не будем  злиться,  -  сказал  Эрик.  -  Я  уже  не
сержусь. Будьте моей девушкой хотя бы только на сегодня, хорошо?
   - Да. - Опустив голову, она смотрела вниз, на витрины магазинов, но  он
догадался, что она улыбается.
   - Нет, скажите это как следует, - настаивал он. - Скажите: "Я,  Сабина,
буду твоей девушкой, Эрик, только на один  сегодняшний  день".  Вы  должны
сказать это.
   Затянутой в перчатку рукой Сабина сжала его руку, и  это  прикосновение
напомнило Эрику позавчерашний вечер, когда он вел ее в кухню.
   - Страшно глупые слова. Кроме того, слишком длинно.
   - Тогда пустите мою руку. - Он попытался высвободить  пальцы,  но  она,
смеясь, не выпускала их.
   - Как не стыдно цепляться за руку постороннего мужчины, ведь вы даже не
его девушка!
   - Я же сказала, что буду вашей девушкой.
   - Это я сказал, а не вы. Вы еще так  неразвиты,  что  у  вас  не  могло
хватить на это соображения.
   - Идите к черту, - расхохоталась она.
   - Скажите: "Я, Сабина, велю тебе, Эрику, идти к черту".
   Она быстро обернулась и хотела что-то сказать, но вдруг загляделась  на
его тонкое, юное лицо. Он был тщательно выбрит, но кожа на его  подбородке
была совсем гладкая и нежная, точно он никогда не употреблял  бритвы.  Она
смотрела на его рот и устремленные на нее глаза. Ей захотелось  поцеловать
его.
   - Подите ко мне, - сказал он, внезапно охрипшим голосом.  -  Подите  ко
мне, я вас поцелую.
   - Не сейчас, - ответила она, отодвигаясь, но не выпуская его руки. - Не
сейчас. Потом. Обещаю вам.
   Они позавтракали в дешевом ресторанчике Чайлдса, и  Сабина  обнаружила,
что Эрик еще не видел ни Статуи свободы,  ни  Аквариума,  ни  нью-йоркских
музеев, ни театров, и вообще ничего, кроме университета и  еще  нескольких
мест, связанных с его работой.
   - А вы что видели из всего этого? - спросил он.
   - Все, и по сотне раз, особенно в то время, когда я  была  безработной.
Давайте поедем в Бэттери-парк и прокатимся на катере.
   Покатавшись на катере, они долго гуляли по Уолл-стрит. Стало темнеть, и
стук каблуков Сабины гулко отдавался на пустынной улице. Эрик увлек  ее  в
подъезд какого-то большого банка, и там они поцеловались. Он  сказал,  что
любит ее, но Сабина промолчала и только потерлась щекой о  его  щеку.  Они
вышли на темную улицу и еще дважды  останавливались,  чтобы  поцеловаться.
Сабина обвивала руками его шею, тесно прижимаясь к  нему  стройным  телом.
Они закусили в ресторане на Юнион-сквер и, наконец, устав от ходьбы, зашли
в кино на 53-й улице.  После  сеанса  он  пересчитал  деньги  под  уличным
фонарем и решил, что хватит, чтобы довезти ее домой на такси. Она пыталась
было протестовать против такого мотовства, но,  сев  в  машину,  сразу  же
очутилась в его объятиях. С каждым новым поцелуем ее губы казались ему вся
мягче и податливее.
   Машина остановилась на 155-й улице, между Бродвеем  и  Амстердам-стрит,
но Сабина не позволила Эрику отпустить такси.
   -  Нет,  Эрик,  пожалуйста,  не  надо.  Ведь  потом  нам  будет  только
труднее...
   - Неужели то, что вы сказали утром, остается в силе? Вы не  передумали?
- печально спросил Эрик. Он стоял рядом на тротуаре, без шляпы. С реки дул
сильный ветер, но Эрик по-прежнему остро ощущал запах  ее  пудры,  теплоту
щек и прикосновение ее губ. - Я было надеялся...
   Сабина покачала головой.
   - Нет, Эрик. Просто... спокойной ночи.
   Она повернулась и вошла в вестибюль. Тяжелая дверь захлопнулась за нею,
муслиновые занавески на стекле скрыли ее из виду. Она так  ни  разу  и  не
оглянулась. Постояв немного, Эрик отошел от двери и рассчитался с шофером.
   Весь следующий день он ходил, как в  тумане.  В  половине  седьмого  он
позвонил Сабине. Мужской голос попросил подождать, но через минуту сказал,
что Сабины нет дома. Эрик снова позвонил в девять, но тот же голос сказал,
что она вышла час тому назад.
