! Друид идет, орехов несет!
     --  Друид идет -- уши  надерет!  --  отшучивался Тауринкс,  не пытаясь,
впрочем, разогнать малышню. Он давно привык к таким вот встречам -- да и как
не привыкнуть, когда сам он в детстве вот так  же приветствовал восторженным
визгом  забредавших  в его  родные края чародеев. И  его тогда  не пугали ни
чужекрайний выговор, ни незнакомые лица --  все затмевал чародейный  знак на
плече или груди. Так  и  серебряная гильдейская бляха, напаянная на застежку
плаща, притягивала  взгляды здешней  детворы, как  камень-магнит  -- кованое
железо, и никто  не обращал внимания, что зашлый друид явно был родом  не из
этих краев.
     На восточные окраины  Эвейна  Тауринкса занесло случайно. Большую часть
срока  ученичества и не один год после  того он  провел на  юге,  где помощь
лесных чародеев требовалась  всегда -- то  эльфийские пущи вдруг принимались
подминать  под себя честной  лес, то грязевые потоки с гор  прокатывались по
узким  долинам,  смывая  поля  и  дома.  То  местное  зверье  беситься вдруг
начинало, то  опять  же  дикари  запредельные  в  побег  пускались --  а  до
передовых дозоров  имперского гарнизона  не один  день  пути, пока еще весть
дойдет  без  редких в  том  краю  чародеев...  поневоле  друиду  приходилось
останавливать оголодавших безумцев своей силой. Работа всегда находилась.
     Какая блажь понесла Тауринкса из родных краев в странствия  -- он и сам
не мог толком объяснить. Захотелось увидеть своими глазами непроходные дебри
востока. Кроме привычки, его ничто не держало на южном пределе -- семьей он,
вечный  странник,  так и не  обзавелся, не  в  гильдейском  это обычае, хотя
детишек по себе оставил, верно, больше, чем самый исправный семьянин.  Жаль,
не всегда дар передается наследникам...  О  доме и речи не могло идти -- это
Тауринкс понимал, еще принося самый первый обет.  Так что сборы его  не были
долгими.  С котомкой  за  плечами и  улыбкой  на  губах  друид  прошел  весь
срединный Эвейн, средоточие мощи Серебряной империи. И вот уже второй год он
мерил шагами  владения Бхаалейн,  Картроз,  Финдейг, Шориел  и  Такнаир.  На
пятерых  эти  роды поделили  огромный и  почти  не населенный участок  между
Беззаконной  грядой  и  заливом Рассветного  океана,  глубоко  вдававшимся в
эвейнские земли. Поговаривали, что  за морем  тоже есть  какая-то  земля, но
байки  эти друид слушал вполуха. Во-первых,  Серебряной  империи  они уже не
принадлежали, а  значит, под защитой ее  соединенных гильдий не  находились.
Пусть тамошние жители сами разбираются со  своими  чащами. А во-вторых, моря
лесной чародей профессионально не любил и побаивался.
     -- Ну а староста  ваш где? -- спросил Тауринкс у всех малышей разом, и,
конечно, ответили  ему  тоже  хором,  да таким нестройным,  что  друид разом
осознал  свою  ошибку. Его уже  много  лет не переставало  удивлять, что  со
зверями  общаться  куда  проще,  чем  с  людьми,  хотя  последние  вроде  бы
несравненно умнее.
     -- Ты! -- ткнул он пальцем в первого попавшегося мальчишку.  -- Так где
староста?
     -- Да  в поле  он,  где  ему быть! --  пискнул  паренек. --  От,  в той
стороне, у реки, за заливным лугом.
     --  Спасибо. --  Тауринкс отсыпал советчику из  кармана горсть  лущеных
кедровых орешков.
     -- У-у! -- восхищенно взвыл мальчишка и тут же для сохранности  упихнул
гостинец в рот. -- Можа, ваш провожыш?
     -- Ну, проводи, -- покладисто согласился друид.
     По дороге Тауринкс озирал деревушку хозяйским взглядом.  Хорошо,  право
же, живут на востоке! Покойно. Разве на югах позволил бы кто себе поселиться
без крепкой ограды? Сумасшедший или отщепенец, не ценящий ни своей жизни, ни
чужой. А здесь  -- ни палисада, ни даже изгородки самой завалящей;  вот дом,
вот огород, а за ним -- сразу луга, и поля, и лес где-то там подальше. Тихая
здесь, верно,  жизнь. Тауринкс бы  от такой тишины озверел на третью неделю.
Ему  и дома-то,  где  житья не было  от  налетчиков-ырчей и диких  драконов,
казалось скучновато.
