..  извращение естества.
Стыдное...
     Сбиваясь, всхлипывая,  она и  сама не  заметила,  как  пересказала  всю
историю своей недолгой жизни. Как прятала прорывающиеся всплески предзнания,
как намеренно подворачивала ногу, ломала  руку -- только чтобы показать, что
у  нее  нет дара, она не верит дару, не пользуется им, что она такая же, как
все, как все!..
     -- А теперь я совсем  человек, хуже  того --  колдунья! Мне  больше нет
ходу назад. В мой мир...
     -- Что ж, -- спокойно проговорил _ши_. -- Тогда пойдем со мною, в мой.
     Это  было  настолько дико,  невероятно,  немыслимо,  что  Иллиена  даже
перестала плакать.
     А  _ши_ ем  временем вытянулся рядом с ней,  правда, по другую  сторону
одеяла, обнял и прижал ее голову к своей груди.
     Иллиена замерла, словно крохотная птичка, больше всего  на  свете боясь
спугнуть это невесть откуда взявшееся ощущение покоя и безопасности.
     "Не дай бог, заглянет сюда  кто, -- подумал Окан. -- Вот шуму-то будет.
Это  же  полный сюр, а наше  начальство подобных направлений в  искусстве не
одобряет".
     --  Расскажи еще о  себе, -- тихо попросил он. -- А я расскажу о  себе,
ладно? Все-все. У нас целая ночь впереди.

     Глава 14
     -- Василикс! Василикс!  Просыпайся! Вот засоня... и не растолкать  его,
ленивого! Василикс!
     -- Ыы...  --  расслабленно  отозвался  Сошников, отворачивая  голову от
бьющих  в  глаза нахальных солнечных  лучиков. Уклониться  не  удавалось  --
рассвет  заглядывал  на  сеновал  через распахнутые  двери,  прямо  напротив
которых и устроился прошлым вечером бравый спецназовец.
     Сено пахло... ошеломительно.  "Вот это  сено, -- думал  Сошников  вяло,
чуть  ерзая,  только  чтобы  ощутить,  как  оно  ходит  под его  весом,  как
покалывает голую спину, -- вот это всякому сену сено, при таком сене наше --
не сено, а бумага просто...".
     Вообще-то ему  было о  чем подумать и  помимо  сена.  Но если сейчас не
подняться, вредная Елика обольет его  ледяной  водой  -- полведра  на голову
вместо будильника. Что  Васе решительно  не нравилось в здешней  деревенской
жизни,  так  это всеобщая  привычка вставать  с петухами.  Правда, бабка его
говорила,  что  это  нынешнее,  колхозное поколение так  испортилось, а  вот
раньше  вся  Потелянка до  рассвета... но  то  раньше.  А  Сошников,  наивно
полагавший, что, растянув положенную увольнительную до  утра, сможет хотя бы
выспаться, пропустив постылую побудку, оказался оскорблен в лучших чувствах.
     --  Встаю, поднимаюсь, --  пробурчал  он,  пытаясь  на-| шарить  в сене
штаны. -- Рабочий народ... Штанов не было.
     -- Э! -- возмутился Сошников, просыпаясь окончательно. -- Что за шутки?
Куда ты их...
     -- Не я, а ты, -- безжалостно  уточнила Елика, упирая руки  в бедра. --
Вон твои порты, у порога валяются.
     Сошников ругнулся вполголоса, пользуясь тем,  что  русского  здесь  все
равно никто не понимает.
     -- Эх, Василикс, -- задумчиво проговорила девушка, глядя, как десантник
пытается натянуть брюки, неловко прыгая на одной ноге,  -- иной раз посмотрю
на вас, демонов, -- просто дети малые!
     Сошников только улыбнулся многозначительно.
     Еще  пару  недель назад он бы  на такой выпад,  пожалуй,  обиделся.  Не
посмотрел  бы,  что девчонка симпатичная.  Но  за это время  слишком  многое
изменилось. С каждым новым визитом в деревню  спецназовец все сильнее ощущал
свое  родство  со  здешними   жителями.  Это  чувство  нарастало  незаметно,
исподволь,  и по  мере  того  как  это  происходило,  менялось  и  отношение
деревенских к пришлому демону.
     А началось все с того,  что Елика попросила его наколоть дров. Сошников
тогда заартачился, а  потом устыдился. И правда -- неужто девчонка виновата,
что отец  у  нее -- не мужик, а позорище? Елика с матерью, как могли, тянули
на себе  хозяйство, а папаша все больше просиживал порты в корчме или шлялся
по деревне,  выискивая, где бы гадость сказать.  Ограда покосилась, все,  на
что ни падал взгляд гостя, требовало починки.
