раму  ночной
улицы, невольно вспомнил тоскливый страх, терзавший  ее  в  тот  дождливый
день, когда она после смерти  матери  уезжала  в  Кливленд.  Тогда  она  с
потрясающей  ясностью  представляла  себе  свою  судьбу  и,  конечно,   не
ошибалась. Либо она забыла об этом, либо теперь ей уже все равно.  Что  же
случилось с тех пор, что могло так ее иссушить, грустно думал  Эрик.  Быть
может, и ей довелось провести такую же  ночь,  какую  пережил  он  у  тела
Фокса, и она тоже вышла из  этого  коротенького  черного  туннеля  времени
такой же опустошенной, как и он. И когда Эрик подумал о том,  что  и  Мэри
испытала  такие  же  леденящие  душу  переживания,  она   показалась   ему
необычайно близкой и понятной. Его уже не коробила ее сухость. Он видел  в
ней ту, прежнюю Мэри.
   - Отвезти вас прямо в отель? - спросила она. - Или  вы  хотите  немного
покататься по городу?
   - Спать мне еще не хочется. Может быть, мы зайдем куда-нибудь выпить?
   - Как хотите.
   - Мне все равно. Мне просто хотелось бы еще немного побыть с вами.
   Лицо ее осветилось мягкой улыбкой.
   - Я тоже об этом думала, - призналась она. - Как вы жили с тех пор, как
мы с вами расстались? Много ли было у вас женщин?
   - Ни одной, - сказал он. - После вас никого больше не было.
   Мэри рассмеялась.
   - Эрик, вы  необычайно  галантны,  вы  блюдете  честь  всех  женщин,  с
которыми вы когда-либо имели дело. Это очаровательное  и  довольно  редкое
качество. Может быть, зайдем ко мне?
   - Не знаю, Мэри, я как раз думал об этом.  -  Он  повернулся  к  ней  и
ласково положил ей руку на плечо. - Я спрашивал себя, сохранилось ли в нас
хоть что-нибудь от прежнего?
   - Нет, - не сразу сказала Мэри. Отсветы пробегающих мимо фонарей  то  и
дело мягко освещали ее лицо. - Теперь все изменилось. Мы стали другими...
   - Разве? - спросил Эрик. Он помолчал и потом вдруг его словно прорвало:
- Не знаю, мы ли стали другими или мир вырвался из своей  орбиты,  оставив
нас в пустом пространстве. До войны физики жаловались, что они  никому  не
нужны. Теперь все стало по-иному. Мы важные персоны, от нас  ждут  ответов
на  важные  вопросы,  с  нами  советуются;   создаются   правительственные
комиссии, которыми мы должны будем  руководить.  И  чем  это  объясняется?
Действительно ли мы стали большими людьми или мы просто большие ширмы  для
людей, которые заправляют всеми  делами?  Неужели  мы  никогда  не  сможем
предъявлять свои требования и получать то, что нам нужно?
   Эрик уже не мог сдержать гнева, в нем закипели все  прежние  обиды.  Он
вспомнил Хьюго и Сабину и с горечью продолжал:
   - Кто знает, быть может, мы никогда и не имели  того,  что,  по-нашему,
нам было нужно. То, чему  мы  верили,  люди,  на  которых  мы  полагались,
друзья,  которым  мы  доверяли,  -  может,  всего  этого  никогда   и   не
существовало, и  можно  ли  говорить,  что  мы  изменились,  если  в  один
прекрасный день очутились перед грудой разбитых иллюзий!
   Мэри обернулась к нему, неуверенно  улыбаясь,  -  ее  испугала  горькая
злоба, звучавшая в его голосе.
   - Боже мой, - мягко сказала она, - что с вами творится!
   - Не знаю, может быть, это родовые схватки  перед  появлением  на  свет
моего решения.
   - Какого решения? Вы хотите поступить на работу?
   - Да, вы правы, я хочу поступить на эту работу.
   - Тогда  вернемся  к  тому,  с  чего  мы  начали.  Мистер  Горин,  член
правительственной комиссии, хотите ли  вы,  чтобы  я  устроила  на  работу
Хьюго?
   - К черту Хьюго! Пусть сам о себе заботится.



        11

   Каждый раз, когда Эрик просыпался в  каком-нибудь  гостиничном  номере,
ему казалось странным, что подле него нет Сабины. Он всегда скучал по ней,
а в этот раз особенно. С тех пор как он узнал о ее  скрытой,  обособленной
от него внутренней жизни, у него появилось какое-то новое представление  о
ней. Она казалась ему чужим, малознакомым человеком,  и  Эрик  со  страхом
думал о том, каким же представляется ей  он  сам.  С  некоторым  стыдом  и
смущением он перебирал в памяти последние годы своей жизни с Сабиной.
