ыми усилиями, изрядно отвлекавшими его от раздумий.
     А пораздумать между тем было о чем. Едва поднятый владетелем ши скрылся
из  виду,  ковыляя по дороге  к стоячим камням,  как Торион  ат-Дейга развил
бурную деятельность, не вполне Линдану понятную. Вместо того чтобы оповещать
соседей, как  сделал  бы  на его месте  наймит,  или  даже  послать весть  в
Андилайте, владетель, собрав малую дружину, отправился в запретный лес, взяв
с собою и Линдана заодно с прочими замковыми  чародеями.  Юноша догадывался,
какой окажется цель их  пути, но  высказывать  вслух  свои  предположения не
решался. Во всяком роду, а особенно -- владетельском, найдется своя паршивая
овца.
     Лес расступился внезапно, открывая взгляду широкую  вырубку -- дату, на
краю которой,  вдали от  дороги,  примостился низкий, наполовину  вросший  в
землю  дом. На дерновой крыше  паслась привязанная к дымоходу  коза. Линдану
показалось,  что хозяйство здесь ведется скорей с остервенелым усердием, чем
с  душой,  отчего  первой  утекала  красота, точно  вода  из  трясущихся  от
усталости  ладоней.  Крепкие бревна,  добротные  доски --  все  сработано  с
запасом  и  на  совесть,  а  все  же  нежилым,   уродливым  веяло  от  этого
заброшенного хутора в лесной глуши.
     Никто  не  вышел встречать  незваных гостей,  никто не стоял  в дверях,
поясным поклоном приветствуя владетеля окрестных земель. Только ручной ворон
покосился с  насеста  над крыльцом, разинул  клюв  в  беззвучном  карке  и с
прищелком захлопнул.
     -- Эй! -- окликнул Торион ат-Дейга негромко,  но звучно. -- Есть ли кто
живой, люди добрые?
     Дверь распахнулась внезапно.  Возникшая на пороге женщина в первый  миг
показалась Линдану дряхлой. Потом он понял -- она едва ли  старше владетеля.
Но  в  запретный  лес  редко забредали  целители,  способные  стереть  следы
тяжелого труда с лица, выпрямить стан, разгладить руки. А главное -- никакой
целитель не может изгнать отчаяние из глаз, разве что ногтями выцарапать его
из самой глубины зрачков.
     --  Пришел,  -- проговорила  она с безумной  убежденностью, словно факт
присутствия  владетеля на ее пороге требовал  нечеловечески твердой веры для
своего принятия. -- Теперь убирайся, Торион. Ты и так принес нам немало зла.
     Мгновение владетель  мерил  ее  взглядом,  потом, к  изумлению Линдана,
перехватил поводья, словно намереваясь повернуть коня.
     --  Стой!  --  донесся  из  глубины  дома  повелительный  голос.  --  Я
переговорю с ним.
     Женщина обернулась, и на лице ее отразилось отчаяние.
     -- Смерть! -- вскрикнула  она  пронзительно, и ворон захлопал крыльями,
недовольно ворочаясь на шестке. -- Смерть!
     Кое-кто из солдат торопливо сплевывал за спину, отгоняя злых духов.
     -- Оставь, Тунья, --  недовольно проворчал тот же голос, надвигаясь. --
Я же сказал -- поговорю с ним.
     Отодвинув  женщину,  на крыльцо вышел  узкоплечий  бородач  в  истертой
кожаной рубахе. На шее его болталась, будто  в насмешку, тяжелая  серебряная
цепь.
     -- Здравствуй, Бран, -- негромко приветствовал его владетель.
     -- И тебе привет, Торион, -- сдержанно ответил бородач.
     Дейга помолчал.  Линдан,  не  вполне понимавший, что происходит, ощутил
приближающееся откровение.  Вот-вот  прозвучат  слова,  призванные  изменить
судьбу этих  двоих.  И еще  одно он  заметил -- несомненные  черты семейного
сходства  между тем, кто  стоял на пороге отшельничьего хутора,  и  тем, кто
взирал на  него с высоты седла. Только бородач был старше. Намного старше --
пожалуй, вдвое.
