагогической работой.
   - А разве этот проект еще существует? - с горечью спросил Эрик.
   - На бумаге - да.
   - Не знаю, - сказал Эрик.  Несколько  минут  назад  движения  его  были
тяжелы и неуклюжи, но сейчас он поднялся со стула с такой  легкостью,  что
Фокс невольно ему позавидовал. - Передо мной сейчас огромная проблема: что
делать дальше? Поэтому-то я и приехал сюда, мне нужно поговорить  с  вами.
Мне необходим ваш совет. В промышленность я больше не вернусь. Работа  над
атомной бомбой для меня совершенно неприемлема. Наш проект касался  только
ядерной энергии, и вот его больше не существует. В Вашингтоне продолжаются
эти дурацкие заседания, и никто толком не знает, в чьи руки  перейдет  это
дело. Если им завладеет военное министерство, то я не стану  работать  для
него, а если и нет, то я убежден, что за спиной штатских все  равно  будут
стоять военные. В Стэнфордском университете мне предлагают место с  полным
профессорским окладом. В мои годы пора уже приближаться к намеченной цели.
   - Если вы думаете, что этот проект погиб навсегда, то вы ошибаетесь,  -
медленно  и  равнодушно  сказал  Фокс.  -  Он  снова  появится  на  сцене.
Предполагается создать специальную комиссию для  руководства  работами  по
атомной энергии.  Все  считают,  что  эти  заседания  имеют  цель  отвлечь
внимание  широкой  публики,  пока   военное   министерство,   министерство
иностранных дел и промышленность борются между собой за право  руководства
работами. Но так или иначе, а такая комиссия будет создана, и  сейчас  уже
подбирают для нее людей.
   - Откуда вы это знаете?
   - Мне предлагали там место. Комиссия еще не имеет  названия,  оклад  ее
членам еще не установлен и даже не установлены  их  обязанности.  Все  это
придет позже. Пока что главное - подобрать людей. Впрочем, члены  комиссии
будут получать  около  пятнадцати  тысяч  в  год.  Если  вы  поступите  на
должность профессора в Стэнфорде, сколько вы будете получать?
   - Шесть или семь тысяч. А что? - Эрик с любопытством взглянул на Фокса.
   Фокс рассеянно рассматривал свои пальцы, стараясь вспомнить,  давно  ли
его руки выглядят такими  старыми.  В  последнее  время  они  часто  стали
неметь. Когда-то они могли делать очень тонкую работу, а теперь это просто
старые кости, бесстрастно думал он. Никому не нужные старые кости.
   - Вы, вероятно, сможете получить место в этой комиссии, если  захотите,
Эрик. Была предложена моя кандидатура, но я отказался и назвал ваше имя. Я
не могу бросить Колумбийский университет. Я давно уже пережил тот возраст,
когда уходят в отставку, но меня все еще  терпят  здесь.  -  Он  помолчал,
затем задумчиво сказал: - Когда-то, очень давно, я смотрел на  стариков  и
удивлялся, как у них мало самолюбия,  как  они  могут  цепляться  за  свои
посты, сознавая, что пользы от них уже нет никакой. И вот, приходит время,
когда тебе все равно,  что  думают  другие,  не  щадишь  никого,  лишь  бы
удержаться на месте. Здесь я еще могу продержаться, а в Вашингтоне -  нет.
Одна мысль о подобной работе... Зачем себя обманывать, в самом  деле?..  -
Он поднял на Эрика глубоко откровенный взгляд. - Вы  лучше,  чем  кто-либо
другой, должны понимать, что я не справлюсь с такой работой.
   - Какой вздор!
   - Нет, это не вздор. С сорок первого  года,  с  тех  пор  как  вы  сюда
пришли, вы взвалили на свои плечи всю мою  работу.  Формально  мы  с  вами
всегда советовались, но вы же отлично знаете, что решали всегда вы сами.
