вил  их  в  рот.
Задумался.
   - Как ни крути, а в город идти придется, - признал он наконец. - Тебе
туда прямая дорога, Зимородку  тоже  вот  помочь  надо,  пристроить  его
покамест на первое время. Да и у меня там  дела.  Только  вот,  думается
мне, неплохо отдохнуть бы нам чуток.
   - Здесь постоялый двор недалеко, -  сказал  вдруг  Зимородок.  -  Вот
только дорого, наверно...
   - Да не дороже денег... А откуда ты знаешь?
   - Так, - он потупился. - Просто - знаю.
   Некоторое время они  молча  собирались  в  дорогу,  чистили  котелок,
заливали костер.
   - Жуга! - позвал вдруг Зимородок.
   - Что? - обернулся тот.
   - Я... я с тобой хочу.
   - Ну, так пошли.
   Тот долго не отвечал, сосредоточенно о чем-то размышляя.
   - Я города боюсь, - сказал он, наконец. - Уж лучше  я  тут  останусь.
Там, на дворе кузнец живет, может, возьмет в ученики.
   - Толковый мастер-то?
   - Да, вроде бы.
   - Ну ладно. - Жуга вскинул котомку. - Был бы только человек  хороший,
а остальное... Будь по-твоему.
   Парнишка придвинулся поближе.
   - Жуга...
   - Ну?
   Тот помолчал, кусая губы.
   - Если тебе не трудно... Погладь меня еще разок, а?
   Жуга помедлил и вдруг влепил мальчишке такую затрещину, что тот  лишь
чудом  не  свалился  в  воду.  Мгновенье  Зимородок  ошарашенно  смотрел
травнику в глаза, затем набросился,  вцепился  пальцами  в  рубаху.  Два
тела, рухнув, покатились по песку. Парнишка  оказался  сверху,  зарычал,
оскалился. Жуга вдруг рассмеялся, вывернулся ловко и взъерошил  пятерней
его белые волосы.
   - Ну вот, совсем другое дело! -  усмехнулся  он.  Зимородок  медленно
приходил в себя, с недоуменьем глядя на Жугу. Здесь не было ни злобы, ни
насмешки, здесь было что-то новое, сродни всем  тем  щенячьим  дракам  и
забавам, которые давно уж стерлись в  памяти,  и  только  изредка  вдруг
вспоминались с тянущей тоской. И все же...
   Жуга уселся, подбирая ноги под себя, и долго молчал,  глядя  на  свое
отраженье в холодном зеркале реки.
   - Смотри - река, - сказал он Зимородку.  -  Вчера  мы  были  там,  но
сегодня там другая вода. Нельзя два раза окунуться в ту же воду. Вчера я
гладил пса, теперь ты человек, так не ищи пути назад. Назад дороги  нет,
ты понимаешь?
   Зимородок молчал.
   - Мир человека темен и жесток. Учись бороться, Снежок, - говорил  меж
тем Жуга. - Делай, что  хочешь,  только  другим  не  мешай.  А  ласка...
Друзья, любимая - все  само  придет.  Псы  тоже  вон  тебя  не  очень-то
ласкали.
   - Я понял, - медленно ответил тот. - Но ты... Ты ведь тоже мой друг?
   Жуга вздохнул.
   - Надеюсь, что - да, - ответил он.
   Зимородок прищурился в хитрой усмешке:
   - И ты больше не ударишь меня?
   Жуга пожал плечами:
   - Кто знает!
   - Ну, тогда - держись!
   Снежок вскочил, и Жуга кувырком полетел на песок.
 