   Их отношения за эти годы установились как-то сами собой. Научная работа
поглощала все его время и все силы, иной раз проходили недели, прежде  чем
Эрик вспоминал о любви. Как-то давно Сабина сказала ему, что никогда бы не
приняла равнодушной ласки и не покорилась бы ей, не испытывая желания. Они
без споров пришли к обоюдному  соглашению,  и  эта  сторона  их  жизни  не
вызывала у них никаких  осложнений.  Он  никогда  не  настаивал,  пока  их
желания не совпадали, и их  объятия  всегда  приносили  радость  обоим.  В
течение нескольких дней они чувствовали друг к другу  особую  нежность,  а
потом Эрик снова с головой уходил в работу.
   Сейчас, лежа в своем номере, Эрик старался представить себе  жизнь  без
Сабины. Допустим, он женился бы на Мэри тем летом, когда вдруг,  повинуясь
минутному порыву, предложил ей стать его женой. Что было бы с ним  теперь?
Может быть, его дела в Американской машиностроительной компании обернулись
бы по-другому, может быть, он и до сих пор успешно работал  бы  там.  Мэри
могла стать прекрасным союзником. Она тоже теперь была бы иной,  без  этой
ненужной сухости, без обманчивых  иллюзий  и  кичливого  довольства  своей
жизнью. Да, Мэри, наверное, стала бы гораздо более приятным человеком,  но
он - вряд ли. Эрик это прекрасно понимал. Женись он на Мэри, он  наверняка
не был бы счастлив, хотя, вероятно, достиг бы более значительных  успехов.
Ему всегда нужна была только Сабина, и никто другой. И сейчас он проклинал
себя за слепоту.
   По собственной глупости он  все  дальше  и  дальше  уходил  от  берега,
который был для него домом, не замечая бесшумно подкрадывающегося прилива.
И  вот  теперь,  оглянувшись,  он  вместо  знакомой,  милой  земли  увидел
необозримую водную пустыню. И ради чего он это делал, спрашивал себя Эрик.
Ради работы? Но и работа его обманула, ибо та сила, которую  он  вместе  с
другими вызвал к жизни, теперь обернулась против них же самих.
   В первый раз он ясно  представил  себе  ужас  надвигающейся  опасности.
Хорошо, он согласится взять эту  работу;  но  ведь  так  или  иначе  будет
грозить опасность, на которую он обрек себя пятнадцать с лишним лет назад,
в   тот   день,   когда   впервые   переступил   порог   кабинета   Фокса.
Предполагавшийся законопроект может положить конец всей его карьере, а при
известных обстоятельствах -  и  самой  жизни.  Разве  можно  работать  под
угрозой смертной казни за самый незначительный проступок? И  долго  ли  он
сможет соблюдать сугубую осторожность, видя, что его хозяева меньше  всего
заботятся о развитии мировой науки? Вдруг, как порыв ветра, Эрика охватило
предчувствие страшного безысходного одиночества, ожидающего его в будущем,
- он с ужасом ощутил зловоние одиночной тюремной камеры.
   Эрик лежал в постели, думая о миллионах людей, которые даже  не  знают,
какое чудовищное преступление готовится от их имени. Откуда им это  знать?
Газеты запугивают их всякими  ужасами,  государственные  деятели  публично
обсуждают безумные идеи, и только горсточка людей во всей стране  понимает
всю бессмыслицу происходящего, потому что только им известен условный язык
физики.  Простейшие  слова   этого   языка   могут   повергнуть   в   ужас
непосвященных,  а  объяснить  народу  основные  понятия  можно  только   в
спокойных условиях.
   Он представил себе здание отеля, в котором он сейчас находился.  Стены,
потолки, полы словно исчезли, и тела спящих людей как бы повисли в  пустом
пространстве. Они окружали его со всех сторон, правильными рядами, одно за
другим, и он сам был только маленькой точкой в этой решетчатой конструкции
из человеческих тел. И вот в один прекрасный день кто-то неизвестный, чьих
побуждений он никогда не узнает,  подаст  знак,  и  все  эти  спящие  люди
откроют глаза, повернут к нему головы и устремят на него  взгляды,  полные
ненависти и страха, - на него,  ученого-изменника,  человека,  справедливо
приговоренного к смерти за то, что  он  обмолвился  и  выдал  часть  тайны
другому человеку, который и без того давно уже знал эту тайну.  И  в  этих
ненавидящих глазах он не увидит ни  капли  жалости,  ибо  нет  возможности
объяснить этим людям, что тайна, внушающая им такой страх, давно уже стала
общеизвестной.