     За утро Вася переколол всю поленницу, а потом, уже  без спроса, наладил
забор. С отвычки было тяжело -- руки, привыкшие к гильзам и затворам, трудно
вспоминали старое. Однако  наградой  Сошникову стали  не  только благодарные
поцелуи Елики, но и серьезные, оценивающие взгляды деревенских стариков.
     День за днем, с  каждой  сошниковской самоволкой, дом на отшибе обретал
все  более  жилой  вид,  а  соседи  все  охотней  и  добрее  заговаривали  с
пришельцем.  По  негласному уговору  Елика не водила спецназовца в дом, пока
там был ее отец -- Сошников или помогал по хозяйству во дворе, или валялся с
девушкой  на сеновале,  --  а хозяин, в свою очередь, не пытался выпроводить
незваного  гостя,   как  ему  о  том  ни  мечталось.  Соседки-сплетницы  уже
просветили  Василия  --  верней  сказать,  Василикса, как  переиначилось  на
здешний  лад  его  имя, --  что  Елика  была в доме  самым, пожалуй,  ценным
достоянием,  и папаша  лелеял надежду выдать ее за гильдейского чародея или,
самое меньшее, владетельского дружинника, так что всякие  заблудные кавалеры
были ему хуже кости в горле.
     -- Ну что, сонюшка, -- поинтересовалась Елика,  когда Сошников вынырнул
головой из ведра с колодезной водою, -- пойдешь  трапезничать  или  без тебя
обойдемся?
     В голосе  ее натренированное ухо спецназовца уловило  некое напряжение,
но, какова была причина  тому  --  он догадаться не  мог,  как ни  старался.
Казалось, что этот простенький вопрос таит в себе скрытое  значение... но от
радости Василий даже не подумал озаботиться этим. До сих пор Елика, с охотой
делившая  с  ним и  постель  на мягком  сене,  и все,  что  могло  найтись в
небогатом  доме, никогда  не  приглашала его за  стол  домой  -- всякий  раз
приносила  снедь во двор или  на тот же  сеновал,  и сейчас сердце Сошникова
невесть почему заколотилось радостно.
     --  Иду,  конечно!  --  Спецназовец  шумно  фыркнул,  поискал  взглядом
полотенце, отерся,  попытался  разглядеть свое отражение в воде, в увиденном
усомнился  и полез  в  карман за расческой.  --  Погоди  только,  дай хоть в
божеский вид себя приведу, а то перед тэнной Айлией стыдно...
     Что  дома  может оказаться  не  только Еликина  матушка,  но и  папаша,
Сошникову в голову не пришло до того мига, как он переступил порог сеней.
     --   Доброго  утра  вам,  тэнна  Айлия,  --  привычно   уже  поклонился
спецназовец -- не только из  вежливости,  а  и чтобы  не приложиться  лбом о
притолоку,  -- и, подняв  голову,  едва не подавился.  -- И  вам  тож, оннат
Норик, -- добавил он сбивчиво.
     -- И  тебе, гость  дорогой,  доброго утра,  -- степенно  ответила  мать
Елики. -- Садись, в ногах правды нет.
     Норик промолчал, исподлобья зыркнув на гостя меленькими глазками. Как у
такого во всех отношениях неприятного человечишки  могло родиться чудо вроде
Елики, Сошников  просто  отказывался понимать и подозревал втайне что  и  не
Норикова та  вовсе дочка... хотя в  здешних краях прижитые  на стороне  дети
служили поводом для косых взглядов, только если отцом их не был  колдун. То,
что никаких даров Елика не заполучила, не значило ничего -- даже в самых что
ни  на  есть  чародейных  семьях  порой  рождались  бесталанные дети, а  уже
случайные,   ненаследственные   дары   в   потомстве   чаще  пропадали,  чем
продолжались. Отчасти  подтверждало эту версию и то, что Елика в семье так и
осталась единственным ребенком -- в здешних краях дело неслыханное.
     Не дождавшись приветствия от отца семейства, Василий опустился на лавку
напротив Норика, между Еликой и тэнной Айлией, и с наслаждением втянул носом
ароматный парок. Работать в здешних краях  приходилось до седьмого пота, что
верно, то верно;  выражение "спину  гнуть  от  зари до  зари" только  сейчас
обрело  для Сошникова  буквальный  смысл,  хотя, по совести  сказать, больше
оттого, насколько запущено  оказалось  хозяйство  при  оннате  Норике.  Но и
кормила  эвейнская  земля  своих  насельников  так,  что   потраченные  силы
возмещались с лихвою.