*** 
 
   Никогда  не  угадаешь,  кого  сегодня  занесет  на  постоялый   двор!
Позавчера прошел большой торговый обоз, вчера - лишь  пара  верховых,  а
вот сегодня - трое странников остановились погостить. Один чернявый и  с
клинком у пояса, а два других - те малость потощее будут, и  похожи  меж
собой, может, братья, а может, еще какие родичи. Да кто их разберет.  Да
все равно кто, лишь бы платили, да столы не ломали.
   Хозяин вбил пробку обратно в бочку, подхватил  наполненные  кружки  и
двинулся к столу, не переставая говорить.
   - Вот пиво, как заказывали! А попозже и ужин приспеет. Откуда  идете?
Издалека? Торопитесь, небось? Ну-ну... А то, так оставайтесь на  ночлег,
сеновал вам постелю. Дороги нынче опасные, да и ночи холодные. Ну, вам с
саблей бояться нечего... А вот говорят еще, - придвинулся  он  ближе,  -
что будто бы собаки нынешней весной уж больно озоруют.
   - Дело говорят, - кивнул чернявый. Потер рукой глаза, поправил саблю.
- Видели мы их. Что правда, то правда - совсем озверели.
   - Вот и я о том же! - взмахнул рукой кабатчик. - Ночами  из  дому  не
выйдешь - боязно... Вот у меня, к примеру взять, недавно пес в хозяйстве
был! Ох и пес был, доложу я  вам!  Умный  -  страсть,  не  поверите!  Да
молодой еще, горячий, вот и сбежал к таким вот, в стаю... Даст  бог,  не
пропадет, вернется к лету. Вы, может, видели его  -  такой  весь  белый,
словно снег? Тут где-то должен бегать.
   Парнишка, что был младше всех, глотнул из кружки, сморщился и опустил
ее на стол. Кабатчик усмехнулся понимающе. Пацан еще. Известное  дело  -
пиво по первому разу никому не нравится. Чернявый покосился на хозяина и
тоже усмехнулся за компанию.
   - А как же, видели! - ответил он.
   А рыжий странник вдруг добавил:
   - Он не вернется.
 
Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 
 
8 
 
   В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.
   "Я думал, ты убил его."
   - Кого? Дьердя?
   "Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы."
   - Он с лихвой вернул мне долг, - ответил Жуга, вновь развязывая  свой
мешок. - Спас жизнь и мне, и Зимородку. А еще  учил  меня  сражаться  на
саблях. Я расстался с ним в  Маргене  -  он  собирался  там  наняться  к
кому-нибудь в охрану. Больше я о нем не слыхал.
   Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб,
запустил в него лапу, выволок сочившийся  медом  кусок  и  принялся  его
жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил из короба еще один. Довольно
урча, облизал широченную липкую лапу.
   "Ах-р... Удружил. Славный медок."
   Травник усмехнулся.
   - Как-то раз из-за этого самого меда я попал в такую переделку!
   "Твой меч... Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя."
   - Это было в городе, перед войной. Я не думал... не хотел,  -  сказал
Жуга и опустил глаза. - Так получилось.
   "Также, как и с медом?"
   - Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
 
ПРАХ И ПЕПЕЛ 
 
   - Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык!.. а как еще  назвать  весну,
нагрянувшую в город? Вот то-то... Это наверно где-нибудь в  лесу  или  в
полях весенняя пора -  сплошное  любованье:  там,  ручьи,  проталинки  и
птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше, и ни меньше, а  здесь  у
вас весна - просто бедствие какое-то. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь
только оттепель наступает, все то дерьмо, что вылили из окон  и  дверей,
течет под солнцем, вонь  -  хоть  на  крышу  лезь,  до  первых  гроз  не
продохнешь. Да и с крыш тоже валится - вон, к примеру взять, меня  вчера
едва сосулькой не прибило!  Чего?  Дождик?  На  хрена  мне  сдался  этот
дождик, господи прости - одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну
а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все  пути  ведут  к
нему, и всяк старается от  этого  отречься,  когда  распутица  приходит.
Распутица, она и впрямь, как девка - вредная, распутная и никому проходу
не дает. Пешком не всякий проберется, чего уж о подводах говорить!  Я  ж
говорю - дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы  все  подъели,  вот  и
сидите на бобах... Дороги, ха! Кисель! Недавно видел  -  лошадь  чуть  в
грязи не утонула... вместе с всадником. Вот те и "да ну"! Сам ты трепло.
Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и  тебе  тоже?
Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
   Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу
в раскрытое окно, как из бочонка  пенная  струя.  Кто  из  прохожих  был
поблизости, шарахнулись скорее прочь от входа, а через  миг  обшарпанная
дверь корчмы под желтым колесом вдруг распахнулась с громким треском,  и
чье-то тело вылетело вон, упавши на брусчатку  мостовой,  проехалось  на
животе, взрывая носом уличную грязь, и попыталось встать, но тут большой
и, видимо, увесистый мешок, что вышвырнули следом, настиг его и  повалил
обратно. Корчма грохнула хохотом, засвистела, заулюлюкла, кто-то плюнул,
кто-то погрозил кулаком,  и  подгулявшая  компания  отправилась  обратно
пьянствовать.
   Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплевываясь, и  подтащил  к
себе мешок. Огляделся. Прохожие, отворачиваясь и пряча улыбки, проходили
мимо, спеша по своим делам, и лишь один, худой  и  рыжий,  с  посохом  в
руках, остался стоять, глядя  сверху  на  него  слегка  насмешливо  и  с
укоризной. Посох был березовый, недавно срубленный, белесая кора на  нем
еще кудрявилась тонкими пленочками.
   - Что, схлопотал? - спросил беззлобно рыжий  странник  и  усмехнулся,
протягивая руку. - Вставай, а то застудишься.
   - Тебе-то что за дело... - буркнул  тот,  поднялся  на  ноги,  кряхтя
потер отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно пошатывало,  мешок  в
руках тянул его куда-то  в  сторону.  Не  замечая  протянутой  руки,  он
привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца.
   - Ты кто т-такой?
   - Да проходил вот мимо, гляжу: летит чего-то. Ты как? Башка цела?
   - Не твое дело... А вот раз ты такой сердобольный,  угостил  бы  меня
пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
   - Ну ты, братец, совсем обнаглел, - усмехнулся странник. - А ну,  как
я не угощу?
   - А нет, ну так и хрен с тобой,  -  ответил  тот.  -  Мне  все  равно
сегодня помирать.
   - Что? - странник поднял бровь. - С чего ты это взял?
   - С того... Ну, так поставишь пива?
   Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
   - Пошли.
 