   Всю неделю он звонил ей ежедневно и каждый раз просил передать ей  свой
номер телефона. Ему отвечал все тот же мужчина, он ни разу не  рассердился
и не высказал раздражения, хотя, по-видимому, сразу же узнавал  Эрика.  Он
покорно и даже грустно отвечал, что Сабины нет дома. На  следующей  неделе
Эрик позвонил только раз, а потом совсем перестал звонить. Ведь  у  Сабины
есть номер его телефона, говорил  он  себе,  пройдет  время,  и  она  сама
позвонит. Все будет хорошо, убеждал он себя, но в этом  внутреннем  голосе
была та наигранная веселость, с какою взрослый лжет ребенку.



        6

   Эрик снова принялся за работу, и дни,  как  прежде,  быстро  замелькали
один за другим. Приближались экзамены, которые должны были сдавать  и  его
студенты и он сам, и, словно этого было мало, ему предстояло еще  получить
степень магистра; правда, для этого не требовалось  защищать  диссертацию,
но руководство факультета устраивало кандидатам ряд  экзаменов,  длившихся
несколько дней. Припоминая свои прошлые экзамены, Эрик убеждался, что  ему
нечего особенно бояться, но подготовка к ним ложилась на его плечи тяжелым
грузом. Однажды профессор Фокс упомянул  в  разговоре  о  письме,  которое
получил недавно от Хэвиленда, и в  Эрике  внезапно  зашевелилось  чувство,
похожее на ревность. С  минуту  он  раздумывал,  не  следует  ли  написать
Хэвиленду и напомнить о его обещании, но тут же решил, что самое лучшее  -
как  можно  основательнее  подготовиться,  чтобы  Хэвиленд   действительно
захотел взять его в помощники, независимо от обещания.
   Единственным разделом классической физики, который  Эрик  пока  не  мог
увязать со своей будущей работой, являлась термодинамика -  курс,  который
читал Эрл Фокс.
   Манера, с какою  Фокс  читал  лекции,  напоминала  наставления  бывшего
светского льва своему внуку, впервые в жизни  проведшему  беспутную  ночь.
Фокс был терпелив, полон снисходительного сочувствия к молодежи, и в то же
время он явно скучал и подтрунивал  над  нею.  К  студентам  он  относился
великодушно, потому что пригляделся к ним за все эти годы и  нисколько  не
сомневался в том, что сулит им будущее - сначала период увлечения  наукой,
затем охлаждение и, наконец, сознание тщетности своих усилий, ибо какая бы
большая работа ни была проделана за время научной деятельности, последний,
самый драгоценный кусочек жизни всегда доживаешь уже без всякого  интереса
к своему делу.
   Сущность предмета, который преподавал Фокс,  никак  не  соответствовала
его бесстрастному изложению. Термодинамика занимается изучением энергии  и
ее переходов из одной формы в другую. В который раз, знакомя  студентов  с
основами этой науки, фоке указывал, что  при  любом  переходе  энергии  из
одного вида в другой, как, например, при сгорании бензина в моторе или  во
время работы подъемного крана, известное количество энергии превращается в
тепло, вызванное трением, и становится непригодным к использованию.
   Таким образом, при каждом превращении  выделяется  какое-то  количество
неиспользованной энергии, увеличивающее "мертвое поле" потерянной энергии;
имя его - энтропия. Этот вывод Фокс всегда сообщал без  малейшего  оттенка
сожаления, так как энтропия была для него реальностью: ему  казалось,  что
он сам живет среди такого мертвого поля.
   Вопросы Эрика он выслушивал с невозмутимым  видом.  Эрик  нравился  ему
больше, чем  кто-либо  из  аспирантов  физического  факультета,  нравился,
поскольку  ему  вообще  могли  нравиться  люди  младшего  поколения.   Ему
нравилась энергия Эрика, потому что в ней не было наглой назойливости, и в
то же время это качество было ему неприятно - он считал его недолговечным,
обманчиво-многообещающим и слишком опустошающим человека после  того,  как
оно исчезнет.
   - Нет, - сказал он однажды, - пока еще слишком мало известно об атомном
ядре, чтобы браться за вычисление энтропии.  Термодинамика  имеет  большое
значение в этой области вследствие того, что  она  дает  представление  об
энергии. Энергию легко измерить, и потому ядерные частицы они различают по
характерным уровням их энергии.
   Когда Эрик спрашивал о подобных вещах у других профессоров, они  обычно
говорили в  ответ:  "Нам  известно  только  то,  что..."  или:  "Мы  можем
утверждать только то, что..."