   Согласится ли он на эту работу или нет, но в глазах людей  закон  может
превратить его в колдуна, плененного колдуна, лишенного  колдовской  силы.
Впервые в жизни, лежа на кровати в  холодном  поту,  Эрик  понял  ощущения
таких людей, как Коперник. Инквизиция не умерла. Она глубоко внедрилась  в
жизнь. Ты можешь быть ее сторонником или противником,  но  она  все  равно
следит за тобой.
   В этот момент Эрик ненавидел свою профессию - то, что он  всегда  любил
больше всего на свете. Ему уже не хотелось быть  физиком.  Он  с  радостью
выбил бы из своей головы все знания, до мельчайшей крупицы. Его знания для
него - как черная кожа в день  линчевания.  Он  совсем  одинок.  Ему  было
страшно.
   Эрик закрыл  глаза  и  провел  языком  по  пересохшим  губам,  стараясь
отогнать непрошеные мысли. Он заставил себя вспомнить  о  том,  что  вчера
решил согласиться  на  любое  предложение,  а  цену  своим  убеждениям  он
определил еще в те минуты, когда тщетно пытался  согреть  холодеющие  руки
Фокса. Эрик резко сбросил с себя одеяло и встал.
   Часы показывали половину десятого. Эрик направился было в ванную, чтобы
принять душ, горячий, обжигающий тело душ, но затем решительно вернулся  к
постели и взялся за телефонную трубку. Его так быстро соединили  с  Хьюго,
что, когда он услышал знакомый голос, сердце его замерло.  Он  понял,  что
ждет от Фабермахера утешения. Из всех знакомых ему людей только Фабермахер
может понять его чувства.
   - Мне нужно поговорить с вами, Хьюго. Когда можно вас повидать?
   Хьюго помолчал.
   - Вы о Фоксе, Эрик? Я только что прочел об этом в газетах.
   - И о Фоксе тоже. Когда это случилось, я оказался при нем.
   - Я рад, что вы были с ним, -  медленно  произнес  Хьюго.  -  Он  очень
страдал?
   Эрик криво усмехнулся.
   - Он от этого и умер, - ответил он. - Можно к вам зайти сегодня?
   - Я могу позавтракать с вами.
   Они условились встретиться в час, и Фабермахер повесил трубку. И только
в эту минуту Эрик осознал, что он  совершенно  забыл  о  своей  неприязни.
Разве мог он его возненавидеть, любя столько лет? Он назначил ему встречу,
движимый гораздо более сильным чувством, чем обида, но это  новое  чувство
было острее. Оно вдруг снова залило  его  такой  горячей  волной,  что  он
ужаснулся своему поступку. Утренний кошмар постепенно рассеивался, и  Эрик
проклинал себя за  то,  что,  поддавшись  панике,  сам  же  напросился  на
встречу, которой хотел непременно избежать.  Он  яростно  бранил  себя  за
отсутствие всякого самообладания.
   Эрик снова встал, но в эту минуту зазвонил телефон. Тони приглашал  его
к себе пить кофе. Лили тоже собиралась прийти.
   - Хорошо, - сказал Эрик. - Но я обязательно должен вернуться к часу.
   Выйдя из ванной,  он  заметил  под  дверью  желтый  конверт.  Это  была
телеграмма от Сабины:

   "Приеду в час тридцать. Целую".

   Он долго смотрел на телеграмму, потом медленно скомкал ее. Им  овладело
ощущение покорной безнадежности. Никто в этом не виноват,  злиться  не  на
кого. Это даже нельзя назвать роковым совпадением - ведь он же  знал,  что
она сегодня приедет, и если уж кто виноват, так только он сам -  зачем  он
заварил эту кашу, позвонив Хьюго. Ну что ж, подумал он устало,  все  равно
встреча  была  неизбежна.  Так  пусть  лучше  уж  она  произойдет  по  его
инициативе.
   Когда Эрик пришел к Тони, Лили там не оказалось; Тони сказал,  что  она
не придет. Он был хмурым и рассеянным, и Эрик предложил отменить  завтрак.
Тони не согласился, но быть любезным хозяином ему так и не  удалось.  Эрик
старался разузнать что-нибудь о Хольцере, но Тони, казалось, плохо слушал,
что ему говорил гость.
   Внезапно его словно прорвало:
   - Хоть бы она придумала какой-нибудь приличный предлог, а  то  заявила,
что у нее страшно болит голова и она не может прийти ко мне завтракать,  а
через десять минут ее уже не было дома. Она,  должно  быть,  считает  меня
полным идиотом!
