вернулась, как бы спокойно  захлопнув  перед  ним  дверь.
Эрик смотрел на  нее  и  сердито  думал,  до  какой  степени  она  к  нему
несправедлива.
   Было время, говорил он себе, когда на его резкости она отвечала тем  же
или начинала подшучивать над ним, пока его раздражение не  проходило  само
собой. А теперь она ведет себя так, будто ей  все  равно.  А  ведь  совсем
недавно ему казалось, что они снова могут сблизиться. Как  было  хорошо  в
тот вечер, когда они устроили себе праздник. "Какого черта ей еще от  меня
нужно?" - злобно думал он. Неужели она не понимает, что  с  ним  творится?
Неужели она, его Сабина, тоже превращается в  одну  из  тех  жен,  которые
вечно ходят с обиженным видом и дуются, если муж не является вечером домой
с цветами и с влюбленной улыбкой на лице?
   Он сдерживался, пока Джоди не ушел спать. Тогда, твердо решив сохранять
ледяное спокойствие, он бросил ей:
   - Не могла выбрать другого времени, чтобы дуться. У меня и  так  голова
кругом идет...
   Она, казалось, снова приоткрыла  дверь  своего  заветного  дома,  чтобы
взглянуть, все ли еще он стоит у порога.
   - Я ничего не имею против твоего стремления стать великим человеком, но
ты лучше, чем  кто-либо,  должен  понимать,  что  не  годится  начинать  с
подражания дурным привычкам великих людей, - сказала она. - Мне  казалось,
что ты это понимаешь, ведь раньше ты был совсем другим. Я давно уже терплю
все молча, Эрик, и одно время мне даже  казалось,  что  наша  жизнь  снова
налаживается. Пусть твоя работа поглощает тебя целиком. Это все прекрасно.
Но вспоминай же и о нас хоть изредка!
   - Ладно, Сабина, - устало сказал он. -  Ладно.  Можешь  сколько  угодно
иронизировать над тем, что я корчу из себя великого человека,  но,  может,
ты наконец поинтересуешься, что меня сегодня так взволновало...
   - Почему же ты сразу не сказал  об  этом?  -  спросила  она,  мгновенно
смягчаясь.
   - А почему ты сама не спросила? Ты же видишь, в каком я состоянии.
   - Я давно уже перестала тебя о чем-либо спрашивать,  ведь  ты  даже  не
замечаешь моих вопросов.
   - Дорогая, ради бога, перестань! - Он вытащил из кармана патент. - Вот,
смотри. Это я получил сегодня.
   Сабина протянула руку  за  бумагой,  не  сводя  с  него  нерешительного
взгляда. И тут Эрик понял, что она все-таки впустила  его  в  свой  дом  и
позволяет посидеть в передней, пока она решит, стоит ли  его  накормить  и
обогреть.
   - Подожди, сейчас я возьму очки, - мягко сказала  она.  -  Они,  должно
быть, у меня в сумке.
   - С каких это пор ты носишь очки?
   Сабина взглянула на него и хотела было что-то сказать, но сдержалась.
   - Лучше уж ничего не говори, Эрик. А то получается еще хуже.
   Она ушла в спальню и вернулась в  роговых  очках.  Жест,  которым  она,
принимаясь  за  чтение,  поправила  дужку  очков,  показался  Эрику  очень
знакомым. Вдруг он понял, что видел ее в очках тысячу раз.
   - Знаешь, я ничего не  понимаю,  -  сказала  она.  -  Я  даже  не  могу
разобраться в первой фразе. Кто такой Зарицкий?
   - Мистер И.М.Зарицкий - это человек, изобретший нечто вроде моего резца
лет десять назад. Только он сам не понимал,  что  он  изобрел.  И  если  я
сейчас подам заявку на патент, то, хотя мой станок несравненно лучше,  мне
швырнут ее обратно и скажут, что у них  уже  имеется  изобретение  мистера
И.М.Зарицкого. Вот кто такой Зарицкий.