     Первым  заговорил владетель, хоть  и  не  сразу, будто,  против всякого
вежества  и обычая, ждал, что нарушит тишину хозяин,  тот, к  кому  пришли с
просьбой.
     -- Я вернулся, чтобы просить тебя, Бран, -- произнес он  и снова замолк
надолго. -- Просить твоей помощи.
     Линдан по едва заметным признакам догадался, каких  сил потребовало  от
гордого владетеля это признание. Торион ит-Молой склонил голову.
     --  Не  думал  я,  -- выговорил  бородач Бран,  --  что есть  на  земле
Эвейнской сила, способная заставить тебя прийти ко мне с просьбой.
     -- На земле Эвейнской -- нет, -- отмолвил Торион. Женщина пронзительно,
по-вороньи расхохоталась, и ворон на насесте забил крыльями.
     --  Смерть!  -- вскрикнула она.  -- Смерть! Погибель! Бран едва уловимо
кивнул.
     -- А когда я говорил... да ты не помнишь, конечно, -- бросил он устало.
     -- Отчего ж, -- возразил Торион сдержанно. -- Я все помню.
     И бородач неизвестно отчего смутился.
     -- Чего же ты просишь от меня, гордец Торион? -- пробормотал он.
     -- Мне нужна твоя сила, --  выговорил владетель Дейга  едва слышно.  --
Вся твоя сила, Бран.
     Удивительное дело, подумал  Линдан, ведь  владетель приехал верхом, как
же может бородач поглядывать на него свысока?
     -- Когда  я отказался отринуть  свою силу, -- произнес  Бран с яростной
насмешкой,  -- на  меня, точно  на  пса, накинули  серебряную  цепь закона и
отправили в запретный  лес  доживать в  одиночестве свои дни.  Меня  сделали
изгоем из страха и стыда, и теперь  ты -- ты, Торион, сын Молоя ит-Эвана! --
являешься  ко мне,  точно  к  колодцу.  Скажи мне, мальчик Тори,  -- кого ты
собрался напоить смертью?
     В мозгу  Линдана что-то беззвучно грохнуло, точно оружие ши. Теперь  он
понял. Можно было догадаться и раньше, но молодой чародей никогда  прежде не
слыхал,  как  звали  отца  нынешнего  владетеля.  Задним числом  можно  было
недоумевать, отчего упоминание прежнего хозяина Дейга не приветствовалось во
владениях его  сына,  но так или иначе -- до этих  слов у Линдана и мысли не
возникло  о  том,  что  бородач  Бран мог  приходиться Ториону  дядей.  Губы
владетеля скривились в невеселой усмешке.
     -- Или ты не  слышал,  Бран?  -- осведомился он.  -- Отворились стоячие
камни. Ши вырезали деревню Золотой лес. Мне нужна  твоя помощь, Бран. Или ты
останешься в запретном лесу лелеять свою обиду еще на двадцать лет?
     Мгновение Линдану казалось,  что  дядюшка пришибет племянника на месте.
Потом  бородач  сумрачно усмехнулся, глядя не на собеседника, а почему-то на
ворона над  крыльцом. Умная  птица  покосилась  на него  блестящим глазом  и
залихватски прищелкнула клювом.
     --  Смеррррть!  --  каркнула  она вдруг,  напугав Линдана  до  мурашек.
Шарахнулась чья-то лошадь.
     -- Поговори с  моей женою, Торион, -- с неожиданной мягкостью промолвил
Бран. -- Ты знаешь ее дар.
     -- Знаю, -- кивнул владетель, нимало не просветлев лицом.
     Линдан зато не знал и боялся догадаться.
     -- Что ты видишь, Тунья? -- спросил Торион.
     -- Погибель, -- прошептала женщина, приваливаясь к столбу, подпиравшему
козырек. -- Ты же знаешь, владетель, я вижу только горе  и смерть. Иные пути
мне закрыты.
