й темноте черные бусинки глаз.
   Жуга кивнул и улыбнулся.
   - Вот и все, - сказал он Яцеку. - Не было бы  счастья,  да  несчастье
помогло. Отведешь детей обратно, Яцек?
   - А ты? - опешил тот. - Ты разве не вернешься?
   - Оглянись, - вместо ответа сказал Жуга.
   Яцек  глянул  через  плечо  и  увидел,  как  просыпается  среди  ночи
растревоженный Гаммельн. В окнах загорались огни,  то  и  дело  мелькали
красные точки факелов, а минуту спустя зазвонил отчаянно  самый  большой
соборный колокол.
   - Видишь? - Жуга виновато  улыбнулся.  -  Нельзя  мне  туда...  А  ты
возвращайся. Если что - вини во всем меня, тебе ведь жить еще с ними.  А
я пойду, пожалуй.
   - Но... - запинаясь, начал тот. - Но куда?
   - Не знаю, - Жуга вздохнул. - Теперь уже не знаю... Много есть  мест,
где я хотел бы побывать, - он развязал вдруг  мешок  и  вытащил  что-то,
завернутое в тряпицу. - Не в службу,  а  в  дружбу,  Яцек,  зайди  потом
как-нибудь к Готлибу, передай ему.
   - Что это?
   - Горный воск.
   - А дети?
   - Дети проснутся скоро. Ну, бывай здоров, - он вскинул  было  котомку
на плечо, как вдруг нахмурился, припоминая что-то,  и  хлопнул  себя  по
лбу. - Вот незадача!
   - Что?
   - Совсем забыл... Когда уходили мы, я там горшок с кашей  оставил  на
столе кипеть. Кто же знать мог, что все так получится! Остудить бы надо.
   - Надо, - согласился Яцек. - А как?
   - Проще простого. Произнеси рядом с ним:  "Ильта-вашта"  и  представь
красный цвет.
   - Красный?
   - Ага, - кивнул Жуга. - Ну, вот теперь, кажется, все.  Прощай,  Яцек.
Может, зайду еще когда-нибудь в Гаммельн, колокола ваши послушать  -  уж
больно мне игра твоя душу разбередила.
   - Счастливого пути, Жуга, - кивнул тот и, не удержавшись, спросил:
   - А что, правда понравилось?
   Тот улыбнулся, кивнул, поправил мешок за спиной, и вскоре растворился
в ночи. Шаги смолкли.
   Внезапно, в одночасье поднялся ветер. Яцек  вздохнул  полной  грудью,
посмотрел на небо - черное, с матовым узором осенних созвездий. Ветер не
хотел утихать. Ветер раскачивал деревья, ветер шелестел  сухой  листвою.
Ветер брал свое начало на заснеженных вершинах далеких гор, может  быть,
даже Хоратских. Путь его лежал через леса и луга, через  холмы  и  поля,
через реки и болота. Ветер нес искристый холод горных ледников, терпкий,
еле уловимый запах увядающей травы и  листьев,  стылый,  ломкий  привкус
заповедных лесных ключей;  и  было  в  нем  еще  что-то  неясное,  почти
неощутимое, но такое... такое...
   Яцек вдруг понял, что именно: исчез запах города -  застарелая  сырая
вонь - запах, который преследовал его всю жизнь - и босоногое детство, и
годы ученичества,  и  теперешнюю  бытность  его  городским  звонарем.  А
ветер...
   Ветер нес в себе все то, что Яцек  пытался  выразить  своей  музыкой.
Ветер летел. Ветер пел. Ветер звал за собой.
   Теперь Яцек знал, что когда-нибудь он тоже уйдет  из  Гаммельна,  как
ушел только что Жуга. Рано ли, поздно ли, но - уйдет  непременно.  Уйдет
сам, по зову сердца, по  следам  рыжего  паренька-травника,  по  велению
музыки, что звучит в его душе.  И  тогда  уже  кто-то  другой  сядет  за
клавиши Малинского кариллона. Но это будет потом, позже. А пока -  город
слишком крепко держал его. Слишком крепко.
   Было тихо, и Яцек  вздрогнул  от  неожиданности,  когда  пальцев  его
коснулась теплая детская ручонка. То была Магда. Стояла рядом, глядя  на
него искренне и  доверчиво.  Теплый  ветер  шевелил  ее  мягкие  светлые
волосы. Остальная ребятня, сбившись стайкою, топталась позади.
   - Дядя Яцек, - улыбаясь, спросила Магда. - А мы скоро  пойдем  домой?
Скоро, а?
   Тот улыбнулся рассеянно в ответ и погладил ее по голове.
   - Скоро, - ответил он. - Сейчас.
   Яцек посмотрел на Кристиана, на Фрица, и в этот миг вдруг понял,  что
именно сделал с ними Жуга, прежде чем уйти.
   Он отобрал у детей и унес  с  собой  их  страх  -  единственное,  что
помогало им выгонять крыс из нор.
   Яцек поднял Магду  на  руки  и  медленно  зашагал  обратно  в  город.
Остальные дети шли следом.
   Он шел и вспоминал все, что с  ним  произошло  в  эти  странные  дни,
гадал, кем мог быть этот странный рыжий пришелец, и зачем заявился он  в
Гаммельн, и кто приходил к нему ночью на стук, и что  он,  Яцек,  скажет
теперь городским жителям.
   И еще он думал о том, как хорошо, что последнее слово всегда остается
за человеком, хотя в последнем он, почему-то, был не очень уверен.
   Серое на черном.
 
Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 
 
3 
 
   "Глупее глупого," - сказал медведь.
   - О чем ты? - травник поднял голову.
   "О крысах, - фыркнул тот. - Люди всегда были склонны  сваливать  свои
грехи на кого-нибудь другого. Служители вашего бога сравнивают  кошек  с
дьяволом, а после жгут их сотнями в кострах. Немудрено,  что  в  городах
раздолье крысам. Чума двадцатилетней давности, я  вижу,  ничему  вас  не
научила. А ты, стало быть, травник?"
   - Да.
   "Забавно... Ты именно тогда и понял, что умеешь говорить?"
   - Что? Говорить? А, да. Наверное, тогда. Но дети...
   "Дети. Хм. От рождения до смерти долгий путь, да и  люди  меняются  с
возрастом. Два мальчика и девочка, так? Я их запомню."
   Медведь умолк, а когда заговорил опять, речь пошла совсем о другом.
   "Встречались ли тебе такие, как ты сам?" - спросил он.
   - Такие же, как я? - переспросил  Жуга.  -  Нет.  Не  встречал.  Хотя
однажды... Это было что-то другое, но похожее. Не знаю как сказать.
   "И что ты почувствовал?"
   - Страх.
   "Страх, - вслух задумался медведь. - Полезная штука. Помогает понять,
что жизнь - всего лишь бег мельничного колеса в потоке времени."
   - Да, - сказал Жуга. - Бег мельничного колеса.
 