   Эрик  на  секунду  отвел  глаза.  Вероятно,  ему  следовало  возражать,
убеждать Фокса, что он приносил гораздо больше пользы, чем он  думает.  Но
это неправда, и оба это знали. Больше того, Фоксу нельзя льстить, он лишен
мелкого тщеславия и не  нуждается  в  снисходительности.  Фокс,  очевидно,
скоро умрет, а Эрику предстояло решать, как ему прожить остальную жизнь. И
оба это понимали.
   - Во-первых, эта работа в Вашингтоне меня не привлекает, - сказал Эрик.
- А, во-вторых, типы, которые собираются прибрать к рукам атомную энергию,
никогда не согласятся принять меня из-за моего отношения к атомной  бомбе.
Оно им слишком хорошо известно.
   Бледная улыбка появилась на губах Фокса.
   - Ну, либо им это неизвестно, либо совершенно  безразлично,  -  ответил
он. - Любопытно, что сенатор Хольцер очень одобрил вашу кандидатуру.
   Эрик нахмурился.
   - Неужели я им нужен? - недоверчиво спросил он.
   - Как только вы решите взяться за эту  работу,  позвоните  в  Вашингтон
сенатору Хольцеру. Он, кстати, просил меня связать его с вами  на  будущей
неделе.
   - Вот даже как? - удивился Эрик.
   - Я сказал, что вы скоро приедете в Нью-Йорк  навестить  свою  тещу.  И
заметьте, он ведь сам мне звонил, а не  я  ему.  Нет,  они  явно  за  вами
охотятся.
   - И как вы это объясняете? - спросил Эрик, донельзя удивленный.
   - Я думал, что вы сами можете мне  это  объяснить,  -  медленно  сказал
Фокс. - Может быть, за то время, что мы с вами не виделись, вы  переменили
свои взгляды?
   - Я? Послушайте, сейчас мне страшнее, чем когда-либо. Не забудьте,  что
я был в Лос-Аламосе во время первого испытания.  Я  своими  глазами  видел
взрыв этой проклятой штуки. Я бы хотел повидаться с сенатором,  но  только
для того, чтобы рассказать ему об этом.
   Высохшее морщинистое лицо Фокса склонилось к столу, глаза его  внезапно
потускнели, и весь он как-то странно оцепенел.
   Птица, спящая в его груди, вдруг проснулась и  превратилась  в  хищного
коршуна, который забил  тугими  крыльями,  стремясь  вырваться  из  тесной
клетки. Разъяренное существо царапало его грудь клювом и когтями,  и  Фокс
стал задыхаться от боли и страха. Бешеное трепетание, метание из стороны в
сторону и тяжесть, навалившаяся ему на грудь, порождали невыразимый страх,
острая боль отдавалась в  затылке.  Ему  хотелось  разодрать  себе  грудь,
сломать хрупкие ребра, чтобы выпустить  наружу  этот  ужас.  Про  себя  он
кричал и рыдал, стремясь заполнить страшную  пустоту  воплями  мучительной
агонии. Но он не мог даже пошевельнуться.
   Как всегда, в первые секунды припадка он был  поражен  тем,  что  муки,
испытываемые им сейчас, гораздо сильнее, чем в прошлые разы, но затем боль
заглушила сознание, и это было похоже на страшное предательство  какого-то
существа, которому он рабски отдавал всю свою  душу.  Каждая  частица  его
тела соучаствовала в этой черной измене. Руки  его  слабо  царапали  стол,
одеревеневшие губы еле прошептали:
   - Пилюли, Эрик... пилюли...
   Не  только  его  собственное  тело,  но  и  весь  окружающий  мир;  все
неодушевленные предметы, все друзья, даже Эрик, сейчас предавали его. Эрик
вскочил с места, но Фоксу казалось, что  движения  его  слишком  медленны.
Ящик стола словно застрял, не поддаваясь его  неуклюжим  рукам,  крохотный
пузырек с пилюлями укатился из-под пальцев, а Фокс в это  время  переживал
такой холодный ужас, что, казалось, еще доля секунды  -  и  он  больше  не
вытерпит. Он умолял эту боль отпустить его, он  готов  был  отдать  взамен
жизнь. Бывало, знойным летним днем  он  жадно  вдыхал  прохладный  влажный
ветерок, предвестник надвигающегося дождя; сейчас он с такою же  жадностью
ловил леденящее дуновение смерти, обещающей бесконечный покой.