     -- Расскажи мне о самом страшном пути, -- не отступал хозяин Дейги.
     --  Самый  страшный путь для каждого из нас -- это смерть, --  отрезала
женщина. -- И он ждет всех.
     -- Нет,  -- покачал головой  Торион.  --  Самый  страшный  путь  -- это
бесчестье, и пройти  этим путем под силу  немногим.  Так ты пойдешь со мною,
Бран ит-Эван?
     Бородач кивнул.
     -- Ты не вернешься, -- предупредила Тунья обыденно, точно сообщала, что
на ужин опять каша. Бран пожал плечами.
     -- Пусть, -- ответил он. -- Не время идти путем бесчестия.
     -- Дайте моему родичу коня, -- велел Торион. -- Нам надо торопиться. --
Он обвел  взглядом тревожные лица. -- Со мной  говорил из замка Виндерикс --
дозоры видели в стороне стоячих камней летающих големов. Пока они кружат над
пустошами...
     -- У твоего замка они  появятся завтра, -- проговорила пророчица Тунья.
-- Торопись, владетель. Я прокляла бы  тебя, но  это мне не под силу... да и
нужды в том нет. Ты не переживешь моего мужа.
     Торион посмотрел  на  нее  пристально,  и  Линдан  испугался  уже,  что
повелитель  Дейга  прикажет  убить   дерзкую.  Но  вместо  этого  владетель,
нагнувшись в седле, хлопнул по плечу Брана.
     -- Что ж, поедем своей дорогой... дядя, -- проговорил он.
     * * *
     При первом же взгляде на деревню Ваську Сошникова пробрал озноб.
     Вроде бы ничего особенного  не открылось сидящим на броне БТРа. Поселок
как поселок. На Украине таких на смотришься,  если охота, сколько  влезет --
знай  глазами  лупай.  Только  там  хаты,  а  здесь  все  же дома.  Не  избы
бревенчатые, а самые настоящие дома, из просмоленных досок, и крыши их крыты
не соломой, а дранкой.
     И все же рядового Сошникова трясло. При всем внешнем  сходстве это была
чужая  земля,  и  все в  ней  хоть  чуточку, да отличалось  от  привычного с
детства. Даже небо здесь было темней  и ниже, даже  солнце отливало зеленью,
что уж говорить о таких мелочах, как наличники на окнах.
     Резные  наличники,  надо  же! Совсем как в  России...  только узоры  не
плавные, как  перетекающие  друг  в друга лепестки  и  листья,  а  рубленые,
резкие. Кресты и свастики и что-то среднее между ними.
     -- У, фашисты, -- пробормотал Сошников  чуть слышно,  пытаясь  отогнать
напряжение, но под ложечкой все равно посасывало.
     -- Разговорчики! -- шепотом рявкнул лейтенант.
     На  дорогу  перед  БТРом выбежала  встрепанная курица и  понеслась,  не
сворачивая,  впереди,  точно  путеводный  клубок.  Кто-то,  не  сдержавшись,
хихикнул. Заслышав "Ползин,  два наряда!..", курица затрепетала крыльями, но
не взлетела,  а вдруг  метнулась  в сторону, едва не  угодив  под колеса,  и
возмущенно закудахтала из бурьянов.
     "Куры, -- подумал Васька. -- Суп. Навар. Ножки. Гребешки. Есть охота!"
     И тут из-за угла вышел первый туземец.
     На миг Сошникову  показалось,  что  он  бредит, что все это -- какой-то
неудачный  опыт  и дурацкая машина  физиков  забросила  отряд  международной
помощи не в параллельный мир, а  в  какой-то оставшийся чудом  отрезанным от
мира российский край.