РОБКИЙ ДЕСЯТОК 
 
   Зелень исчезала.
   Последний ее оплот - парочка низкорослых молодых елочек - не  мог  уж
боле сдерживать натиск безумного осеннего маляра. Месяца через три  она,
конечно, вернется - робким изумрудным  мазком  на  снежной  белизне,  но
сейчас всюду, куда падал взор, царствовал багрянец, огненно-рыжее золото
и хрупкая, исчерканная углем белизна раздетых берез.
   Лес терял свой убор.
   Сухие листья, кружась и порхая в  теплом  безветрии,  пядь  за  пядью
укрывали землю узорчатым лоскутным одеялом, падали  неслышно  на  темную
гладь  пруда  и  после  долго  плавали  поверху,  пока   вода,   вдоволь
наигравшись, не загоняла их в узкий деревянный желоб. Ни один не тонул -
морщинистые, скрученные в лодочку, они вертелись в вихре пены и брызг на
черной карусели мельничного колеса и отправлялись в  свой  дальний  путь
вниз по течению ручья. Навсегда.
   В этом прощальном разноцветье не сразу можно было различить  сидящего
на берегу паренька лет двадцати. Был он бос, одет  в  серую  неприметную
холщовую рубашку и такие же штаны, сидел  недвижно,  погрузивши  ноги  в
ручей, и даже рыжая копна нечесаных  волос  смахивала  издали  на  пучок
осенних листьев. Рядом, на  траве  лежал  потрепанный  заплечный  мешок,
посох и кожаные башмаки-царвули. Ручей вытекал из леса. Был он неширок и
говорлив, но здесь, у запруды вдруг разливался глубоким омутом. Когда-то
отсюда был только один сток - через желоб, но  старые  швы  плотины  уже
давно прохудились, вода сочилась изо всех  щелей,  стекала  по  заросшим
зеленью бревнам и вновь сливалась в один поток.
   Мельница была  под  стать  плотине  -  длинный  низкий  сруб,  крытый
потемневшей от времени щепой. Дверь разбухла и  не  хотела  закрываться.
Печная труба обвалилась. Слепыми  провалами  чернели  окна.  Рос  лопух.
Росла крапива. Густой зеленой чащей разросся борщевик. Всюду были тлен и
запустение. Царила какая-то пустая, гулкая тишина осеннего леса,  только
шлепало, крутясь, старое мельничное колесо, да шуршали опадавшие листья.
   Из-за угла вдруг донесся  громкий,  как  трещотка,  хруст  валежника.
Паренек у ручья вздрогнул было, вскинул настороженно  рыжую  голову,  но
через миг уже снова расслабился и даже не посмотрел в ту сторону. Взгляд
его неотрывно следил за колесом.
   - Жуга!!! - зычно крикнули где-то за мельницей. - Жуга!  Эй,  где  ты
там?!
   Снова затрещали сучья, и кто-то хрипло  выругался,  продираясь  через
бурелом. Еще через миг огромные - в рост человека - заросли лопуха возле
старого плетня зашевелились, и на берег  вывалился  рослый  черноволосый
малый, тоже лет, примерно, двадцати. Помотал головой, огляделся. Был  он
широкоплечий, лобастый и сильный не по годам, волосы стриг  коротко,  но
шапки не носил,  и  хоть  казался  неуклюжим,  на  деле,  наверное,  был
довольно ловок.
   Жуга (а звали рыжего паренька  именно  так)  помахал  рукой,  и  тот,
заметив наконец своего приятеля, двинулся к нему в обход пруда, на  ходу
выдирая из  волос  застрявший  там  репейник.  Уселся  рядом  на  траву,
подобрал ноги под себя.
   - Все облазил,  -  сообщил  он.  -  Мельница,  как  мельница,  ничего
особенного. Старая, конечно, и жернов один побитый, а так - ничего,  еще
послужит. Работы, знамо дело, много будет, ну, так я работы не  боюсь...
А ты все сидишь?
   - Сижу, - кивнул Жуга. Повел  в  воде  ногою.  Стайка  рыбьей  молоди
испуганно  метнулась  в  сторону.  Черноволосый  покосился  на  запруду,
хмыкнул задумчиво.
   - Странный ты все таки, Жуга, - наконец сказал он, - торчишь  тут,  у
воды целый день, пялишься на колесо, будто сыч... Или что интересного  в
нем нашел, а?
   Жуга вздохнул и повернул  голову.  Цепкий,  внимательный  взгляд  его
голубых глаз был нехорош. Тревожный был взгляд.
   - Не знаю, Олег, не знаю... - Он взъерошил волосы рукой. -  Может,  и
нашел...
   - Что, к примеру сказать?
   Жуга отвел взгляд.
   - Почему оно вертится? - спросил он.
 
