могу вам совершенно точно сказать, что со мной такое, - невозмутимо
сказал он. - Я надеялся к осени сдать  диссертацию.  Ваши  планы  на  лето
вдребезги разбили все мои планы.
   Хэвиленд покраснел, но не повысил голоса.
   - Мне очень жаль, - сказал он. - Я старался возместить это стипендией.
   - Это для меня не выход.
   - Что ж, очень грустно, но ничего не поделаешь. У вас свои планы,  а  у
меня свои. Терпеть не могу строить из себя начальника,  -  он  нетерпеливо
передернул плечами, - и все-таки считаться мы будем с моими  планами.  Мне
очень жаль, но все, что я могу для вас сделать, - это только выразить свое
сожаление.
   С минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Эрик отвернулся первым,
но это было не  поражение  -  он  сознательно  отказывался  от  дальнейших
споров,  как  человек,  уже  изложивший  противнику  свои   принципиальные
убеждения.
   - Вы спросили, что со мной такое. Теперь вы знаете.
   Он снова принялся за работу, а Хэвиленд еще долго сидел  неподвижно  на
столе, сохраняя непринужденно-изящную позу и  задумчиво  разглядывая  свои
руки.
   "Почему я должен на него злиться, - размышлял Эрик.  -  Хэвиленд  имеет
полное право вести работу так, как ему нравится. Я должен радоваться,  что
он берет меня в помощники на любых условиях. Ведь он же  сам  отвечает  за
судьбу начатого им опыта. Но неужели я прошу так много? - спросил он  себя
с горечью. - Конечно, я могу уступить, но ведь и он тоже мог бы  пойти  на
уступки!"
   - Скверно, что вы  так  настроены,  -  с  искренним  сожалением  сказал
наконец Хэвиленд. - Я, право, очень огорчен.
   - Но не настолько, чтоб изменить свои планы!
   - Я бы не мог, если б даже и захотел. А я не хочу. Тем не менее давайте
займемся делом. Вам сейчас не к чему возиться с сетками.  Сначала  я  хочу
испытать детектор.
   Эрик встал и подошел к столу.
   - Послушайте, не могли бы  вы  мне  точно  сказать,  что  еще  остается
сделать до того, как мы приступим к опыту? Это все, о чем я  прошу.  Может
быть, мне нужно только убедиться, что мы все равно не закончили бы  его  к
осени. Мне стало бы легче.
   - Ладно, - не сразу сказал Хэвиленд. - Хотелось бы, чтобы вы,  наконец,
убедились в  этом.  Прежде  всего,  мы  должны  сделать  в  приборе  такие
приспособления,  которые  обеспечили  бы   нам   максимальное   количество
нейтронов. Затем  мы  должны  спроектировать  и  смонтировать  детекторную
схему, которая позволит нам установить присутствие нейтронов. После  этого
нужно все выверить и вымерить, чтобы знать, какое количество их составляет
излучение, которое мы ищем, и какое - фон. Вот когда мы все  это  сделаем,
тогда и начнем.
   - Можно все это сделать за месяц? - спросил Эрик.
   Хэвиленд пристально посмотрел на него и нахмурился - эта  настойчивость
стала его раздражать.
   - Не знаю. Пожалуй. - Он взглянул на Эрика страдальческим взглядом и  с
горечью сказал;  -  Да,  это  можно  сделать,  если  нам  неизменно  будет
сопутствовать удача и если мы будем трудиться как волы.
   - Хотите попробовать? Я готов.
   - Нет, не хочу. - Хэвиленд отвернулся. - Я устал. У меня нет сил. Я  не
хочу рисковать. Можно так влезть в работу, что  не  разделаешься  и  через
месяц. - Он встал со стола. - Я не позволю завлечь  себя  в  эту  ловушку.
Нынешнее лето слишком много для меня значит, и я просто не имею права идти
на это.
   - Вы не возражаете, если я попробую один? - спокойно спросил Эрик. - Вы
будете приходить и уходить когда угодно и работать когда вздумается.
   - Вы думаете, я смогу стоять и смотреть сложа руки?
   - Но можно мне попробовать? - настаивал Эрик. - Вы только скажите...
   Хэвиленд взял шляпу.
   - Делайте что хотите, - сказал он.
   - Тогда я закончу сетки и подготовлю их к испытанию, что я и  собирался
сделать прежде всего.
   - Заканчивайте сетки, - устало сказал Хэвиленд. - Но  не  рассчитывайте
на испытание. Меня тут не будет. Сегодня я пришел в лабораторию только для
того, чтобы сказать вам о стипендии.
   - Вы больше не придете сегодня?