   - Он живет в Бронксе, - заметила Сабина, разглядывая патент. - Вот  его
адрес - Симпсон-стрит.
   - Ну и что? Ты хочешь, чтобы я послал ему цветы?
   -  Это  в  Восточном  Бронксе.  Он,   видимо,   очень   небогат,   твой
изобретатель, - продолжала она.
   - Возможно. Да брось ты эту бумажку, Сабина. Разве ты не  понимаешь,  в
чем дело? Если мне не удастся опротестовать этот патент, все мои  планы  и
надежды развеются, как дым.  Арни  О'Хэйр  говорит,  что  компания  должна
купить патент Зарицкого, но в таком случае  каково  будет  мое  положение?
Конечно, я знаю в  тысячу  раз  больше  Зарицкого,  мою  работу  нельзя  и
сравнивать с его стряпней, но раз первый патент был на  его  имя,  значит,
автор изобретения он, а не я.
   - А что говорит Тернбал?
   - Ничего. Он еще не знает об этом. Но я уже придумал, как  себя  вести.
Завтра я составлю отчет о своей месячной работе. Я уже сколько лет посылаю
их Тернбалу, но он никогда их не читает и на этот  раз  не  прочтет.  Если
потом окажется, что нам все-таки придется купить патент  Зарицкого,  то  я
могу вытащить свой отчет и показать, что я сам предлагал  такой  ход.  Это
будет игра наверняка. А тем временем  я  буду  всячески  проталкивать  мое
изобретение...
   Он резко остановился. Сабина глядела  на  него  странным  взглядом,  от
которого ему стало как-то не по себе.
   - Скажи мне, что за человек твой друг О'Хэйр? - спросил он.
   - По-моему, он скорее твой друг, чем мой.
   - Ну ладно, ты знаешь, что я хочу сказать. Он честный человек?
   - Когда я его знала, мы  никогда  не  занимались  обсуждением  вопросов
этики, - сказала Сабина.
   Эрик наконец догадался, что означает выражение ее глаз.
   - Тебя, кажется, все это нисколько не волнует.
   Она немного помолчала.
   - Мне ужасно неприятно. Прости меня. Ведь это для  тебя  так  важно.  -
Казалось, желание держаться с  ним  как  можно  мягче  боролось  в  ней  с
негодованием на то, что он не дает ей  возможности  быть  ласковей.  А  он
словно испытывал ее, готовый обидеться на каждое  замечание,  которое  ему
удастся из нее вытянуть.
   - Значит, для тебя это совсем не важно? - настаивал он.
   - Ты хочешь знать, огорчена ли я тем, что от  тебя  может  уплыть  пост
председателя компании? Могу  тебе  ответить:  нет,  не  огорчена.  Буду  я
горевать,  если  ты  не  станешь  миллионером?  Нет!  Чего  ради  я   буду
огорчаться? Что это нам даст? То же самое, что сейчас, только еще хуже?  Я
знаю, сколько надежд у тебя связано с твоей карьерой и что  она  для  тебя
значит, но я ничего этого не хочу. И никогда не хотела. Да и ты,  если  уж
говорить правду!
   - Ради Бога, не объясняй мне, чего я хочу!
   Его злобный тон вызвал на ее щеках легкую краску.
   - Что я могу сказать тебе такого,  чего  ты  сам  не  знаешь?  Конечно,
хорошо было бы однажды утром проснуться  и  узнать,  что  у  нас  в  банке
миллион долларов, при том условии, что все  будет,  как  прежде.  Но  ведь
деньги, и большие и маленькие, добываются работой, а характер работы и то,
как ты работаешь, неизбежно накладывают  на  тебя  отпечаток  -  от  этого
зависит, каким ты будешь, когда наконец станешь  богатым.  И  как  мне  ни
горько видеть твое разочарование, но я ничего не могу с собой поделать.