     Мужик  был  невысок -- метр шестьдесят,  пожалуй,  -- и широк в плечах,
точно тяжеловес. Одежда его подошла бы, пожалуй, гоголевскому кузнецу Вакуле
--  рубаха с вышитыми на  вороте  узорами  и  порты, а  то, что заменяло ему
сапоги,  Васька затруднился  бы  назвать правильно  --  в  голове  вертелось
почему-то слово "онучи", хотя что это такое, солдат все равно не помнил.
     В руках мужик держал лопату, которую при виде лязгающих, рычащих  машин
перехватил так ловко  и особо, что сразу  становилось понятно  --  и  лопата
годится не только землю копать, и мужик этот  не  просто  земледелец. Видно,
что приходилось ему этой самой лопатой орудовать в рукопашной.
     Перехватив взгляд  туземца,  уже  набиравшего  в грудь  воздуха,  чтобы
заорать,  лейтенант  сориентировался  быстро. Он демонстративно поднял руки,
повернув   ладони  от  себя  --  смотри,  я  безоружен  и  безобиден.  Мужик
нахмурился,  но  решимость  его, видно,  поколебалась  -- он не  бросился  с
лопатой на солдат, а, взявшись за нее поудобнее, двинулся обок колонны.
     К  тому  времени,  когда  БТРы добрались  до центра  деревни,  где дома
окружали площадь, покрытую утоптанной голой землей, здесь уже собралось, как
решил Сошников, почти  все население. Женщин было больше -- видно, мужики не
то остались в поле, не то ушли в  леса.  Почти все взрослые держали в  руках
если не мечи  и рогатины, то  лопаты, косы или просто крепкие  жерди. Васька
скользнул взглядом по дебелой  бабе, агрессивно  перебрасывавшей  из руки  в
руку  здоровую сковороду, не зная, плакать ему или смеяться. Конечно, против
"калашей" эта толпа не продержалась бы и минуты. Но что-то героическое  было
в их порыве защитить родные дома.
     Крестьяне  молчали.  Кое-кто складывал пальцы  странными  фигами --  от
сглаза, что ли? Но большинство просто стояло и смотрело.
     Васька ждал,  что прикажет лейтенант,  но  тот и сам  молчал, глядя  на
гэбиста Кобзева. Тот, высунувшись из  люка, спокойно обводил взором площадь,
будто принимал парад.
     -- Ваше слово, товарищ Шойфет, -- негромко скомандовал майор наконец.
     Переводчик завозился  в глубине кабины, пытаясь выцарапаться на свет. В
это  время  толпа  зашевелилась.   К  БТРам   проталкивался  пожилой  мужик,
отличавшийся  от прочих затертым жупаном с  тяжелой медной бляхой на  груди.
Бляха придавала ему вид не то добровольца-дружинника, не то городового.
     * * *
     Староста Тоур взирал на самоездные железные гробы с глубоким, тоскливым
недоумением.  Конечно, староста себя считал человеком  ученым. Как-никак его
стараниями деревня наняла для общей скуллы самолучшего  учителя, да и вообще
не годится  старшому в  чем-то уступать своим  младшим.  Но  старые суеверия
умирали в его душе тяжело и неохотно. Всем ведь известно,  кого полагается в
железных гробах селить --  упырей полуночных, трупоедов  могильных, чтобы те
зубами не могли прогрызть домовину изнутри да выходить потом из могил, чтобы
питаться  кровавыми  муками неосторожных.  И  зрелище примостившихся на краю
деревенской площади громадин,  небрежно выкрашенных в неопределенно  грязные
цвета, всколыхнуло в его душе прежние страхи.
     Однако сидевшие на гробах люди совсем не  походили на покойников.  Да и
вылезавшие  по  одному  из железных внутренностей -- тоже. И  староста Тоур,
поборов внутреннюю дрожь, шагнул вперед, вежливо кланяясь гостям.
     Навстречу ему  выступил нерослый, дородный  мужик, чья  одежда была под
стать владетельской украшена  золотыми побрякушками --  ишь,  даже  пуговицы
желтым блестят!  Ежик седых волос почти скрывала смешная плосковерхая шапка,
над  козырьком которой красовалась  хитрая золотая штуковина  вроде  женской
сакты. За  плечом пожилого  маячил долговязый  юнец,  на  котором  нездешняя
одежда пришельцев висела мешком.