   Припадок, как буря, пронесся и утих, оставив Фокса на том же месте, где
он застиг его, - среди серой пустыни, которая называлась жизнью. С  минуту
Фокс сидел в полном изнеможении,  чуть-чуть  удивляясь  тому,  что  он  не
чувствует никакой боли. Потом, преодолев сковывающую все тело слабость, он
поднял глаза и увидел склонившееся над ним встревоженное  лицо  Эрика.  На
столе лежали пилюли, фоке не помнил, успел ли он положить  под  язык  хоть
одну. Он был еще жив, и все остальное уже не имело  значения.  Он  пытался
объяснить это Эрику, но понял, что никакие слова сейчас не нужны.



        3

   Эрик отвез Фокса домой, в большую пустынную квартиру, выходящую  окнами
на реку. Пятнадцать лет назад, когда Эрик впервые был введен здесь в  круг
ученых, комнаты Фокса показались ему огромными и роскошными. И несмотря на
то, что это была обычная городская  квартира,  от  всей  обстановки  веяло
старинными традициями, словно эти стены впитали в  себя  блестящие  беседы
ученых и самый воздух был насыщен искрами ума и  таланта.  Теперь  комнаты
стали  холодными,  унылыми  и  мертвыми.  Секретарша  Фокса   наняла   ему
поденщицу, дважды в неделю приходившую убирать  квартиру,  но  если  можно
было  стереть  пыль  и  сажу,  проникавшую  через  окна,  то  потускневшей
полированной мебели и выцветшим драпировкам уже никак нельзя было  придать
уютный, обжитой вид. В комнатах стоял какой-то нежилой дух.
   Фокс неохотно отправился домой и категорически запретил Эрику  вызывать
врача.
   - К чему? Что он может сделать?
   Однако в глазах его так явно отражался страх  перед  одиночеством,  что
Эрик решил избавить его от тягостной необходимости сказать об этом вслух.
   - Позвольте мне переночевать у вас, - быстро сказал  он.  -  Я  позвоню
Сабине и предупрежу ее.
   Фокс, почти не задумываясь, отбросил всякую гордость и кивнул  головой.
Только бы пережить эту ночь, сказал он себе, а там будь что будет. Он  еще
раз увидит утро, почувствует колебание прохладного воздуха, нагревающегося
под лучами солнца. Давно уже  свежий  ветерок,  несущий  с  собой  влажные
весенние запахи, не доставлял ему такого удовольствия, -  пожалуй,  с  тех
давних времен, когда он был очень молод  и  в  душе  его  бродили  неясные
мечтания. Много лет он испытывал полное равнодушие к  этой  надоевшей  ему
пресной  жизни  среди  скучных  дураков,  но  такого  конца  он  себе   не
представлял. Смерти он никогда  не  боялся,  и  сейчас  она  была  ему  не
страшна, но он обнаружил, что  боль,  связанная  с  умиранием,  невероятно
унизительна. Должны быть какие-то  более  легкие,  более  быстрые  способы
умирать; впрочем, возможно, что в последние  минуты  человеком  овладевает
этот невыносимый ужас, только он уже не может сказать о нем. Все  эти  дни
Фокс ни о чем другом не мог думать.
   Стыдливо отказавшись от всякой помощи. Фокс разделся, лег в  постель  и
только тогда позволил Эрику войти в спальню. За окном медленно  колыхалась
темная река, наступила ночь. Устремив  неподвижный  взгляд  в  окно.  Фокс
время от времени с трудом проглатывал слюну. Наконец он заговорил  тусклым
тихим голосом, то и дело проводя по губам кончиком языка.
   - Нам с вами нужно кое о чем  договориться  на  случай,  если  со  мной
что-нибудь произойдет.
   - Ну, сегодня вам это не грозит.
   - А если завтра? - иронически спроси