   - Ты довольно-таки равнодушно говоришь об этом.
   - Да, пожалуй. Но ведь ты мне  не  даешь  говорить  так,  как  я  хочу.
Хорошо, пусть будет по-твоему. Я скажу тебе ужасную вещь,  милый:  как  ты
мне ни близок, но я стала любить тебя гораздо меньше. Вот, даже  вымолвить
эти слова мне страшно, у меня стынет кровь, но я хочу, чтобы ты это  знал.
Как хорошо нам было в тот вечер, когда мы решили отпраздновать твою удачу,
- будто снова вернулась наша юность. Было так чудесно тогда, а теперь  все
опять пошло по-прежнему, и мне тяжело, ибо я знаю, что  с  этих  пор,  как
только я услышу, что ты поворачиваешь ключ в замке, все  мои  нервы  сразу
будут напрягаться. И как ни мучительно мне произносить такие слова,  но  я
не хочу больше держать этого в себе.
   Эрику было так обидно и больно, что он даже не находил слов для ответа.
   - Боже, какая ты злая! - сказал он. - Ты стала жестокой и холодной, как
лед. Ты хочешь отомстить мне, да?
   - Ну, если ты так думаешь, значит, ты меня совсем не  понимаешь.  Какая
там месть, за что? Я  просто  пытаюсь  сказать  тебе  то,  что,  по-моему,
страшно важно для нас обоих. А ты считаешь, что я жестока с тобой. Ну  что
ж, милый, это значит, что каждый из нас бывает жесток по-своему. И  еще  я
тебе скажу, что моя цель гораздо важнее для нас обоих,  чем  твоя.  -  Она
внезапно встала. - Я иду гулять. Если я через час не  вернусь,  значит,  я
зашла в кино.
   Эрик не сводил с нее глаз. Сабина идет гулять одна. Это невероятно. Она
никогда этого раньше не делала. Его даже испугало,  что  она  бросает  его
дома одного, и в то же время он почувствовал в этом резкий вызов. Он  даже
не сразу нашел, что сказать.
   - А я что буду делать? - спросил он наконец.
   - Что хочешь, - сказала она с тем же спокойствием. - Сегодня твой день.
Ты хотел, чтобы я не дулась, вот я и не дуюсь на тебя. Думай  о  том,  что
придет в голову, - о  том,  что  я  сказала,  или  о  мистере  Зарицком  с
Симпсон-стрит, а может, и о том и о другом.
   Она повернулась и вышла; он услышал ее шаги в передней.
   - Сабина!
   Сабина  не  ответила;  он  пошел  за  нею.  Стоя  перед  зеркалом,  она
застегивала пальто. Щеки ее пылали, а лицо словно окаменело.
   - Неужели ты считаешь, что я не должен отстаивать свое изобретение?
   Она молча пошла к двери и только  на  пороге  обернулась  к  нему.  Она
заговорила, не повысив голоса, но в ее тоне чувствовалась  такая  глубокая
обида, что Эрика на мгновение охватил трепет: чувства, обуревавшие Сабину,
были гораздо сильнее и глубже, чем его собственное разочарование.
   - То, о чем я говорила, не имеет никакого  отношения  к  опротестованию
патента. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты  поступал,  как  взрослый,
семейный человек. И не потому, что я тебя  стыжу,  угрожаю  или  устраиваю
сцены, - нет, я хочу, чтобы ты сам взвешивал свои поступки, как взрослый и
разумный человек! А ты в такой вечер, когда я должна была бы тебя утешать,
вынуждаешь меня ссориться с тобой. Ты, должно быть, думаешь,  что  я  буду
злорадно хихикать над твоими огорчениями.
   Он вернулся в гостиную, чуть не плача  от  злости  и  жгучей  боли.  Ну
хорошо, он ее обидел. Но ведь она тоже его обидела. Боль застряла  у  него
комком в горле. Он никогда не забудет ее слов. Что-то в  его  душе  умерло
навсегда, и он сейчас ненавидел Сабину за то, что она была этому причиной.