   - Слушайте, Тони, вы, вероятно не знаете...
   - Я все знаю! Конечно, она с ним. До своей поездки в Рено она  виделась
с ним всего дважды. Только два раза - и вот, пожалуйста! По-видимому,  они
все время переписывались. Хоть бы подождала, пока мы обвенчаемся!
   Эрик расхохотался, но Тони, по-видимому, было не до шуток.
   - Я говорю совершенно серьезно. Если бы мы были женаты, я  бы  иначе  к
этому относился. Ей понадобилось пятнадцать лет, чтобы бросить Дональда, и
то это произошло только потому, что он решил жениться на своей секретарше.
Если б мы с Лили были женаты, я бы по крайней мере знал, что она  от  меня
не уйдет. Да, вы, конечно, правы, я ничего толком не знаю.  А  почему  вам
нужно вернуться к часу?
   - Я условился встретиться с Фабермахером.
   - Я увижусь с ним завтра. Мы завтракаем с Сэйлсом.
   При упоминании имени члена конгресса Эрик резко поднялся.
   - Разрешите мне позвонить от вас, Тони. Мне кое-что пришло в голову.
   Он прошел в спальню и позвонил секретарше Хольцера.
   - Говорит Эрик Горин, - сказал он. - Простите, не  сможете  ли  вы  мне
помочь? Я хотел бы разыскать мистера Тернбала.
   - Кого? - секретарша была искренне удивлена.
   - Тернбала из Американской  машиностроительной  компании.  Я  не  знаю,
должен ли он быть у сенатора, но, может быть, вам  случайно  известен  его
вашингтонский адрес?
   - По-моему, я никогда не слышала этого имени, доктор  Горин.  Возможно,
сенатор встречался с ним, но он никогда мне об этом не говорил.
   Эрик поблагодарил и повесил трубку.
   - Тони! - крикнул он в соседнюю комнату. - Вам  что-нибудь  известно  о
моем закадычном друге Арни О'Хэйре?
   Тони остановился в дверях.
   - Он был  бригадным  генералом  вашингтонской  армии.  Очень  ловкий  и
напористый  субъект.  Не  знаю,  что  он  сейчас  делает,  но  он  тут,  в
Вашингтоне. Живет он, по-моему, в отеле "Ритц-Карлтон".
   Набирая номер Арни, Эрик ядовито улыбался.  Не  давая  О'Хэйру  времени
опомниться, он сказал:
   - Арни, я зайду к вам сегодня днем. Какой час вам удобнее?
   Арни молчал всего какую-нибудь секунду.
   - Давайте в половине третьего, - сказал он спокойно.
   Эрик молча поглядел на  телефонную  трубку  и  сердито  швырнул  ее  на
аппарат. Затем он с мрачным видом вернулся к столу.
   - Трудный у меня будет сегодня денек -  мне  предстоит  повидать  всех,
кого я охотно послал бы к черту. - Он раздраженно оглянулся  вокруг.  -  А
почему вы дома в такое время дня. Тони? Разве вы не работаете?
   Тони уставился в свою чашку кофе.
   - Мою работу свернули несколько месяцев назад, и я не стал  ничем  себя
связывать - мне хотелось быть совсем  свободным,  чтобы  уехать  в  долгое
свадебное путешествие... Не знаете ли вы каких-нибудь хороших анекдотов?
   - Нет, - тихо ответил Эрик. Он хорошо понимал,  какие  муки  переживает
сейчас Тони, и сочувствовал ему, но про  себя  молился,  чтобы  никогда  в
жизни ему не пришлось представлять собой подобное зрелище. Что и говорить,
раздраженно думал Эрик, Тони выглядит абсолютным  дураком,  и  это  только
ухудшает дело.



        12

   Хьюго Фабермахер оказался точен.  Ровно  в  час  он  постучал  в  дверь
номера, где жил Эрик. Стук заставил Эрика вздрогнуть, хотя он  уже  больше
часа тревожно  ожидал  этой  минуты.  Немного  поколебавшись,  он  глубоко
вздохнул и направился к двери, почему-то чувствуя себя виноватым и сам  на
себя досадуя за это. Открыв дверь, он едва узнал своего  старого  друга  в
этом усталом немолодом человеке, стоявшем на пороге с  полувопросительным,
полувызывающим выражением во взгляде.
   "Он пытается угадать, знаю ли я  о  письме",  -  мрачно  подумал  Эрик.