   - Нет. Не приду.
   - Хорошо. - Эрик взялся за сетки, не дожидаясь, пока Хэвиленд выйдет за
дверь. - Завтра мы проведем испытание, - упрямо заявил он.
   Следующий день начался как будто хорошо.  Хэвиленд  пришел  в  четверть
десятого; к его приходу  паровые  камеры  были  наполнены  сухим  льдом  и
метанолом, диффузионные  насосы  включены,  манометр  Мак-Леода  показывал
вакуум, и волоски высоковольтных выпрямителей горели ярко-желтым светом.
   - Все готово, - сказал Эрик, когда открылась дверь. - Можем  приступить
к испытанию по первому вашему слову.
   Хэвиленд оглядел лабораторию. Он сразу  понял,  какую  огромную  работу
проделал Эрик за вчерашний день, но  ничего  не  сказал,  спросил  только,
сделано ли то-то и то-то. Потом он снял пиджак и  галстук,  надел  рабочую
куртку и, сев за столик возле регулятора напряжения, похожего на маленькое
рулевое колесо, кивнул Эрику.
   - Включаем, - негромко сказал он и осторожно повернул  колесо.  Стрелка
на вольтметре поползла вверх,  нервы  Эрика  напряглись  -  в  лабораторию
бесшумно вливался ток высокого напряжения.
   Через десять минут начались неполадки. Пучок альфа-лучей был  неровный,
прерывистый, стрелка  маленького  измерительного  прибора,  как  безумная,
прыгала взад и  вперед  по  циферблату.  Внезапно  тонкая  черная  стрелка
метнулась  на  самый  край  шкалы  и,  жужжа,  забилась,  словно  стремясь
выскочить наружу. В ту же секунду напряжение в высоковольтной цепи  упало,
и  насосы   стали   издавать   какие-то   непривычные   хлюпающие   звуки.
Приближавшаяся катастрофа внешне ничем не давала о себе знать, но ощущение
ее  было  пронзительно,  как  вопль.  Никто  из   посторонних,   войдя   в
лабораторию, не заметил бы никакой беды. Она была очевидна только для двух
людей, которые сделали этот прибор своими руками и сразу замечали малейшие
отклонения от нормы. Все признаки указывали  на  грозившую  беду,  и  Эрик
почувствовал, что на него налетел вихрь неудержимого страха.
   Хэвиленд приподнялся  с  табуретки;  Эрик,  стоявший  ближе  к  камере,
заглянул в круглые  застекленные  отверстия,  служившие  окошками.  Вместо
сплошной черноты, указывающей на  нормальный  режим  в  вакуумной  камере,
перед окошком металось яркое, фантастически зеленое пламя. Весь похолодев,
Эрик обернулся к Хэвиленду.
   - Ваши сетки! - сказал тот. - Вы неправильно  рассчитали!  Они  слишком
близко одна к другой, и теперь между ними замыкание!
   Эрик  пришел  в  полное  отчаяние.  Ему  хотелось  любой  ценой  спасти
испытание от  провала.  Он  бросился  к  прибору  и  просунул  руку  через
предохранительную сетку, стараясь достать до рубильника.
   - Назад! -  крикнул  Хэвиленд.  Эрик,  ничего  не  соображая,  в  ужасе
оглянулся и увидел красное,  перекошенное  от  страха  лицо  Хэвиленда.  -
Идиот! Подождите, пока я выключу ток!
   Он круто повернул рукоятку и несколько раз проверил рычагом заземления,
снято ли напряжение. В лаборатории, как и прежде,  стояла  тишина,  только
насосы продолжали стучать с бесполезной настойчивостью, как все механизмы,
работающие вхолостую.
   - Никогда не теряйте голову, - сказал, наконец, Хэвиленд. Он не смотрел
на Эрика, но руки его дрожали, а голос был  резок.  -  Вам  все  равно  не
удалось  бы  ликвидировать  замыкание,  разъединив   сетки.   Ради   бога,
_думайте_, прежде чем что-либо делать, иначе живым вам отсюда не выйти!
   Эрик, все еще дрожа, сел на табуретку. Снова  и  снова  он  представлял
себе, что было бы, если б он не отдернул руку, а прикоснулся к рубильнику.
Он видел себя пронзенным электрическим током, окостеневшим... Пот выступил
у него от ужаса.
   - Все дело в том, - гневно продолжал Хэвиленд, - что вы не должны  были
запечатывать прибор, не показав мне сеток. Я  бы  сразу  увидел,  что  они
поставлены слишком близко друг к другу.
   - Вас не было.
   - Так надо было подождать, черт вас возьми! - резко возразил  Хэвиленд.