*** 
 
   После долгих кутежей, после нескончаемой  череды  пирушек,  попоек  и
пьяных драк Олег наконец-то решил завязать и взяться  за  ум.  Произошло
это вскоре после того, как его погнали с мельницы, где он работал.
   Как раз в эти дни судьба вновь свела Олега с одним его приятелем - не
то  волошеским,  не  то  вазурским  горцем  -  мрачноватого  вида  рыжим
пареньком со странным прозвищем - Жуга. Никто не знал, откуда он  пришел
и где живет, не  знали  даже  -  как  его  зовут;  в  свое  время  обоих
перезнакомил их общий друг Реслав. Месяца полтора-два  тому  назад  всех
троих, в компании еще с одним парнишкой, имени которого Олег  уже  и  не
помнил, занесло в замок к  одному  вельможе.  О  том,  что  приключилось
после, Олег предпочитал  помалкивать,  хотя  соблазн  похвастать  своими
похождениями был велик - знал он  мало,  но  по  крайней  мере  то,  как
рушилась одна из башен замка, видел сам, своими глазами.
   Толки об этом по маргенским кабакам ходили самые разные,  тем  более,
что не прошло и недели, как хозяин замка - Михай Пелевешич -  скончался.
Многие, впрочем, его недолюбливали (если не сказать хуже), да и  был  он
уже в летах, так что в скором времени все это тихо-мирно позабылось.
   Все бы ничего, но несколько дней спустя  по  Маргену,  словно  зараза
какая, прокатилась волна похорон. Умирали, в большинстве своем,  местные
и заезжие престарелые купцы, знатные вельможи преклонных лет да именитые
городские старожилы. Все они тоже изрядно подзажились на этом  свете,  и
люди удивлялись лишь тому, что все ушли разом -  друг  за  дружкой  и  в
такой короткий срок. Но тут  уж  ничего  не  поделаешь.  "Знать,  судьба
такая, - судачили за столами в корчмах. - Бог дал, бог и взял, а  посему
- не наше дело, куда девалось тело, а  вот  выпьем-ка  лучше  за  упокой
души."Сдвигались, звякая, кружки, и пенные  струи  крепкого  Маргенского
пива гнали прочь всякие вопросы.
   Где пропадал все это время Жуга, Олегу  было  не  ведомо.  Дороги  их
пересеклись под Желтым Колесом, у Ладоша,  где  Олег  шумной  прощальной
гулянкой отмечал свой "уход"с мельницы, конец лета и еще чьи-то  именины
впридачу. Жуга тоже был там, искал кого-то,  наверное.  Его  нескладную,
всю какую-то перекошенную,  но  до  странности  гибкую  фигуру  и  рыжую
лохматую башку трудно было не узнать. Олег сразу затащил его за стол,  и
после третьей или четвертой кружки поделился с ним задумками на будущее.
А хотел он ни много, ни мало - завести свое дело, то бишь -  собственную
мельницу. Кое-кто из приятелей присоветовал ему сходить глянуть на  одну
такую, позаброшенную, что у Бобрового ручья - мол, дескать, вдруг она не
совсем еще развалилась - да одному идти вот что-то нет охоты, да и места
там глухие, безлюдные места. Люди сказывают,  неладное  там  что-то,  да
только ведь врут наверное, а все равно - лучше было бы вдвоем пойти.
   - Может, составишь мне кумпанию? - то и дело спрашивал он.
   Рекой лилось вино, сизой спиралью вился табачный дым, и  Жуга  теперь
уже не помнил, как согласился тогда идти  вместе  с  Олегом.  Планов  на
ближайшее время у него не было, а те, что были, вполне  могли  подождать
недельку-другую.
   И была еще одна причина: Влану он искал в тот  вечер.  Искал,  да  не
нашел...
   На другое утро встали рано. Остальные гости еще спали  вповалку,  кто
на лавке, кто на столе, а  кто  и  вовсе  -  под  столом.  Очухавшись  и
протрезвившись бадейкой рассола, оба засобирались в путь.
   Уходя с мельницы, Олег прихватил в качестве  платы  порядочный  мешок
муки, от которого теперь осталось меньше половины. Решили  взять  его  с
собой - не пропадать же добру. На менки, что водились у обоих, прикупили
свечей, пару одеял, свиной копченый окорок, да пива маленький бочонок, и
даже осталась еще кое-какая мелочишка на дорогу.
   Вышли засветло. Шумный суетливый Марген остался вскоре позади, и Жуга
постепенно перестал корить себя за содеянное. В  конце  концов,  дело-то
Олег задумал хорошее, жаль только -  поздновато  спохватился:  осень  на
носу.
   Погода стояла теплая, что называется - бабье лето. Где пешком, где  -