     Деревня стояла почти на самом берегу Драконьей реки, отделенная от воды
широким заливным лугом. Имя свое речка получила, само собой, не от того, что
в  ней водились  водяные драконы. Даже  лишившись  и так  невеликого умишка,
дракон не  смог  бы подняться  по течению  из родных морей в  реку.  Слишком
мелкой  была  она,  и галечные перекаты, искрившиеся на  солнце,  напоминали
драконью чешую.
     На краю того самого  луга  столпились деревенские мужики --  на  взгляд
Тауринкса, все  до  единого. Собрание перешло уже через взаимные обвинения и
перебранку к тому томительному молчанию, когда все уже сказано, но ничего не
решено, потому что ни у кого не хватает духу  примириться с отвратительным и
неизбежным. Староста стоял поодаль, понурив голову.
     -- Дядь Тоур! -- гаркнул мальчуган,  уже прожевавший угощение и  теперь
отчаянно сожалевший, что было орешков так мало. -- Дядь Тоур, друид пришел!
     Староста  медленно поднял голову и,  завидев серебряную бляху  на плече
Тауринкса, просветлел лицом.
     -- Коун друид! -- промолвил  он и замолк,  будто не зная, с какого боку
приступить к описанию своих горестей.
     -- Добре вам, оннате, -- наскоро отмолвился Тауринкс,  подходя поближе.
Знаем мы этих  деревенских. Сами  такие были.  Чай, не  городские -- тем как
заповедано суетиться по делу и без. Не пожар, не страда --  значит, обождет.
А мужики  смурные стоят, как  бездетные. Что-то случилось, а не подогнать их
-- сусоли сусолить станут до кукушкиных похорон.
     -- Что  за беда стряслась? -- без обиняков спросил друид, обводя острым
взглядом столпившихся вокруг деревенских.
     -- Эт,  коун друид... -- Староста помялся совсем  уж неуместно -- точно
девка на выданье.
     -- Тауринксом меня  кличут,  --  резковато  бросил чародей. -- Тауринкс
ит-Эйтелин,  друидской  гильдии  чародей в полном  праве. А вы, верно, оннат
Тоур будете?
     -- Тоур ит-Таннакс, -- кивнул староста, едва ли не краснея.
     "Э, -- понял  Тауринкс, --  да  ему не к делу приступать боязно. Стыдно
ему. И впрямь -- ровно пацаненок нашкодивший  стоит. Невеликая у них беда, в
самом деле,  только своими силами  не  сдюжить, а чужих  в подмогу звать  --
стыдно. Эк гордыня заела, надо ж! Ничего, сейчас я ему мозги-то прочищу".
     --  Так что  стряслось-то,  оннат  Тоур?  --  повторил  друид.  -- Беда
страшная, что всю деревню на сход созвали?
     -- Да нет... -- с трудом промолвил староста. -- Беда-то невелика...
     -- Это тебе, Тоур, невелика! -- гаркнул из  толпенки горластый мужичок,
одетый скудней прочих. -- Не тебе, чай, скотину пасти!
     -- Пасти не мне! -- озлился староста. -- А  владетельское мыто  платить
-- не всем? Ты бы, Норик, постыдился рот разевать!
     -- А чо? -- возмутился мужичонка. -- Как  сено косить, так Норик корову
потравил, а как старшой пришел, так невелико горе? Что за справедливость-та?
     Таких Нориков Тауринкс навидался  изрядно -- и по молодости, и в зрелые
годы. Почти  в каждой деревне найдется человечек, которому  работать не  так
почетно и приятно, как наводить тень на чужой труд, а пуще  того -- на чужое
понятие и мнение, благо своего нет, и охаять можно сегодня -- одно, а завтра
-- и обратное,  лишь бы соседское!  А особенно такие людишки рвутся наводить
справедливость и, дай им волю, --  наведут,  да так,  что камня на  камне не
останется! Среди  чародеев такие попадаются редко, а коли попадутся -- то из
городских  гильдейских,  где волшебники сидят друг у  друга на шее  и, чтобы
выделиться, надо  показать совершенно уж особенный дар.  Только  там и может
разгуляться настоящий, отприродный завистник.
     Завистников  друид  недолюбливал.  А  потому,  естественно,  целиком  и
полностью  принял  сторону старосты  против тощеватого Норика,  не разбирая,
прав тот или нет.
     -- Керуна еще попрекни,  --  бросил он, подпустив в голос побольше яду.
-- Так что стряслось-то, люди добрые, объяснит мне кто-нибудь?