     Сегодня на завтрак были оладьи, такие вкусные, что есть их с чем-то еще
казалось  святотатством. Но все  семейство именно  так и поступало,  так что
спецназовец волей-неволей следовал примеру, наворачивая оладьи со  сметаной,
с творогом,  с вареньем двух видов и еще с чем-то бежево-пышным, запивая все
это  ячменным  кофе из  тяжелых  глиняных кружек. Сошникова спервоначалу это
питье просто  потрясло  -- он никак не ожидал столкнуться с чем-то настолько
знакомым, как кофейный напиток "Народный".
     В окно  заглядывало  теплое  зеленоватое солнце. Будь на  месте Василия
образованный Окан, тот обратил бы внимание, насколько несовместимы некоторые
детали с образом средневековой деревни --  хотя бы те  же стекла в рамах. Но
Сохатого  такие мелочи  не  волновали.  Если  что  и  тревожило его, так это
смутное  чувство  стыда -- вот  Студент  небось ковыряет  ложкой  лазаретную
овсянку, а он тут уминает поджаристые лепехи... нехорошо выходит. Хотя, если
рассудить здраво, если бы тогда с Джоном послали его, а не Студента, уже сам
Сошников пролеживал бы  койку, когда  не могилу. Так что тут  уж на кого бог
пошлет.
     Оннат  Норик  на протяжении всей трапезы  продолжал  мерить спецназовца
недружелюбными взглядами. Поначалу Сошников не  обращал внимания, но к концу
завтрака у него уже кусок не лез в горло.
     -- Ты ешь, ешь, -- не выдержала Елика, ощутив, что последние три оладьи
так и останутся лежать сиротливо на дне огромной миски, --  а то сегодня для
тебя дело найдется...
     -- Мгм, -- неопределенно буркнул Сошников.
     На самом деле ему уже  пора было  возвращаться на базу.  Ему  еще вчера
вечером  пора было возвращаться.  "Ну ничего, --  подумалось  ему, -- ребята
прикроют..."  Сам  он  всегда прикрывал  уходивших  в самовол:  "Что?..  Ах,
этот... Только что был... минуту назад вышел... нигде не найти... вызвали на
пост..."  -- и  не имел причин полагать, будто  ему  откажут  в подобной  же
любезности. Спецназовец  улыбнулся, запихивая  в рот очередную оладью.  Надо
же, как  он  заговорил  -- "любезности"! Еще  месяц назад ему  и в голову не
пришло бы завернуть эдакое словечко. Не иначе эвейнская речь влияет.
     -- Ага...  -- пробурчал Норик, уткнувшись  в  тарелку. --  Как  всякого
чужака, так привечать, а как родного отца -- побоку, неблагодарные...
     Тэнна Айлия хлопнула ладонью по бедру.
     -- Ты бы гостя постыдился! -- укорила она мужа.
     --  Гостя! --  взвился хозяин. -- Кто его  приглашал, кто его привечал?
Все  без меня! Никакого почету в собственном доме! Гостя! Навели, понимаешь,
всяких, хоть и ши, хоть кого, а лишь бы поперек!
     Сошников  стиснул зубы.  Очень хотелось  дать  визгливому  мужичонке по
зубам -- несильно, ради вразумления, -- но он понимал,  что Елика его самого
за такие  дела приложить может.  Не  так больно, как обидно. И тем более  не
стоит встревать в чужую семейную ссору.
     --  У-у!.. --  проныл Норик не то угрожающе, не то капризно. --  Все вы
одно семя!
     Он стукнул  кулаком по  столу. Спецназовец  сморщился -- в детстве  его
бабка за такие дела по рукам била нещадно. Хлеб  и  стол почитать надобно...
вот опять сорвалось -- "надобно"!
     -- Отец... -- умоляюще вскинулась Елика, поглядывая на возлюбленного.
     --  Что  "отец"? --  зло передразнил  ее  Норик.  --  Путается  тут  со
всякими... ладно бы эллисейна нашла себе или хоть  анойя,  так  нет... девка
позорная...
     Сошников  стиснул зубы так, что заскрипело за ушами, впился пальцами  в
дубовую лавку. Нет, если этот слизняк  еще хоть слово скажет...  Краем глаза
он  заметил,  как  испуганно  смотрит  на  него Еликина  матушка,  будто  ей
передался душивший спецназовца убийственный гнев. И от этого взгляда пузырь,
нараставший под сердцем, вдруг лопнул.
     Под взглядом Сошникова оннат Норик сорвался  с лавки, грянувшись спиной
об пол, и, пролетев через всю  горенку, приложился  к стене, точно  прибитая
метко брошенным сапогом крыса.