на попутной подводе, ночуя на постоялых дворах, а в  конце  пути  -  уже
просто в поле, приятели добрались до  Бобрового  ручья  дня  через  три.
Здесь было не так чтобы очень  уж  безлюдно,  нет.  Неподалеку  оказался
перекресток двух проезжих дорог, по которым  в  хорошие  времена  возили
сюда зерно из трех ближних деревень и десятка более  отдаленных.  Теперь
же, когда мельница больше не работала,  жителям  их  приходилось  делать
большой крюк, добираясь до какого-то другого мельника почти что два дня.
Тот, кстати говоря, был, видать, малый не промах и драл  с  поселян  три
шкуры, но - ничего не поделаешь! - ругались, да ездили.
   Мельница оказалась старая, но сруб был еще крепок. Чинить  ее  сейчас
целиком и полностью у Олега не было  ни  времени,  ни  желания,  и  дело
отложили на весну,  решили  просто  подновить  дырявую  крышу,  пока  не
начались снова осенние дожди.
   Жуга с каждым днем ощущал,  как  растет  в  груди  знакомое  до  боли
напряжение, предчувствие чего-то неясного и недоброго. Впрочем, то могла
быть простая усталость. Каждый день взгляд его все  чаще  останавливался
на черной воде мельничного пруда, и Жуга подолгу сидел на берегу, слушая
лес и думая о чем-то своем. Было в окрестностях старой  мельницы  что-то
непонятное. Никто сюда не ходил, хотя полно здесь росло и ягод, и грибов
- почти не отходя от пруда, приятели каждый день  набирали  чуть  ли  не
ведро крепких, ядреных боровиков. Здесь редко дул  ветер,  и  совсем  не
было птиц и другой живности, лишь ниже по течению ручья поселились бобры
- там была вторая плотина, ими же  и  построенная.  Изредка  можно  было
слышать, как валятся с  треском  молодые  деревца  на  их  лесосеке,  да
шлепают по воде плоские чешуйчатые хвосты.
   И еще одна заноза не давала Жуге покоя. Мельница  была  стара.  Давно
сточились деревянные шестерни. Треснул и раскололся жернов. Почти совсем
стерся кованый вал. Воды в желобе было мало, и напор ее  был  так  слаб,
что не смог бы и пескаря затянуть, не говоря  уже  о  том,  чтоб  колесо
крутить.
   А колесо крутилось.
   Олег пробовал его останавливать. Сделать это  удавалось  без  особого
труда, но едва лишь убирали запорный брус, темная громада вновь начинала
свое неторопливое вращение.  Жуга  предложил  было  вообще  -  перекрыть
колесу воду, но почему-то они так и не  решились  это  проделать,  да  и
времени не было.
   Жуга подначил было  Олега  спросить  у  окрестных  поселян,  кто  был
прежний мельницы хозяин, куда исчез, как звали  его,  да  и  был  ли  он
вообще, но те все больше отмалчивались, и тогда Жуга сам решил выяснить,
что тут к чему. Он взял свою котомку,  пересчитал  менки  в  кошельке  и
отправился в ближайшую деревню.
   Вернулся он далеко за полдень, принес пареной репы, крынку  молока  и
большой румяный кныш с гречневой кашей и с  грибами.  Стосковавшиеся  по
свежему хлебу, приятели в два счета все это умяли, и лишь после еды Олег
поинтересовался, удалось ли другу чего разузнать.
   - Моргун его звали, - хмуро, с неохотой ответил Жуга. -  Жил  он  тут
один, обходился без помощников, а куда после девался - не  знает  никто.
Уж года три, как нет его... Ходит слух,  будто  с  нечистым  он  знался,
заговоры всякие творил, держал на мельнице то ли козла  черного,  то  ли
кота такого же... В общем, всякое говорят, да все больше  -  дурь  несут
какую-то.
   - Люди чего только не скажут, - буркнул недовольно Олег. -  Слыхал  я
краем уха про него, Моргуна этого. Смурной был мужик, верно, ну так  что
с того? Поселись отдельно, да кошку заведи - так ты уже  и  колдун...  А
настоящих  колдунов-то  поди  и  не   видали   никогда,   так   -   одни
бабки-травницы деревенские.
   - Твоя правда, - кивнул  Жуга,  собрал  с  платка  хлебные  крошки  и
отправил их в рот. Посмотрел на колесо. Нахмурился, но ничего не сказал,
надел рукавицы и взялся за топор.
   Осень заставляла друзей торопиться. Они работали  -  валили  деревья,
рубили бревна на щепу и чинили кровлю.
   Так прошло еще три дня.
   На четвертый день к ним пожаловал гость.
 