     По толпе  пробежал смешок. Видно, всем  и взаправду представился Норик,
донимающий лесного дня  укорами, точно  злая теща. Керун  ведь, известно,  к
людям недобр. У него свои заботы, а у рода людского -- свои.
     -- Так, коун друид... на лугу горцова трава завелась, -- выдавил кто-то
из-за плеча старосты.
     -- Эк!..
     Тауринкс  крякнул.  Вообще-то  мог  и  сам  догадаться  --  вон  какими
колтунами сбилась трава. Друид  сделал пару шагов, раздвигая заросли, сорвал
покрытый мелкими  синеватыми чешуйками стебелек,  принюхался, попробовал  на
язык,  сплюнул  горечь. Она, как есть она,  клятая! Теперь отчаяние крестьян
было ему понятно  --  почитай,  пропал  луг.  Мало  того что  жесткая, вроде
проволоки, горцова  трава превращала косьбу в сущую  муку --  косы  тупятся,
трава ровно  не ложится, стебли спутывают ее в тугие снопы. Но сорняк этот и
для человека был  знатной отравой, а для скотины  -- втройне. Даже несколько
случайно  попавших  в  стог  сена  побегов  могли  оставить  деревенских без
буренки.
     Понятны становились и попреки настырному Норику. Тот, верно, недоглядел
за  скотиной, а та  по невеликому уму нажралась горькой  травы -- как только
рубец наизнанку не вывернула от эдакой дряни!
     -- От! -- подтвердил мужичонка  будто по подсказке. -- А  говорят -- не
стряслось! Дело-то скверное!
     Последние слова он выпалил с особенной радостью. И что за веселье  иным
людям с беды, хоть бы и своей?
     --  Да  не  то  чтобы  очень, --  отмолвил  Тауринкс, только  чтобы  не
согласиться с мужичонкой. -- Запущено,  конечно... ой, как запущено... нешто
своего друида в округе нет?
     -- В округе-то нейма, -- признался  староста. --  Мало  у  нас друидов.
Редкий в наших краях  дар-то, и семей таланных нет. Вот при  кирне  Бхаалейн
прижился один,  на  нем  все  и держится.  Так  он --  один,  а  деревень во
владении, почитай, три десятка! До  лугов ли потравленных? Скажет: пасите на
других, что за деревня об одном лугу?!
     -- Да-а... -- протянул Тауринкс. -- Это скверно... скверно весьма...
     Собственно, друид ожидал чего-то в этом роде уже по состоянию окрестных
лесов. Неухоженные леса, не  совсем дикие,  а словно бы  заброшенные. Теперь
нечего  дивиться. Будь Тауринкс единственным земным чародеем на владение, да
еще такое обширное --  у  него бы  тоже не  до  всякого медвежьего угла руки
доходили.
     А насчет недостатка в таланных родах... Тауринкс вздохнул  про себя. Он
уже  догадался,  куда  староста  поведет  речь  позже,  когда  работа  будет
выполнена. Беспременно ведь найдется в деревне молодка незамужняя, а то и не
одна,  а то и мужняя жена, и коли хоть одна да  заполучит  дитя от  захожего
друида -- то-то радости будет! Хотя...  ребенка заделать девке невелик труд,
а вот передать ему  дар -- посложней будет, и тут никакие усилия не помогут.
Только  диев моли, когда веришь.  Тем  более  что  дар  друидов  наследуется
неохотно  и  сложно,  не то что способности огневых чародеев или движителей.
Сам Тауринкс,  в свое время живо интересовавшийся  этим  вопросом (с  подачи
некоей молодой особы бешеного нрава,  всерьез положившей на него оценивающий
глаз), знал  лишь  три  рода,  в которых подобный  его  собственному дар был
наследственным и два из них имели владетельское достоинство.
     Но  попробуй  все  это  объясни  деревенским, да еще  с пограничья! Еще
повезет,  коли  удастся  страждущих  юниц  выстроить  в  очередь. А  ну  как
перебранку  устроят из-за старшинства?  Да  ну их,  право  слово,  к демонам
стоячих камней!
     --  Ничего...  --  пробормотал  Тауринкс, прислушиваясь  своим  даром к
трепету жизни на лугу. -- Как ни запущено, а справимся.
     Он  шагнул вперед,  по грудь в  разнотравье, распростер руки  и  замер,
прислушиваясь  к биеньям  жизни, к неторопливому, упорному шелесту  растущих
стеблей, к  току  вод от корней  к  листьям, к мельтешенью букашек  и жучков
вокруг.  Это несведущему человеку  кажется, будто трава растет  привольно, а
глянешь -- какое там!  Едва не локтями пихаются.  Но все  это  соперничество
имеет  один  исход  --  равновесие.  На  каждое  рождение  --  своя  смерть,
отмеренная на Керуновых весах.