- Теперь нам по крайней мере дня четыре придется расхлебывать  последствия
вашей самостоятельности. Можно  убивать  себя  работой,  но  быть  жертвой
собственной небрежности и трусости - по меньшей мере нелепо.
   После отчаянного окрика Хэвиленда они  в  первый  раз  посмотрели  друг
другу в глаза. На лице Тони Эрик увидел лишь гнев и  никакого  злорадства,
хотя тот легко мог бы использовать этот случай  для  доказательства  своей
правоты - теперь уже было ясно, что они не смогут уложиться в  назначенный
Эриком срок.
   Только сейчас Эрик понял, что без Хэвиленда, без его знаний и опыта ему
не обойтись. Если б не Хэвиленд, он, возможно, сейчас  был  бы  мертв.  Но
попробуйте-ка сказать: "Благодарю вас за то, что  вы  спасли  мне  жизнь".
Самое легкое - с достоинством отступить, сдаться. Кому бы сейчас пришло  в
голову спорить с Хэвилендом? Но внутреннее упрямство  не  позволяло  Эрику
смягчиться. Он должен  заставить  Хэвиленда  работать,  потому  что  иного
выхода нет.
   Он выслушал гневные слова Хэвиленда в полном молчании.
   - Вы говорите, это займет четыре дня? - спросил он.
   - Конечно. Сетки надо полировать, если не делать заново. Вы  сожгли  по
крайней мере целый метр. Внутренность камеры  нужно  очистить  от  мусора,
которым вы ее засорили. Наверняка дня четыре потребуется.
   - Значит, мы проведем испытание через четыре дня, - флегматично  сказал
Эрик.



        4

   Он был  строг  к  себе,  строг  к  Хэвиленду;  из-за  своей  постоянной
озабоченности стал строгим и к Сабине. Только однажды он стал мягче к  ней
- это было в тот день, когда им пришлось освободить квартиру.
   Еще дня за три до ухода они начали относиться к своему временному жилью
совсем по-другому.  Незаметно,  мало-помалу  они  от  него  отвыкали.  Так
медленно умирающий больной постепенно становится для окружающих все  менее
родным и близким.
   Последнюю ночь Сабина провела с Эриком, но все же комната  казалась  им
холодной и чужой. Они потушили  свет,  поцеловались,  пожелав  друг  другу
спокойной ночи, и еще долго молча лежали в темноте  с  открытыми  глазами.
Эрик, уставясь в потолок, пытался  разгадать,  о  чем  думает  Сабина.  Он
старался не шевелиться, делая вид, что спит.
   Казалось, целые часы прошли  в  молчании.  На  потолке  светлым  ромбом
отражался свет уличного фонаря. Золотистые  зайчики  бежали  по  стене  от
каждой проходящей машины. Оба лежали без сна  и  мучились,  и  каждый  так
остро чувствовал страданье другого, что им казалось: лучше всего  молчать.
Вдруг он обнял ее, и давившая на них темнота сразу как бы растворилась.
   - Тебе хочется плакать? - спросил он.
   - Да что толку в слезах? - вздохнула она. - Но здесь было так  чудесно,
правда, Эрик?
   - Лучшие дни в моей жизни, - сказал он. - Честное слово.
   - Эрик...  -  ласково  начала  Сабина,  как  бы  подготавливая  его  к,
серьезному разговору. - Скажи, ты совсем-совсем не жалеешь, что мы с тобой
жили тут?
   - Что за глупый вопрос?
   - Нет, ты так не отвечай. Скажи мне правду.
   - Ты хочешь сказать, не жалею ли я об этом сейчас, когда нам так тяжело
уходить отсюда?
   - Да, именно. Ведь теперь все нам будет казаться гораздо хуже.
   - Но мы были так счастливы, пока жили здесь.  Мы  будем  вспоминать.  А
потом, может быть, у нас будет и собственная квартира.
   - Зачем ты это говоришь? - мягко упрекнула она. - Ты же знаешь, что  по
крайней мере еще с год у нас не будет такой возможности.
   - Я тебе говорил, что мне сказал Хэвиленд. - Эрик  высвободился  из  ее
объятий и лег на спину, глядя в потолок. - Он не отрицает,  что  мы  можем
справиться за лето.
   - Только чтобы доказать тебе, как много зависит от везения.
   - И все-таки он признал,  что  это  возможно.  О,  я  все  понимаю,  но
послушай, Сабина... - Он приподнялся на локте, в  темноте  заглянул  ей  в
глаза и сказал с мольбой: - Позволь  мне  надеяться.  Чем  больше  я  буду
верить, что мы это сделаем, тем упорнее я стану работать. А чем  больше  я
буду работать, тем ближе буду к цели.