   В квартире было тихо, пусто и страшно тоскливо. Джоди крепко спал. Эрик
взглянул на книги, стоявшие на полках в гостиной; все они  показались  ему
такими пресными и скучными, что ни одну из них не хотелось брать  в  руки.
Из радиоприемника, как  всегда,  неслась  какая-то  дикая  чушь,  гогот  и
ржанье. Включить приемник - все равно что снять крышку с полного помойного
ведра. Немного погодя Эрик стал успокаиваться. Если  бы  Сабина  вернулась
сейчас, он постарался бы помириться с нею, но она все не шла, и Эрик снова
начал злиться. Затем, совершенно против его воли, откуда-то из глубины его
сознания вновь всплыла проблема патента и мало-помалу завладела всеми  его
мыслями.
   Когда Сабина вернулась, Эрик сидел за столом с  карандашом  и  бумагой.
Они обменялись несколькими словами о картине, делая вид,  что  между  ними
ничего не произошло. Вскоре они улеглись в постель, стараясь  не  касаться
один другого, словно тела их были в сплошных синяках и им было  больно  от
каждого прикосновения. Так они и заснули,  далеко  отодвинувшись  друг  от
друга. Среди ночи Эрик вдруг проснулся, почувствовав на себе  ее  руку.  С
минуту он лежал неподвижно, ощущая  ее  теплую  тяжесть,  потом  порывисто
повернулся  к  Сабине  и  крепко  ее  обнял.  Она  проснулась,  глаза   ее
встретились с его взглядом, и Эрик понял, что в первую секунду она  хотела
его оттолкнуть. Потом она поцеловала его в  щеку,  закрыла  глаза,  и  они
снова заснули.



        3

   Шел роковой 1941 год; Эрик изучал патент Зарицкого, раздумывая, как  бы
опротестовать его, и  чем  больше  он  занимался  этим  делом,  тем  яснее
вырисовывался  в  его  воображении  образ  Зарицкого.   Эрик   так   часто
перечитывал его патент, что уже знал все пункты наизусть. И всегда  где-то
в стороне ему чудилась злорадно усмехающаяся нелепая физиономия, созданная
его воображением. Эрик представлял себе человека ниже  среднего  роста,  с
бледным одутловатым лицом, с космами жестких рыжеватых волос, выбивающихся
из-под сдвинутой набекрень старомодной фетровой шляпы. На нем  засаленный,
мешковатый черный  костюм,  между  мятыми  брюками  и  жилетом  выбивается
несвежая рубашка. Это существо не сводило с  него  выцветших  полубезумных
глаз и насмешливо улыбалось, явно издеваясь над умственной эквилибристикой
этого высокообразованного,  высокооплачиваемого  ученого.  Зарицкий  нагло
прохаживался  взад  и  вперед  каким-то  петушиным   шагом;   насмешливый,
фатоватый, грязный, неумный, но с хитрецой, этот человек неотступно  стоял
перед глазами Эрика, самодовольно пожимая плечами каждый раз, когда Эрик в
своих рассуждениях заходил в тупик. И какими бы отвратительными и нелепыми
чертами он ни наделял его, все же этого человека приходилось  уважать  или
по крайней мере бояться.
   Эрик проклинал собственную  глупость.  Ведь  должен  же  быть  какой-то
выход, какая-то лазейка! Он, Эрик,  обладает  научными  знаниями  в  таком
объеме, какой только доступен человеку. Неужели он  не  справится  с  этой
фантастической чушью, неужели этот Зарицкий, с его крупицей  знания,  даже
меньше того, просто со случайной догадкой, загнал  его  в  тупик?  Значит,
годы работы, научное осмысление практических результатов, самая изощренная
техника - все пропало даром!