     А  для  друида главное -- не  раскачать  эти весы слишком сильно, чтобы
диев  гнев  не  выплеснул содержимое  обеих  чаш да не пришлось  вести отмер
заново. Действовать следует осторожно. Вот... так.
     Стебелек, который Тауринкс машинально  сжимал пальцами, ощутимо  обвял.
Друид  повел  руками,  проверяя  --  не  затаилось  ли  где в глубине  почвы
зловредное семя.
     --  Все,  -- объявил он. -- Только с  неделю  обождите, а лучше -- две,
покуда не засохнет совсем.
     Староста  начал было бормотать невнятные слова благодарности,  но друид
нетерпеливо оборвал его.
     -- Ничего мне не надо, -- отрубил он. -- Разве провизии  в дорогу. Буду
еще проходить вашими краями --  заверну, проверю, не нанесло ли опять. А вы,
коли хотите мне  отплатить  добром, разведали бы, откуда эта дрянь взялась в
ваших краях.
     -- Да что  тут разведывать! -- бросил кто-то из  деревенских. --  Ясное
дело, со стоячих камней нанесло, вон как их разбудило!
     Тауринксу показалось, что он ослышался.
     -- Что, говорите, со стоячими камнями случилось? -- переспросил он.
     --  Да...  -- Староста собрался наконец с  силами  и начал  изъясняться
внятно:  -- Тут такое дело, коун Тауринкс -- недели, значится, три назад это
началось. Можа, и раньше было,  только не сведал никто.  А тут -- ночью дело
было  --  видим,  за  рекой, точнеха  в той стороне, -- он махнул  рукой  на
северо-запад, -- зарево зеленое на  полнеба! Думали --  все,  дракон  летит,
огнем палит! Ан  нет --  потрепетало ровно костер, да и угасло. И потом пару
раз так же полыхало, да все недолго. А там, в Картрозовой стороне,  -- оннат
Тоур  сплюнул,  показывая  тем  самым  неизбывное  презрение  бхаалейнцев  к
заречным  подданным  владетеля Картроза, -- как раз  камни стоячие в лесу на
холме торчат.
     --  А  еще, -- вступил стоявший  рядом широкоплечий  мужик,  --  брехал
разъезжий один, что видел черную птицу  без  крыл, да побольше та птица избы
будет. И летела проклятая от стоячих камней. Недобрый  знак,  коун друид, не
будь я Арвир ит-Перуникс!
     -- А чего ж ему добрым быть, -- встрял неугомонный Норик, -- когда всем
ведомо, что  от стоячих камней никакого добра быть  не может,  а одни только
_ши_ из них ползут!
     -- Это я припомню, --  отозвался Тауринкс насмешливо-спокойным голосом,
-- если  про тебя спросят, так и  отвечу  --  так его предки же  со  стоячих
камней вышли, от них никакого добра не жди.
     Деревенские  так  и  грянули  хохотом  над  затрепанной  шуткой.  Норик
покраснел и, слава дням, заткнулся.
     На самом деле Тауринксу хотелось не лясы точить с этими землепашцами, а
бежать  сломя голову к ближайшему броду. Неужели никто из  них  не понимает,
что  будет твориться здесь очень  скоро,  если  только  странные вспышки над
стоячими камнями -- не плод чьей-то подогретой  крепким медом фантазии? Нет,
видно, не понимают.
     -- Со стоячими камнями я разберусь сам, -- заявил друид с уверенностью,
которой на самом деле не чувствовал.
     -- Оно  и  след, уж не в обиду вам будь  сказано,  -- довольно  заметил
староста.  --  Так что  же, коун друид, пойдемте, устроим в вашу честь такой
пир, чтобы им за рекой икнулось?
     --  Нет, --  отрезал  Тауринкс. --  Я ухожу. Сейчас же. Такая тревожная
поспешность   прозвучала  в  его  голосе,  что  староста,  собравшийся  было
настоять, опешил.
     -- Если не будет меня... дней... десять, -- прикинул в уме друид, -- не
мешкая, шлите весть владетелю. Пусть уж тогда его наймиты разбираются.
     Оннат Тоур  молча боднул воздух.  Суетливый Норик с перепугу зажал  рот
обеими ладонями, да так и стоял, точно мальчишка, ляпнувший сгоряча поносное
слово на знакомого колдуна.