   Фокс сказал "они", будто речь шла о каких-то посторонних людях, но Эрик
не заметил этого. Он думал  только  о  том,  что  если  в  области  физики
предстоит еще много работы, то он хотел бы взять ее на себя.


   Наступила пора экзаменов, потом и они остались позади, и  Эрик  получил
степень магистра.  Затем  начался  летний  курс  лекций.  Эрик  преподавал
студентам физику, и только во второй половине  семестра  спохватился,  что
весна давным-давно прошла. Незаметно подошло начало осеннего  семестра,  и
как-то в  сентябре  Эрик  узнал,  что  Хэвиленд  вернулся  в  Колумбийский
университет, а на другой день нашел у себя под дверью записку о  том,  что
ему звонила Сабина и просила ей позвонить.




        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


        1

   Эрик встретился с Хэвилендом случайно.  Он  поднимался  на  лифте,  как
вдруг, поравнявшись с площадкой какого-то этажа, увидел сквозь  стеклянную
дверцу человека, поджидающего лифт.
   Эрик узнал Хэвиленда, и сердце его екнуло. Он медленно вышел из кабины.
   - Доктор Хэвиленд! Вы уже вернулись?
   Тот поглядел на него с вежливым удивлением и улыбнулся.
   - Да, всего несколько дней назад.  -  Он  повернулся  к  лифту,  словно
опасаясь, что не успеет нажать кнопку и лифт вызовут с другого этажа, и по
этому жесту, по  тону  ответа  Эрик,  весь  похолодев,  вдруг  понял,  что
Хэвиленд его не узнал.
   - Мне бы хотелось как можно скорее поговорить с вами, - сказал Эрик.  -
Я хочу напомнить вам обещание, которое вы мне дали.
   - Я дал вам обещание?
   - Да. Прошлым летом, перед вашим отъездом, на приеме  у  Фокса.  Вы  не
помните? Я был с Максуэлом.
   Хэвиленд наморщил лоб и покачал головой, не забыв,  однако,  на  всякий
случай войти в кабину лифта.
   - Послушайте, - сказал он несколько виновато, - может быть, вы  зайдете
ко мне в кабинет? Я сейчас там буду. Комната номер шестьсот двенадцать.
   Хэвиленд захлопнул дверцу, и кабина  поехала  вниз;  Эрик  проводил  ее
глазами. Он был подавлен странным чувством  внутренней  пустоты  и  обиды,
словно  кто-то  совершил  ужасную  ошибку,  за  которую   ему   приходится
расплачиваться. Ему казалось, что все его планы рухнули и будущего  больше
не существует.
   Он не стал ждать лифта и бегом спустился по девяти  пролетам  лестницы.
Стукнув в дверь Хэвиленда, он сейчас же открыл ее и вошел.
   Кабинет  Хэвиленда  был  невелик,  выбелен   известкой   и   ничем   не
примечателен. Верхнюю половину стены напротив письменного  стола  занимала
классная доска. На ней двумя  разными  почерками  были  написаны  какие-то
непонятные Эрику уравнения, словно Хэвиленд  вел  с  кем-то  теоретический
спор. На полу возле двери стоял небольшой элегантный чемоданчик.
   Хэвиленд сидел, развалясь в кресле. Даже  без  пиджака,  с  засученными
рукавами  рубашки,  он  сохранял  изысканно   щегольской   вид.   Хэвиленд
заговорил, не дав Эрику открыть рта.
   -  Знаете,  я  должен  извиниться,  -  сказал  он.  -  Кажется,  теперь
припоминаю. Ваша фамилия Гордон, не правда ли?
   - Горин.
   - Ах да, конечно. Кажется, я обещал взять вас к себе в лабораторию. Но,
- он пожал плечами, - в настоящее время я вам ничего не  могу  предложить.
Видите ли, мне нужно проделать ряд опытов. Вопрос в том, с какого  начать.
Вот это я и стараюсь теперь решить.
   - Но неужели сейчас нет _никакой_ работы? Ведь независимо  от  того,  с
какого опыта вы начнете, вам, наверное, потребуется какое-то оборудование,
которое потом может пригодиться для любого опыта?
   - Как вам сказать... - Хэвиленд провел по щеке ногтем большого  пальца.
- Не обязательно. Вы знакомы с современным состоянием ядерной физики?
   - Не особенно. Я кое-что читал, но...
   Хэвиленд поглядел в окно, затем перевел на Эрика бесстрастный взгляд.
   - Значит, мне придется объяснять вам все с самого начала.  Если  вы  не
возражаете, конечно.