     -- Мама!.. -- охнула Елика.
     -- Трисветлые дии! -- прошептала тэнна Айлия.
     -- Ой, е... -- только и выдавил из себя Сошников.
     У  него  ни на  секунду не  возникло  сомнений, что  именно он сотворил
эдакое чудо, но спецназовец не мог понять -- как?
     --  Василикс! --  Оправившись от изумления, девушка обратила на  своего
любимого  исполненный гневного укора взгляд. -- Почему ты не  сказал, что ты
-- чародей?!
     -- Я не...  -- Слова застряли у Сошникова в  глотке. В самом деле,  как
можно  было отпираться,  когда он только что одним усилием  воли отправил  в
полет Еликиного зловредного папашу.  -- Я нечаянно...  -- прохрипел он и сам
понял, насколько нелепо это звучит.
     Оннат Норик, кряхтя, поднимался с полу.
     -- А ну, -- потребовала Елика от Сошникова, -- подними что-нибудь!
     -- Как? -- не понял совершенно сбитый с толку спецназовец.
     Больше   всего   его  смущало,  что   свершившееся   не  воспринималось
окружающими как чудо.
     -- Взглядом! -- нетерпеливо объяснила Елика. -- Ты чародей или анойя?
     С трудом шевеля мыслями, Сошников  нашарил  глазами  пустую  деревянную
кадушку -- после того,  что случилось с Нориком, он решил выбрать что-нибудь
небьющееся. "Ну  и  как я буду ее поднимать?" --  промелькнуло  в голове,  и
одновременно  представилось, отчетливо и  ясно,  как  он тянется  к  кадушке
рукой, как цепляет за ушко пальцами и тянет...
     Кадушка  оторвалась  от пола  и  медленно поплыла вверх. Наверное,  она
уперлась  бы в потолок, если  бы Сошников не сообразил, что происходит, и от
изумления не потерял бы хватки. Деревяшка упала и покатилась по полу.
     "Да  как же  это  я?  -- думал спецназовец, не зная  -- радоваться ему?
пугаться? забыть о случившемся, как о страшном сне? Он заметил, как в глазах
Елики к любви  примешивается  гордость,  как лицо  тэнны  Айлии  исполняется
глубокого почтения. -- "Как же  это я?"  Ну да --  для них ведь не случилось
ничего чудесного, просто он  из пришлого  ши  вмиг  превратился в чародея --
пусть слабого, но это ведь совсем другое дело...
     Оннат Норик крякнул, отряхнулся и решительно полез  в кладовку. Вытащив
на свет божий изрядную бутыль с уже знакомой  Сошникову розовой наливкой, он
плеснул густого пахучего напитка в четыре пустые кружки.
     -- Ну... -- Он потер ушибленный крестец, помялся  немного и выпалил так
торопливо, словно слова жгли ему рот: -- За тебя, зятюшко!
     -- Ы... -- булькнул Сошников.
     -- За тебя, зятюшко,  -- повторила Айлия.  -- Наш дом -- твой дом. Твоя
кровь -- наша кровь.
     -- За тебя, милый, -- прошептала Елика  и, нагнувшись через  стол к уху
Сошникова, добавила: -- За то, что тебе не пришлось долго ждать этих слов...
и за твой дар.
     Спецназовец хотел сказать...  что-нибудь,  но слова не лезли  из горла.
Что делать? Благодарить? Отказываться? Бежать со всех ног?
     Их дом --  его дом... Он вспомнил, насколько буквален бывает  эвейнский
язык  в  своих  оборотах, и его  передернуло.  Этот дом станет  _его_, и эта
женщина станет _его_ -- окончательно и бесповоротно. Эта земля примет его...
только скажи.
     И  все  же  страх  был силен.  Он поднимался в груди, не  давая дышать.
Бросить родину... не вернуться никогда в знакомые края, к бабкиной могиле...
Оставить  за спиной все привычное. Хотя  почему же все? Здесь все так похоже
на  родное...  Но все,  все не так!  Невозвращенец  в чужой стране...  И ход
одноглазый  Кобзев пустит своих ищеек по  его  следу, и если он вернется  --
дезертирство, трибунал, расстрельный взвод...
     Если  бы  майор  ГБ  не  отдал   тогда  пленника-перебежчика  владетелю
Бхаалейну, страх мог бы  и  победить. Сошников и сам  понимал это и презирал
себя за слабость, но только мысль о том, что если уйти удалось какому-то без
году неделя десантнику,  то ему, Сохатому,  сам бог  велел, поддержала его в
решении, которое он уже принял.