     Тауринкс развернулся и торопливо зашагал прочь от  деревни,  к ближнему
броду  через  Драконью реку.  Его манило  громоздящееся где-то в лесной чаще
кольцо установленных неведомо кем стоячих камней.
     * * *
     --  Скажет мне кто-нибудь, куда  меня везут? -- взвыл Лева Шойфет, не в
силах более сдерживаться.
     -- Не  велено,  -- лениво отозвался  его сопровождающий дюжий дядя, чьи
знаки различия  Лева  не  сумел  бы распознать  даже  под  угрозой  военного
трибунала.
     Мимо промелькнул дорожный указатель с надписью "Барановичи -- 15 км".
     Лева с омерзением оглядел свой новый --  по  названию, но не по сути --
костюм,  состоявший  из  уставных  штанов,  тельняшки и мундира.  И кирзовых
сапог. Сапоги натирали. Нет, это все какая-то ошибка!
     Хотя для ошибки дело зашло слишком далеко. В том, что случилось обычное
недоразумение, Лева  был уверен  куда раньше  --  два дня  назад,  когда его
вызвали  к ректору.  Он  и  тогда решительно  не  понимал,  за что его будут
пинать. Разве  что  настучали на очередной анекдот, пересказанный памятливым
Левой.  Потомок борцов за революцию Шойфет  страдал патологическим неумением
отличать  опасные  темы  от  безопасных,  за  что  неоднократно  подвергался
репрессиям --  конечно,  в своем понимании, потому что  за спиной юного Левы
стоял дедушка,  Рувим Израилевич, занимавший должность  не то чтобы высокую,
зато крайне выгодную -- зам. зав. чего-то там в системе снабжения продуктами
ветеранов войны. Поэтому обижать Леву было рискованно. Ректор, прикормленный
ветеранской икрой, это тоже знал. Значит, дело не в том...
     В кабинете Леву  ждали. Зрелище увешанного звездочками военного вогнало
аспиранта  в  такой ступор, что глумливые реплики  ректора долетали до  него
обрывками:  "Один из лучших... молод и перспективен...  прекрасный ученый...
потомственный коммунист".
     Последнее соответствовало истине не вполне. Коммунистами оставались дед
и  отец Шойфеты, сам  же Лева,  избалованный благоденствием,  был оторван от
реальной жизни  настолько,  что никакая идеология в его мозгу поселиться  не
могла, не имея под собой почвы -- так  не растут на голом камне деревья. Все
притязания  и  мечты  юноши  сосредотачивались  на научной карьере, ей  Лева
намеревался  отдаться всецело, и сообщение, что он,  выпускник иняза, должен
будет  отряхнуть  пыль  с  получаемых  за претерпленные  на военной  кафедре
унижения лейтенантских звездочек, повергло его в шок.
     Леве  даже  не  дали  собраться толком.  Все  его  пожитки умещались  в
целлофановом  пакете, а  тот лежал  в  вещмешке вместе  с  сопроводительными
документами,  где   черным  по  белому  значилось,  что  военный  переводчик
лейтенант  Лев Лазаревич Шойфет направлен на базу авиации Краснознаменного и
тэ-пэ Флота  "Ай-Петри".  Это было само по себе нелепо -- о флоте Лева  знал
только, что корабли плавают, а от качки у него начиналась болезнь -- морская
или воздушная, смотря по обстоятельствам.
     Но  самолет,  вылетевший из-под  Серпухова  с Левой и  грузом  тушенки,
направлялся вовсе не в Крым. Приготовившийся к долгим желудочным мукам, Лева
был  изрядно обрадован,  когда  проклятая машина приземлилась  под  Минском.
Тушенку куда-то увезли,  а Леву запихнули в армейский грузовик, подъезжавший
теперь к Барановичам.
     Лева вздохнул и попытался опереться плечами о борт.
     Грузовик тут же тряхнуло, и Лева  стукнулся лопаткой, чертыхнувшись про
себя.
     Внезапно машина вильнула в сторону. Забыв о боли, Лева  припал к щели в
брезенте. С шоссе они свернули на какой-то проселок, проходивший под  плотно
сомкнутыми кронами. Мимо мелькали деревья.
     -- Подъезжаем, -- лениво отвесил сопровождающий.
     Лева приободрился, но  прошло еще  минут  двадцать, прежде чем грузовик
остановился  у  шлагбаума. Двое суровых и злых  часовых  проверили документы
сопровождающего  --  на  Левины  глянуть никому в  голову  не пришло. Машина
проехала еще метров двести, и водитель заглушил мотор уже окончательно.
     -- Приехали, -- сообщил проводник.