   Повинуясь какому-то неясному побуждению, Эрик взял телефонную книжку  и
стал искать фамилию Зарицкого.  С  азартом  охотника  он  вел  пальцем  по
столбцу сверху вниз; наконец под пальцем его насмешливо и нагло  выступила
знакомая фамилия: "Зарицкий И.М., игрушки и писчебум. товары..."  и  затем
тот же адрес, что и на патенте.  Зарицкий  торгует  игрушками!  Боже  мой,
какая злая ирония!
   У  Эрика  мелькнула  мысль  позвонить  Зарицкому,  словно  голос  этого
человека мог каким-то чудом что-то разъяснить ему. Рука его  потянулась  к
телефону и задержалась на трубке. Вдруг телефон зазвонил.  Эрик  вздрогнул
от неожиданности и отдернул руку. Звонки следовали один за другим, а  Эрик
медленно закуривал сигарету, не спуская глаз с черного  аппарата.  Наконец
он взял трубку и услышал веселый голос Тони.
   - Я звоню к вам в связи с  возложенным  на  меня  поручением,  которое,
очевидно, не увенчается успехом, - сказал он и засмеялся. - Мне  поставили
условие, чтобы я переговорил с вами лично.
   - Ну-ну, не валяйте дурака, - сказал Эрик. - В чем дело?
   - По телефону не могу сказать. Я обещал Фоксу повидаться с вами.
   - Да не стесняйтесь, говорите, - настаивал Эрик. - Что  Фоксу  от  меня
нужно?
   - Узнаете в свое время. Я сейчас нахожусь на Сорок шестой улице,  возле
Мэдисон-авеню. Давайте позавтракаем вместе, и я вам все скажу.
   - Почему вы оказались среди дня в городе? Разве эта таинственная работа
с атомной энергией уже закончена?
   - Для меня - да. Я буду ждать вас в маленьком баре, в  "Ритц-Карлтоне",
и мы отпразднуем конец одной моей чудесной карьеры и начало другой.


   По-видимому, дожидаясь Эрика, Тони уже выпил не один  коктейль,  но  он
все-таки заставил своего бывшего коллегу выпить с ним  еще.  Эрик  сел  и,
оглядывая  элегантную  публику,  подумал  о   Зарицком.   Интересно,   где
завтракает этот человек. Должно быть, мистеру  Зарицкому  понравится  этот
бар, когда настанет его черед  посещать  такие  рестораны.  Он  подумал  о
миссис Зарицкой. Любопытно, как будут выглядеть она  и  Сабина,  когда  им
придется поменяться местами.
   - Я еду в Вашингтон, - сказал Тони.
   - В Вашингтон? Кой черт вас туда несет? -  спросил  Эрик.  -  А-а...  -
протянул он, вдруг вспомнив, что  там  живет  теперь  Лили  Питерс  -  ему
говорил об этом Арни.
   Тони криво усмехнулся.
   - Если учесть, что вы мой старый друг и бывший протеже, то  ваше  "а-а"
звучит довольно гадко. Очевидно, в этом городе уйма  народу  болтает  уйму
лишнего.
   Эрик пожал плечами.
   - Простите. Но вспомните, что в тот вечер  у  вашего  брата  была  уйма
народу.
   - Ну их к черту, - сказал Тони. - Да, Лили тут  тоже  играет  некоторую
роль, но есть и другие  причины,  почему  я  уезжаю  из  Нью-Йорка.  -  Он
иронически улыбнулся, однако тон его  уже  не  был  игривым.  -  Я  бросаю
научную работу,  Эрик.  По  крайней  мере,  на  время.  Атомной  проблемой
завладели военные, а я слишком часто встречался с ними в  обществе,  чтобы
относиться к ним всерьез в лаборатории. Они хороши только на своем месте и
в своем деле. Так что вчера, пока я стоял в  очереди,  дожидаясь  проверки
документов, я решил, что пора сматывать удочки. Этот парень, что  проверял
у нас документы, так произносил слово "потери",  что  у  меня  складки  на
брюках вытягивались в  струнку.  И  вот  об  этом-то  я  и  хотел  с  вами
поговорить: не желаете ли вы занять мое место?