     Наливка скользнула в горло ароматной струей, и ее запах словно пробудил
в сознании спецназовца нужные слова.
     -- Моя  кровь  -- ваша кровь,  -- слетело  с его губ. -- Ваш дом -- мой
дом.
     И жаркая нежность в глазах Елики была ему наградой.
     * * *
     Первым  признаком  неминуемой  катастрофы Обри Норденскольду  показался
остекленевший    взгляд    часового.    Конечно,    послушав    с    полчаса
разглагольствования  адмирала Дженнистона о  его геройских подвигах во время
войны  Корее, можно и  в  обморок  хлопнуться... но солдат  на посту  должен
терпеть любые неудобства.
     И  все  же  Обри  не осмелился  привстать, чтобы  потрясти оцепеневшего
морпеха за плечо. Хотя бы  потому,  что  адмирал никогда не  простил бы  ему
столь   вопиющего  хамства.  Возможно,   это   и   сделало   возможным   все
последовавшее.
     Пространство   посреди  кабинета  разорвалось,  точно  туго   натянутая
парусина, если полоснуть по ней ножом. По краям разрыва плыл струйкой туман.
Пахнуло холодным ветром, донесшим запах лесной сырости и дыма.
     В отверстие один за  другим шагнули, без усилия преодолев границу, трое
в  обычных  для эвейнских  чародеев камзолах. Одного Обри  узнал --  это был
мрачноватый   парень,  что  сопровождал  лорда   Ториона  на   тех,   первых
переговорах. Двое других были ему незнакомы.
     Макроуэн  отреагировал первым. Рука  его метнулась к поясу быстрей, чем
память подсказала, что  оружия  там  нет. Прежде  чем  он успел  рвануться к
застывшим  в странном оцепенении часовым, ноги подполковника подкосились,  и
он неловко упал, повалив складной стул.
     -- Я  --  Линдан ит-Арендунн, -- проговорил  мрачный, глядя на Обри, --
полноправный  чародей  гильдии огневиков  и  владетель Дейга по  доверию.  Я
пришел предъявить вам обвинение, демоны.
     "Проклятие,  -- мелькнуло в  голове у  Обри, -- он, наверное, принимает
меня за главного..."
     В  глазах  невзрачного  человечка  по  левую  руку  от  Линдана  что-то
мелькнуло. Он молча обернулся к своим спутникам, и мгновение спустя чародей,
кивнув, перевел взгляд на адмирала.
     -- Да...  --  Дженнистон  начал приподниматься со стула и  вдруг обмяк.
Обри показалось  было,  что  его  поразил  тот  же  паралич,  что  и  бешено
извивающегося на полу Макроуэна,  но он заметил, как  ритмично подергиваются
пальцы адмирала, и понял, что это всего лишь очередной припадок.
     --  Хорошо...  --  проговорил  молодой лорд,  будто  в  ответ на чьи-то
пояснения. -- Тогда мы будем говорить с вами двумя. Вы передадите наше слово
своему владетелю, когда он очнется.
     Макроуэн прекратил попытки добраться до автомата, и  движения его сразу
сделались свободнее.
     --  За  меня и  от  имени  всех  гильдий  Эвейна будет  говорить Ратвир
ит-Лорис,  сын  Лориса  ит-Арвира, сына Арвира ит-Льюса,  деда  раахварракса
Манара, полноправный чародей гильдии стражей.
     "О-ой",  -- мелькнуло в  голове у  Обри. Пока разведчики Томаса миля за
милей продвигались к столице, племянник самого императора добрался до  штаба
группировки  вторжения.  Но  как,  черт  побери,  удалось  этому   мальчишке
перетянуть власти  на  свою сторону?  И  что  такое гильдия  стражей? Знание
эвейнского ничем не могло помочь здесь  Обри -- слово не соотносилось  в его
сознании ни с чем знакомым.
     -- Я... не стал бы говорить  с вами, -- промолвил высокий, на удивление
молодой блондин, видимо, бывший  Ратвиром ит-Лорисом, -- когда бы Серебряный
закон не требовал предупредить вас о близкой погибели. Совет гильдий  Эвейна
дает вам  время  до завтрашнего  восхода,  чтобы  убраться  с  нашей  земли.
Оставшиеся будут уничтожены.
     Обри  пронзил  намерившегося  было  выругаться  Макроуэна  взглядом,  и
подполковник замер.
     -- Это какое-то недоразумение, -- осторожно промолвил майор.  --  Мы не
имели в мыслях ссориться с законным правительством  Эвейнской империи. Более
того, мы даже направили ко двору императора наших послов...