*** 
 
   Он шел неспешно, неслышным мягким  шагом.  Вел  в  поводу  оседланную
лошадь. Над  правым  его  плечом,  затянутым  в  потертую  кожу  старого
полукафтана, рифленой черной свечкой  торчала  рукоять  меча.  Один  бог
знал, что влекло его сюда, но шел незнакомец уверенно, не оглядываясь  и
никуда не сворачивая. Лошадь - гнедая поджарая кобыла - ступала  так  же
тихо; мягкая лесная земля начисто глушила стук ее некованных  копыт.  По
обе стороны седла приторочены были два тюка и длинный  мохнатый  сверток
черной овчины.
   Немного  не  дойдя  до  пруда,  путник  остановился.  Сквозь  хрупкое
переплетение нагих ветвей уже проглядывала  темная  бревенчатая  коробка
старой мельницы.  На  все  четыре  стороны  разносился  бодрый  перестук
топоров. Работали двое - снимали кору  или  кололи  щепу  -  удары  были
негромкие, острые. Временами топор звонко тенькал,  соскальзывая  -  как
видно, плотники были неопытные. Слышался приглушенный плеск воды.
   Незнакомец осмотрелся, забросил поводья на спину лошади  и  осторожно
двинулся  вперед,  рукою  отводя  нависшие  над  дорогой  ветви.  Лошадь
послушно осталась стоять на месте.
 
*** 
 
   Коротким ударом Олег вогнал  топор  в  очищенное  от  коры  бревно  и
разогнул усталую спину. Сморгнул с ресниц набежавший пот и только теперь
заметил пришлеца. Заметил и вздрогнул - так внезапно и неслышно возникла
в тени старого плетня сухая, затянутая в черное  фигура.  Заслышав,  как
смолк топор в руках друга, обернулся и Жуга.
   Воцарилась тишина - некоторое  время  оба  настороженно  разглядывали
незванного гостя. Падали листья. Крутилось колесо.
   Ожидать от незнакомца можно было чего угодно - много  странных  людей
бродило по дорогам из города в город, из одного воеводства в  другое,  и
каждый искал свое: один - лучшей доли, другой - выгодного  дела,  третий
слепо гонялся за удачей, а кое-кто и вовсе - караулил легкую  добычу  на
большой дороге. Им не были преградой бесчисленные  границы,  проведенные
тут и там мелкими дворянчиками,  каждый  из  которых  именовал  себя  не