   Сабина провела пальцами по его лицу.
   - Я просто не хочу, чтобы тебе пришлось потом разочароваться, - сказала
она. - Ты все так остро воспринимаешь. Когда что-нибудь у тебя не ладится,
больше всего страдаешь ты сам.
   - Дай мне возможность три месяца изо всех сил надеяться и  работать,  и
пусть потом три месяца я буду страдать, если у меня ничего не выйдет.  Что
бы ты ни говорила, это все-таки лучше, чем коптить  небо  и  бездельничать
целых шесть месяцев. Сабина, позволь мне верить, что я это сделаю.
   В темноте она разглядела его взволнованное лицо.
   - Хорошо, Эрик, - сказала она, ласково улыбаясь.
   - Но ты тоже будешь верить?
   - И я должна? - спросила она, все еще с улыбкой.
   - Да, - засмеялся он, но она разглядела у него на глазах слезы отчаяния
и боли и, еле  сдержав  рыдание,  внезапно  охватила  его  голову  руками,
прижала к своей груди и стала горячо целовать.
   - Ты увидишь... - шептала она, - увидишь... Боже  мой,  я  так  верю  в
тебя!



        5

   После переезда в общежитие Эрик самозабвенно погрузился  в  напряженную
работу. Он приходил в лабораторию в восемь  часов  утра  и  оставался  там
допоздна. Хэвиленд был верен своему  слову.  Он  появлялся  в  лаборатории
далеко не каждый день, причем приходил обычно не раньше четверти  десятого
и, независимо от работы, уходил ровно в пять. Если Эрик прежде и  надеялся
заразить его собственным воодушевлением, то теперь убедился, что  все  его
усилия напрасны.
   И все-таки он не сдавался. Он вынудил Хэвиленда составить  список  всех
работ, которые необходимо было сделать, прежде  чем  приступить  к  опыту.
Эрик перепечатал этот бесконечный перечень через один интервал,  чтобы  он
казался как можно короче, и повесил над столом, за  которым  обычно  сидел
Хэвиленд. Каждое выполненное задание  он  вычеркивал  красным  карандашом.
Время шло, вездесущая пыль  медленно  покрывала  бумагу  серым  слоем,  но
свежие карандашные пометки все еще ярко рдели на ней,  пока  недели  через
две бумага не слилась с серой оштукатуренной стеной.
   Но хотя было очевидно, что дела, указанные в списке, не будут закончены
в месячный срок, Хэвиленд ни разу не сказал: "Я же вам говорил", а у Эрика
не было  оснований  упрекать  его  в  нарочитой  медлительности.  Хэвиленд
работал в своем обычном темпе и с такой бесстрастной  размеренностью,  что
иногда Эрику казалось: если в последнюю минуту последнего  дня  он  успеет
лишь наполовину завинтить какой-нибудь  винт,  то  ни  за  что  не  станет
завинчивать его до конца, а отложит до осени.
   Через три недели была выполнена лишь одна треть перечисленных в  списке
дел. Оставалось всего шесть дней, и вдруг за  пять  дней  красные  отметки
покрыли три четверти списка. Даже Эрик с трудом мог поверить,  что  работа
почти закончена. Меньше чем за неделю удалось сделать чуть ли не  половину
дела! Да ведь при таких темпах...
   В первый раз с тех пор, как был вывешен список, Эрик заговорил о нем  с
Хэвилендом.
   - Ну, что вы теперь скажете? - он указал  на  список.  -  Взгляните-ка.
Если бы вы дали мне еще неделю - одну только неделю, - нам  бы  ничего  не
стоило кончить работу.
   - Почему вы так думаете? - спросил  Хэвиленд.  Он  не  рассердился,  не
оборвал Эрика. Тон его скорее  был  снисходительно-усталым.  -  Вы  судите
только по длине списка.
   - Да ведь в списке перечислены все работы, и три четверти  из  них  уже
сделаны. Вы же не станете этого отрицать?
   Хэвиленд медленно, но упрямо покачал головой.
   - Осталось самое трудное. Этого за неделю никак не сделаешь.
   - Одну только неделю, - взмолился Эрик. - И если я  окажусь  неправ,  я
больше никогда и не заикнусь об этом.
   - Нет.
   - Вы же видите, вы сами никогда не думали, что мы столько успеем. Скажу
откровенно, я тоже не думал. Я просто надеялся наперекор всему, и  только.
Вы, конечно, согласитесь, что мы можем закончить работу за месяц. За  один
только месяц.
   - Только что вы просили неделю.