*** 
 
   Тревожно было в городах, тревожно в селах.  Худые  вести  доходили  с
окраин.  С  юга  шла  война  -  в  который  раз,  не  сосчитать,  отряды
оттоманских  турок,  порезав  на  горах  заставы   сербов-граничар,   не
повернули вспять, удовлетворившись награбленным, а двинулись походом  на
Валахию и Дакию, и дальше - куда аллах поведет.  А  тут  еще  откуда  ни
возьмись вдруг выползла холера  -  поганая  сестра  весеннего  ненастья,
выползла и гуляла в городе почти что целый месяц, терзая жителей от мала
до велика без разбору, в кровь  выгрызая  потроха  мучительным  поносом.
Шумели люди в  кабаках,  ругались,  пили,  думали,  что  делать,  иногда
дрались: малейшая искра внезапной ссоры, спор, острота, маленький должок
- все вызывало гнев. Немудрено, что  незадачливый  любитель  полетов  на
пьяную голову счел за лучшее смолчать, когда опять зашел в корчму. И все
ж таки его заметили - еще бы не заметить!  -  разило  от  него,  как  от
козла. Компания, сидевшая за столом в углу, притихла, мрачно наблюдая за
тем, как двое отыскали для себя свободный стол под лестницей и  заказали
пива.
   - Есть хочешь? -  рыжий  странник  скинул  с  плеч  мешок.  Пристроил
рядышком на лавке посох.
   - А... все равно... - махнул рукою незнакомец,  задвинул  свой  мешок
под лавку, вытер руки об себя, схватил поспешно кружку и долго  пил,  не
отрываясь. Хмельной напиток тек на грудь и заливался в рукава.
   - Заладил, как осенний дождик! "Все равно, все равно..."На.
   Тот опустил пустую кружку,  все  также  безразлично  взял  протянутые
странником хлеб, лук и колбасу, отгрыз кусок и принялся  жевать.  Ел  он
бездумно, торопливо, с какой-то мутной жадностью в глазах, не  чувствуя,
похоже, ни вкуса колбасы,  ни  тошнотворной  вони,  исходившей  от  него
самого. Был он высок и бородат,  с  неряшливой  копной  каких-то  сизых,
местами даже - обгорелых, давно не стриженых волос,  имел  лет  двадцать
пять за плечами и странный, затаенный страх в душе. В его речах  сквозил
тот самый неистребимый лающий акцент, в  любом  краю  выдающий  уроженца
германских земель. Одежда - подпоясанная вервием изодранная  ряса,  была
грязна до  безобразия,  под  левой  рукою  расплывшейся  бурой  полоской
темнела запекшаяся кровь. В просвете рваного  ворота  мелькал  нательный
черный  крестик.  Распухший  нос,  разбитая  губа...  Похоже  было,  что
досталось ему крепко.
   - Тебя как звать?
   Вопрос, казалось бы невинный, заставил незнакомца сжаться,  будто  от
удара - он даже словно ростом ниже стал. Прожевавшись,  положил  огрызок
колбасы на стол.
   - Зовут меня Бертольд, а прозвище мне - Шварц, что значит  черный,  -
ответил он и снова смолк.
   - Ты не монах ли часом?
   -  Ну,  может,  и  монах...  -  Голова   его   качнулась   с   пьяной
несуразностью. - А как тебя зовут?
   - Зови меня... ну, скажем, Лис, - ответил тот.
   - Лис? - Брат Бертольд наморщил лоб.  -  Это  который  бегает...  вот
этак?
   Губы его собеседника тронула улыбка.
   - Да.
   - Идет. Поставь мне пива, Лис.
   - Может, хватит? - посерьезнил странник.  -  Чего  ты  набираешься  с
утра?
   - С того, - угрюмо буркнул тот. - Я, может, до утра...
   Рука легла на стол меж ними, и чей-то голос коротко потребовал:
   - Эй. Выметайтесь. Оба.
   Корчма затихла. Рыжий поднял взгляд.
   Подошедших было трое - чернявый, стриженый в кружок парнишка в  белой
безрукавке поверх вышитой рубахи, второй - постарше первого, но тоже  не
мужик еще - едва-едва вон усики пробились, как черные сопли под носом, и
третий, в грубых шерстяных штанах и голый  по  пояс.  Этот  был  крупнее
всех, хотя и парни тоже с виду были крепкие. Однако Лис  не  шелохнулся,
остался сидеть, как сидел, лишь бросил беглый взгляд в сторону окна, где
за столом оставшиеся трое следили напряженно, чем все кончится. Один  из
них вертел в руках колоду карт.  Шварц  молчал,  растерянно  помаргивая.
Дела... Здоровый ведь мужик! Шутя троих осилил бы, да  видно  злости  не
хватает, что ли...
   Меж тем парнишка, тот,  что  был  поближе,  шагнул  вперед,  взял  со
скамейки посох и отступил обратно. Посмотрел на своего  приятеля  -  тот
кивнул одобрительно.
   - Ну? - нетерпеливо бросил голопузый,  -  долго  вы  еще  тут  будете
вонять?
   - А ты нос заткни, - Лис встал и выпрямился, глядя  ему  в  глаза.  -
Чего расшумелся? Или твоя корчма?
   - Может, и моя. А ты вот, кто такой, ядри тебя холера?
   - Залетный воробей... Чего пристали к человеку?
   - А нечего тут языком трепать! Тоже  мне,  нашелся...  Мало,  видать,
попало - вишь, опять пришел.
   Лис посмотрел на Шварца.
   - Свое он получил, так стало быть, в расчете вы.
   - В расчете, или нет - решаю я, - набычился верзила. - Ну,  так  что,
дать вам по мордам, или сами уберетесь?
   Рука его потянулась вперед.
   Движенье было быстрым. Неуловимо быстрым. Толчок, подножка - заводила
растянулся на полу. Его дружок взмахнул дубинкой, промахнулся,  а  через
миг и сам приложился головой об  стол.  Кружка  разлетелась  в  черепки.
Посох, не успев упасть, как будто сам собою прыгнул страннику в руки,  и
третий забияка поспешно отступил назад. Полураздетый картежник  рванулся
было встать и замер, углядев под носом у себя грязный березовый кол.
   - Ну? - в свой черед спросил у парня Лис и повел туда-сюда  рукой.  -
Теперь-то мы в расчете?
   Картежник завороженно следил, как двигается посох. Облизал пересохшие
губы. Опустил глаза.
   - В расчете, - пробурчал он.
   - Вот и славно, - странник встал и вновь шагнул к столу. Посмотрел  с
неодобреньем на Бертольда и пошарил в кошельке.
   - Хозяин! - позвал он. - Дай воды.
   Компания игравших вновь собралась у окна. По грязному столу зашлепали
карты. Народ в  корчме  задвигался,  загомонил,  обсуждая  происшествие,
забрякали кружки. А в дальнем углу чей-то негромкий голос  вдруг  сказал
со странной убежденностью: "Жуга."
   - Жуга? - Бертольд вдруг встрепенулся. - Тебя и впрямь зовут Жуга? О,
господи... Мне про тебя Олег рассказывал, как вы тогда на мельнице...  и
в замке...
   - Я - Лис, - нахмурившись, ответил рыжий странник. -  Оставь  Жугу  в
покое. И вообще, говори тише.
   - Жуга, наверное, только ты сумеешь мне помочь! - Монах приблизился и
громко зашептал ему в лицо:
   - Меня... убить хотят.
   - С чего ты взял? - опешил тот. - Да и кто?
   - Не знаю я! Не знаю!
   - Ну, а за что, знаешь хоть?
   Взгляд монаха стал совсем беспомощным.
   - Я...  дьявола  на  землю  выпустил...  -  сказал  он,  всхлипнул  и
заплакал.
 