   - Нет, пожалуйста, - сказал Эрик. Он не мог понять, подготовка ли это к
отказу или первый признак победы, и принялся слушать  с  двойною  целью  -
узнать что-то новое  и  разгадать  намерения  Хэвиленда.  -  Нисколько  не
возражаю.
   Хэвиленд  продолжал  смотреть  на  него  с  тем  же   странно-спокойным
выражением. У него был большой запас ничего не значащих вопросов  и  фраз,
казавшихся ему самому настолько банальными и бесцветными, что в его  устах
они звучали тонким сарказмом.
   Фраза "если вы не возражаете" должна была послужить  Эрику  сигналом  к
извинениям за то, что он посмел явиться  к  Хэвиленду  без  всяких  знаний
предмета, который хотел избрать своей  специальностью,  и  к  немедленному
уходу. Но  Эрик  понял  эти  слова  буквально,  и  Хэвиленда  это  сначала
поставило в тупик, потом чуточку рассердило и в  конце  концов  показалось
забавным.  Еще  момент  -  и  он  неожиданно,  к  собственному  удивлению,
заговорил с юношей серьезно, без всякого сарказма:
   - Ну, ладно. Так вот в чем дело. Фактически об атомном ядре  ничего  не
известно. За последние два года в  этой  области  была  проделана  большая
работа, но все это пока ни к чему не  привело.  Ожэ  в  Париже,  Чэдвик  в
Англии, другие ученые в Германии и в  России  -  все  пытались  по-разному
решить одну и ту же задачу: расщепить атомное ядро и  посмотреть,  что  из
этого выйдет, но... - он покачал головой, - результаты у  всех  получались
разные. В некоторых случаях возникало новое излучение, по проникающей силе
превосходящее все, что мы до сих пор знали, Что это за излучение? Что  оно
означает? Откуда взялось? Не знаю. Я даже не знаю, как подойти  к  решению
этой загадки, - мне нужно посидеть за столом, подытожить  результаты  всех
исследований и сделать какие-то выводы для себя. А  сколько  еще  придется
над этим сидеть - не имею представления.
   - Понимаю, - медленно сказал Эрик. - Другими словами,  вы  меня  гоните
прочь.
   - Ну, это слишком уж сильно сказано...
   - Но по сути это так и есть, не правда ли?
   - Погодите, - сказал Хэвиленд. - По вашему лицу я вижу,  что  все  ваши
планы летят к черту, но что  я  могу  поделать?  Знаете  что,  не  в  моем
характере давать такие неосторожные обещания. Не может быть,  чтобы  я  не
сказал еще чего-нибудь, потому что никогда в жизни я не даю  обещаний,  не
оставив для себя лазейки, чтобы в случае чего увильнуть.
   - Да, вы поставили мне некоторые условия...
   - Вот это, пожалуй, вероятнее. Какие же именно?
   - Я должен доказать вам,  что  справлюсь  с  работой,  должен  получить
разрешение Фокса и должен изучить лабораторную технику.
   - Ну и что же, изучили вы лабораторную технику?
   - Я не успел. Видите ли... - Что толку было оправдываться? - Нет, я  ее
не изучил.
   - Так. А как обстоит дело с Фоксом?
   - Я решил сначала переговорить с вами. Я думаю, что гораздо лучше, если
просьба будет исходить от вас.
   - Значит, вы _не_ говорили с ним. А ваша докторская степень?
   - О, что вы, меня не допустят к защите еще  месяцев  шесть.  Не  раньше
весны, во всяком случае.
   Хэвиленд выпрямился в кресле.
   - Тогда что же вы делаете из меня Иуду-предателя?
   - Но ведь остается еще одно условие, - сказал Эрик. - Я должен доказать
вам, что справлюсь с работой.
   Хэвиленд невольно рассмеялся.
   - Ну? - спросил он уже другим тоном. - Вы считаете, что справитесь?
   - Уверен в этом. Посадите меня в лабораторию - и вы сами  увидите.  Мои
руки привыкли к работе. Я справлюсь.
   - Вы безнадежны, -  вздохнул  Хэвиленд.  -  Вы  совершенно  безнадежны.
Убирайтесь отсюда, получите докторскую степень и приходите через  полгода.
К тому времени я что-нибудь надумаю.
   Эрик внимательно поглядел на него,  стараясь  угадать  его  настроение,
потом, повинуясь интуитивному порыву, внезапно спросил:
   - Значит, вы сами поговорите с Фоксом?
   - _Я_ поговорю с Фоксом? Откуда вы это взяли?  Ну,  знаете...  Впрочем,
ладно, - сказал он безразличным тоном. - Я с ним поговорю.