   - Месяц или неделя - не все ли равно? Ведь это совсем ничтожный срок.
   - Следовательно, - твердо сказал Хэвиленд, - если мы начнем осенью,  то
кончим в ничтожный срок.
   - И это ваше последнее слово?
   - Самое что ни на есть последнее. - Хэвиленд немного помолчал, и за эти
несколько секунд от его спокойной уверенности не осталось и следа. -  Ради
Бога, Горин, дайте же мне передохнуть!  Целый  месяц  вы  тянете  из  меня
душу!..
   - Я ни разу ни о чем вас не просил.
   - Вы вбили себе в голову, что,  если  будете  торопиться,  я  не  смогу
отстать от вас. Думаете, я не знаю, что у вас на уме? Вы расставляете  мне
ловушку, - гневно сказал  он,  но  потом  махнул  рукой  и  отвернулся.  -
Впрочем, на вашем месте я наверняка поступал бы так же. Поймите же, что  я
тоже хочу добиться своего этим летом, и для меня это так же важно, как для
вас - ваша цель. Так же важно! - горячо повторил он.  -  Но  я,  черт  вас
побери, поступаю гораздо честнее. Я все время стараюсь вам помочь.  Вы  же
не помогаете мне ни капли. Ни капли.
   - Ладно, - устало  сказал  Эрик.  -  Сдаюсь.  -  Решившись  наконец  на
капитуляцию, он почувствовал даже облегчение, но вместе  с  тем  это  была
такая мука, такое горькое поражение! С  чувством  полного  безразличия  он
опустился на табуретку. - Простите меня за все. Просто мне очень  хотелось
закончить поскорее.
   Он взглянул на Хэвиленда - тот смотрел на  него  смущенно,  как  всегда
после того, как ему случалось погорячиться.
   - Вы придете завтра хоть на минутку? - спросил Эрик. -  Я  просто  хочу
знать насчет лаборатории, когда вы ее запрете  и  когда  мне  запечатывать
прибор.
   - Вероятно, я загляну с утра,  -  ответил  Хэвиленд.  Он  посмотрел  на
письменный стол, потом на Эрика и отвернулся. - Вот что я вам скажу. Я  не
буду запирать лабораторию. Можете работать самостоятельно, сколько хотите.
- На лице Эрика мелькнул проблеск надежды. - Раз в  неделю,  по  утрам,  я
буду к вам наведываться, - словно через силу сказал Хэвиленд. - Но  больше
ни на что не рассчитывайте.




        ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ


        1

   Убедившись, что Хэвиленд не переменит своего решения, Эрик подумал, что
надо рассказать обо  всем  Сабине,  но  не  знал,  в  каком  виде  ей  это
представить - как хорошее известие  или  как  дурное.  Он  сам  внушил  ей
надежду, что сможет удержать Хэвиленда и что работа будет закончена летом,
и вот теперь все рухнуло.
   Она выслушала его, как  обычно,  с  молчаливым  сочувствием,  тревожась
больше за него, чем за себя.  В  ее  спокойных  серых  глазах  было  такое
выражение, словно она понимает все гораздо лучше, чем он,  словно  он  был
актером, пылко произносившим монолог,  а  она  -  сочувствующей  публикой,
которой он нравится и которая с волнением следит  за  его  страданием,  но
видит также все, что происходит на сцене вокруг него, и знает,  что  пьеса
еще далеко не кончена.
   - Из этого следует одно, милый: нам тоже надо взять отпуск, -  спокойно
сказала она. - Мне полагается десять дней. Давай куда-нибудь поедем.
   - Как же я могу уехать? - возразил он. - У меня ведь нет времени.
   - Ну,  десять  дней  ты,  конечно,  можешь  выкроить.  -  Она  умоляюще
улыбнулась. - Тебе так нужно отдохнуть! Ведь ты  просто  сам  на  себя  не
похож.
   - А где мы возьмем денег?
   Сабина пожала плечами.
   - Это обойдется недорого. Поедем в Провинстаун. Ты любишь океан?
   - Разве Провинстаун у океана?
   - А ты не знаешь, где Провинстаун? - спросила она.
   - Никогда в жизни о нем не слыхал.
   - Ты шутишь!
   - А почему я должен знать какой-то Провинстаун? У меня на  родине  есть
такие города, о которых ты тоже никогда не слыхала.
   - Неужели ты никогда не слыхал о Юджине О'Нейле?
   - Неужели ты не слышишь, какой у тебя снисходительный тон?
   - Вот я тебя и рассердила, - серьезно, но без упрека сказала она. - Ну,
ударь меня.
   Эрик был более чем расс