   - А что же вы теперь будете делать?
   - Организуется секретная комиссия по наблюдению за экспортом и импортом
стран "оси", а также их прихлебателей, вроде Испании  и  Турции,  с  целью
установить, над чем они там работают. Комиссия эта состоит из экономистов,
но им нужно несколько ученых, умеющих строить  удачные  догадки,  -  одним
словом, работа для джентльмена. А как вы относитесь к тому, чтобы заменить
меня в работе над ураном?
   - Нельзя сказать, чтобы вы очень старались меня соблазнить, - улыбнулся
Эрик.
   - Да я бы последнюю собаку не стал соблазнять этим. Но Фокс просил меня
перетащить вас на мое место, и я  сказал,  что  попытаюсь.  Я  не  добавил
только, что вы будете просто дураком, если согласитесь.
   - А как насчет Фабермахера? Может, он согласится?
   - Во-первых, тут нужен экспериментатор, а  не  теоретик.  Во-вторых,  у
него все еще паршивая репутация, а важные шишки из  военного  министерства
не дадут себе труда докапываться до сути дела. И во всяком  случае,  Хьюго
не выйдет из клиники раньше будущего месяца. На прошлой неделе я говорил с
Эдной. Между прочим, она сказала, что  Хьюго  даже  в  клинике  все  время
работает. Вчера Фокс получил от него записку - по-видимому, он  разработал
теорию, заменяющую теорию Гейзенберга об обменных силах.  Хоть  Хьюго  это
еще и неизвестно, но его работе не  дадут  ходу  по  причине,  недоступной
пониманию физика; сами знаете, армия есть армия. Так  или  иначе,  а  Фокс
выбрал вас.
   - Странно, - медленно произнес Эрик. - Мне всегда  казалось,  что  Фокс
хоть и признает меня ученым, но не слишком высоко ценит.
   Тони с удивлением воззрился на него.
   - Наоборот, он вас очень ценит, Эрик. Он сказал, что он  сам  предлагал
вам работать у него, но вы отказались. Он  считает,  что,  может  быть,  я
смогу повлиять на вас. Фокс не делает предложений  просто  из  вежливости.
Кстати, как-то давно он заметил, что  вы  -  один  из  немногих  людей,  о
которых он не может сказать, что они неправильно сделали,  выбрав  карьеру
ученого. В устах Фокса это просто объяснение в любви.
   - Не понимаю я его, - задумчиво сказал Эрик. - Не представляю себе, что
он за человек,  но  мне  кажется,  будто  внутри  у  него  что-то  умерло.
Слушайте, Тони, - продолжал он  тем  же  тоном,  -  как  мне  проехать  на
Симпсон-стрит?
   - Первый раз в жизни слышу. А что общего имеет Симпсон-стрит с Фоксом и
с этой работой? - удивленно спросил Тони.
   - Ничего. Что касается работы, то, даже если б я и хотел, я  все  равно
не мог бы ее взять, особенно сейчас. Я должен оспаривать права на  патент.
И больше ни о чем сейчас не могу думать. Какой-то идиот меня  опередил,  и
это чистая случайность, так как он явно  даже  не  понимает,  что  это,  в
сущности,  за  изобретение.  Такая  нелепая  история,  и  уж  слишком  она
противоречит всякой логике, вот что меня убивает.
   - Не хочу вас огорчать, но говорят, так уж устроен мир. Здесь все  идет
наперекор логике.
   - Безусловно! - с жаром подтвердил Эрик. - Иначе разве мы бы занимались
тем, чем сейчас занимаемся!
   - Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь,  что  основное  мое
занятие  -  как-нибуд