   - И еще вот что, - сказал Эрик, подавляя в  себе  ликованье,  вызванное
этой неожиданной уступкой. - Я знаю, что у вас есть пустая  лаборатория  -
ею никто не пользуется и  там  ровно  ничего  нет.  Мне  бы  только  иметь
помещение, чтобы я сразу мог взяться за дело, - больше мне ничего не надо.
   Хэвиленд закурил сигарету и несколько раз затянулся.
   - Я бы не назвал вас настойчивым, - задумчиво сказал он, -  потому  что
это было бы слишком мягко сказано. Ладно. Я  позабочусь,  чтобы  вам  дали
ключ.
   - Канцелярия сейчас открыта, - напомнил Эрик. - Мы можем сделать это не
откладывая.
   - Нет, - упрямо  сказал  Хэвиленд.  -  Мне  некогда.  Я  сейчас  ухожу.
Приходите в понедельник.
   В дверь постучали.
   - Войдите, - отозвался Хэвиленд.
   Вошли мужчина и дама. У обоих был такой вид, словно они ожидали увидеть
какие-то чудеса. Мужчине было около сорока, даме - лет  тридцать.  Еще  не
рассмотрев их как следует, Эрик сразу почувствовал, что  они  богаты,  ибо
деньги  выделяют   особое   излучение,   которое   воспринимается   раньше
впечатлений от одежды, голоса и манеры  держаться.  Мужчина  был  довольно
грузен, но серый костюм из шерстяной фланели  сидел  на  нем  превосходно.
Женщина была  белокура  и  обладала  тем  изысканным  изяществом,  которое
наводит на мысль о мягких тканях и  дорогих  духах.  Они  остановились  на
пороге.  В  этих  стенах  такие   посетители   производили   на   редкость
экзотическое впечатление.
   - Но это вовсе не лаборатория! -  воскликнула  молодая  женщина.  -  О,
Тони, какое разочарование!
   Хэвиленд, улыбаясь, встал.
   - Хэлло, Лили! Хэлло, Дональд!  Простите,  что  заставил  вас  тащиться
наверх, но я был занят. Это мистер Горин. Мистер и миссис Питерс.
   Гости вежливо кивнули Эрику.
   - Если мы помешали. Тони,  -  сказал  мистер  Питерс,  -  то  мы  можем
подождать внизу, в машине.
   - Вздор, - сказал Хэвиленд, - мы уже кончили.
   Он надел пиджак и галстук.
   - А я-то надеялась увидеть  настоящую  лабораторию!  -  сказала  миссис
Питерс с  очаровательно  грустной  ужимкой.  -  Оказывается,  это  обычный
служебный кабинет. Или это - монашеский аскетизм гения?
   - Подождите, скоро я смогу показать вам настоящую  лабораторию.  Мистер
Горин хочет помочь мне в ее устройстве.
   Эрик просиял - эти слова окончательно убедили его в том, что он принят.
   - А вы тоже физик, мистер Горин? - спросила миссис Питере. - До сих пор
я  знала  только  одного  физика  -  Тони,  и  как-то  сразу  трудно  себе
представить, что на свете есть еще и другой.
   Мистер Питерс  оглядывал  комнату.  В  этот  момент  он  был  похож  на
аукционного оценщика, который  прибыл  на  ферму  описывать  имущество  и,
покусывая верхнюю губу, выдерживает долгую, томительную паузу, прежде  чем
назначить цену оптом.
   - Джек, вероятно, еще не бывал тут? - спросил он.
   Хэвиленд засмеялся.
   - Нет, мой брат - человек деловой, для пустяков у него нет времени.
   - Я бы не сказал, что это пустяки, - протянул мистер Питере,  хотя  это
явно было сказано только из вежливости. - Но, в конце концов,  Джек  несет
огромную ответственность перед всей семьей. Вот уже  год,  как  мы  с  ним
компаньоны, и я мог убедиться, насколько серьезно он относится к делу.  Но
на вашем месте  я  бы  подождал  приглашать  его,  пока  не  будет  готова
лаборатория.
   - Я не стремлюсь поразить его, Дональд. Ну, пошли?
   Эрик  наблюдал  за  ними  со   странным   чувством.   Хэвиленд,   снова
безукоризненно одетый, стоял рядом  со  своими  друзьями,  держа  в  руках
элегантный, с разноцветными наклейками, чемоданчик. В нем сразу  произошла
какая-то неуловимая перемена. Он как бы перенесся в  другой,  недосягаемый
мир. Между этими тремя людьми появилось нечто общее, словно чета Питерсов,
чуждая здешней атмосфере, перетянула Хэвиленда на  свою  сторону,  оставив