*** 
 
   Некоторое время оба они молчали.
   - Так-таки и дьявола? - усомнился Жуга.
   Брат Бертольд развел руками.
   - Я не знаю...
   - А ну-ка, расскажи.
   Тот  вытер  слезы,  помолчал,  тоскливо  заглянул  в  пустую  кружку,
вздохнул и начал свой рассказ.
   Все началось, похоже, года три тому назад, когда маг Тотлис, "малефик
и чернокнижник", как назвал его Бертольд,  после  очередной,  устроенной
прямо в его лаборатории, попойки, выгнал в шею  нерадивого  ученика.  Из
опасенья вызвать гнев богатого родителя,  Бертольд  решил  на  родину  в
Эльзас не возвращаться, и поскитавшись без толку с полгода по городам  и
весям, вдруг  неожиданно  пристроился  к  монахам-доминиканцам.  Постриг
принять у него, похоже, духу не хватило,  но  в  послушание  он  все  же
поступил. Обрывки  знаний  и  остатки  денег  позволили  ему  продолжить
алхимические опыты - не из любви к науке, нет! - причина, подвигшая  его
на эти исследования, была куда как более прозаической: Бертольд, подобно
многим,  искал  "великий  магистерий"  -  чудесный  способ   превращения
"пустых" металлов в царственное золото.
   - Сперва я брал свинец, ибо он тяжелее всех, - рассказывал  монах,  -
брал и пережигал его с серой в тигле, на огне.
   - Господи! С серой-то зачем? - опешил Жуга.
   - Ну, сера... - брат Бертольд повел рукой. - Она ведь желтая такая...
   - А, ну-ну... И что? Хоть что-то получалось?
   - Да не очень, - монах смутился. - Ведь тут, понимаешь, не в исходных
элементах дело, а в малых веществах, кои тинктурами именуются и все  эти
превращения производят.
   - И что ж ты, травы что ли брал?
   - Нет, травы я отбросил сразу, ибо в  огне  любая  трава  и  животная
плоть становятся золой настолько одинаковой,  что  различить  ее  весьма
затруднительно, а потому нет разницы, какую брать золу.  Вот  я  и  взял
древесный уголь - он дешевле.
   По мере того, как продвигался  рассказ,  ровней  становилась  и  речь
монаха, словно бы он находил утешение в воспоминаниях.
   -  Читая  манускрипты,  собранные  Тотлисом,  наткнулся  я  на   труд
алхимикуса Марка Греческого,  "Книгой  огней"озаглавленного,  и  в  оном
труде, стародавнем и мудром, нашел  я  рецепт  странного  зелья,  следуя
которому, добавил ко всему, что было у меня, селитры и  масла,  и  долго
нагревал потом  в  сосуде.  Но  увы!  -  летучие  пары,  что  наибольшее
воздействие в нагретом состоянии производят, разорвали сей сосуд. Я взял
тогда горшок со стенками потолще,  сложил  туда  искомые  ингредиенты  и
тинктуру, забил отверстие плотнее пробкой и укрепил для  тяжести  камень
сверху. Господи Исусе, спаси мою душу! Громыхнуло так, что меня  бросило
к стене, и верно, если даже и не сам владыка ада - Люцифер, будь  трижды
проклято имя его! - явился предо мной в безумной вспышке, то  кто-то  из
его прислужников! Я обгорел и оглох и даже - на время  ослеп,  могильный
смрад заполнил мою  келью,  черепки  от  горшка  разлетелись  без  счета
вокруг,  а  камень,  возложенный  сверху,  пробил  мою  крышу  и  сгинул
бесследно!
   - Это все? - спросил Жуга.
   - О, если бы! - в отчаяньи ответил брат  Бертольд.  -  Мне  запретили
заниматься алхимической  наукой,  настоятель  наложил  на  меня  суровую
епитимью, и я ревностно молился день и ночь. Но вскре, в одну из  ночей,
когда я утомленный задремал, явились двое, чтоб меня убить. После долгих
молитв спал я чутко, и тихий шорох разбудил меня в тот миг, когда клинок
уж занесен был надо мною! Я с криком оттолкнул напавшего -  а  он,  хоть
был не очень-то высок, но силы был необычайной, и только чудом  вырвался
из кельи, избежав смертельного удара - нож оцарапал мне ребро.  Когда  ж
вернулся я, собравши братию свою, лишь черная зловонная нора, прорытая в
земле, осталась после демонов. ее засыпали землей  и  даже  не  пытались
заглянуть в тот ход, что вел не иначе, как в сердце ада,  а  я  ушел  на
следующий день... Вот так.
   - И долго ты так ходишь?
   - Сегодня - третий день... - Монах по-детски  шмыгнул  носом.  Поднял
взгляд. - Поставь мне пива, Лис.
   - И что, в эти две ночи тоже искали тебя?
   - Не спал я. Даже не ложился.
   Жуга нахмурился.
   - Вот значит, как... Ну что ж... - Он встал, порылся в кошельке. - От