Изобразив на лице приветливую улыбку, он сказал:
   - Входите, Хьюго, вы как раз вовремя.
   Много лет назад, когда Фокс впервые привел Фабермахера  в  лабораторию,
это был светловолосый  стройный  юноша,  круглолицый  и  очень  моложавый.
Несмотря на болезнь, разрушавшую костный мозг в его теле, лицо у него было
свежее, со светлой бледно-золотистой кожей. В то время он думал,  что  ему
осталось жить не больше семи-восьми лет. Но с тех пор  Эдна  так  измучила
его, так извела своею шумной, требовательной любовью, что у  него  уже  не
хватало сил спорить с нею, и он подчинился, пробуя разные способы лечения.
   Врачи-терапевты лечили его,  подвергая  действию  иприта,  отравляющего
газа, когда-то вызывавшего в людях невероятный ужас; это лечение,  видимо,
все-таки оказало временное действие, так как Эрик  помнил,  что  пять  лет
назад, во время своей свадьбы, Хьюго выглядел совсем  здоровым  и  бодрым.
Сейчас, в  тридцать  с  небольшим  лет,  он  казался  изнуренным  болезнью
пятидесятилетним человеком, и в то же время Эрик, присматриваясь  к  нему,
чувствовал, что причиной этому не только болезнь.
   У Фабермахера было серое изможденное  лицо  и  бледные,  плотно  сжатые
губы.  Когда  Эрик  помогал  ему  снять  пальто,  он   улыбнулся   прежней
застенчивой улыбкой, но глаза его не меняли своего сурового,  напряженного
выражения.  Казалось,  он  сам  сознавал  неприятную  особенность   своего
взгляда, потому  что  то  и  дело  отводил  его  в  сторону,  словно  щадя
собеседника.
   - Как я рад вас видеть, Эрик, - тихо сказал он. - Вы хорошо  выглядите,
совсем не изменились.
   - Вы тоже.
   - Если не считать того, что мы оба, кажется, стали  лжецами,  -  сказал
Хьюго, бросив на него быстрый взгляд. - Вы здесь один?
   - Вы хотите спросить, приехала ли Сабина? - сказал Эрик  с  иронической
усмешкой в голосе.
   Он  встретил  пристальный  взгляд  Хьюго,  заметил  мрачное  испытующее
выражение его глаз, и сердце его вдруг забилось - он  подумал,  что  точно
так мог бы сказать Тони Хэвиленд. Эрик покраснел и решил, что надо держать
себя в руках. Он старался вернуть то  настроение,  которое  заставило  его
утром позвонить Хьюго. Ему хотелось сначала поговорить с ним, как с другом
- другом, которого он уважает, жалеет и любит, а потом уж он  сам  увидит,
надо ли считать этого друга врагом...
   - Я приехал один, - спокойно продолжал он.  -  Но  Сабина  будет  здесь
примерно через полчаса. Если вы можете подождать до тех пор, отлично. Если
нет, давайте начнем завтракать, а Сабина подойдет позже.
   Лицо Фабермахера не выражало ничего, кроме вежливого внимания.
   - Лучше начнем сейчас, - сказал он. - Видите ли, я в  институте  просто
клерк и должен вовремя приходить на работу.
   - Вы - клерк? Вы шутите, Хьюго!
   - Нет, не  шучу.  Клерки  -  чрезвычайно  нужные  люди.  Правда,  я  не
конторщик, хотя многие из моих лучших друзей - конторщики. Но  у  нас  так
много  видов,  разновидностей,  классов  и  подклассов,  что  мы,  клерки,
образуем особую породу. Сейчас я как раз пытаюсь развить теорию,  что  все
млекопитающие образуют одну породу и различаются только по видам. Причем у
меня нет ни доказательств, ни специальных знаний, ни  стремления  получить
эти знания хотя бы из любознательности.  Такого  рода  размышления  весьма
характерны для клерков. Ум у нас не занят, поэтому мы  свободно  предаемся
всяким мыслям. Но, разумеется, есть  и  такие,  которые  увлекаются  своей
работой и в конце концов достигают звания старших клерков.
   - Да перестаньте, Хьюго, и расскажите, что вы делаете.
   - Я же вам говорю - ничего, - пожал плечами Хьюго. - Не так  давно  мне
удалось до какой-то степени разработать теорию ядерного поля. Но никто  не
может сказать, насколько она верна. Ее следует проверить на опыте.
   - Вот теперь вы говорите дело, - сказал Эрик, выходя вместе с Хьюго  из
комнаты и направляясь к  лифту.  -  Знаете,  если  кое-что  произойдет,  а
кое-что, наоборот