     Седой решительно  протянул  старосте руку и что-то  бросил  на  резком,
странно звучащем для эвейнского уха варварском наречии.
     --  Приветствую вас,  --  на  скверном  едином  промолвил юнец  --  как
догадался староста Тоур, толмач.
     -- И вам привет, коуне, -- степенно промолвил староста.
     Наступило  неловкое молчание. Староста Тоур  решительно не понимал, что
нужно  здесь  этим  чужеземцам, если  воевать они не  хотят, а майор  Кобзев
выжидал, как отреагируют местные на появление советских солдат, и только, не
дождавшись, негромко бросил Леве:
     -- Скажите  им, что мы...  м-м...  заморские купцы.  Если  ваш друид не
наврал, то лучше не распространяться пока, что мы с Земли.
     Лева покорно перевел.
     -- Из-за Восточного окияна? -- переспросил староста, не решаясь утереть
со  лба  выступивший  от облегчения  пот.  --  Далекенько  же  вас  занесло,
почтенные коуны.
     Лева перевел и это. Теперь пот пробил уже Кобзева. Ему как-то не пришло
в  голову,  что  отсутствие  портовых   городов  --  да   и  портов,  --  на
обследованном  участке  близкого побережья  не означает,  что местные жители
плохо знакомы с географией.
     -- Товарищ Шойфет,  --  вполголоса  потребовал  он,  --  как-нибудь так
выспросите  у него,  часто  ли  сюда  варяжские  гости  наведываются,  чтобы
подозрений не вызвать.
     --  Коун... а как величать вас,  коун?  -- поинтересовался  Лева, чтобы
потянуть время.
     --  Тоуром  меня  кличут,   --  степенно  ответил  староста.  --   Тоур
ит-Таннакс, староста здешний. Только коуном меня не зовите,  почтенный, а то
уж больно смешно. Оннат Тоур я был, есть, да и помру, видать.
     В  тонкости эвейнского этикета Лева посвящен не  был, а потому  покорно
принял совет.
     -- Так... оннат Тоур, неужто к вам часто гости заморские наведываются?
     --  То-то  и  оно,  что  нечасто,  -- ответил  староста.  -- Последние,
почитай, лет... тридцать, а то  и поболе, тому обратно были.  А тож что вам?
Края  у  нас  малолюдные,  торговли мало,  сами знаете небось,  не  мне  вам
рассказывать. Разве редкости какие... Оно, конечно, если б торговлишку какую
наладить  постоянно, с теми  же Бешеными островами,  то и  пристань в  устье
Драконьей срубить можно было б, и караваны направить.  Да вам,  безвластным,
куда  наладить?  Почитай,  вождь  очередной  сменился,  вот  и  послал  вас,
горемычных, через море-окиян, верно я говорю, коун толмач?
     Лева перешептал  всю тираду на ухо Кобзеву -- в меру своего  разумения,
конечно,  потому что  половину деревенских словечек старосты он понял только
по контексту или не понял вовсе.
     --  Мы...  --  заговорил  майор  через  Леву,  --  не  безвластные.  Мы
посланники великой  державы. Мы хотим наладить... взаимно выгодную торговлю.
Как вы говорите, постоянно.
     Староста усмехнулся несколько покровительственно.
     --  Как ни сколотит себе очередной  вождь банду,  так в  ровню великому
Эвейну метит, -- проговорил он обыденным голосом. -- Навидался я таких...
     -- Мы -- большая страна, -- доказывал Кобзев. --  У нас большое войско.
У нас все жители сыты и грамотны. Мы богаты. Сейчас мы пришли  не с  товаром
для торговли, а с... дарами. Чтобы эвейнцы прониклись к нам добросердечием и
увидали, что мы не... не...
     На этом месте Лева сбился. Кобзев  сказал "не  второстепенная держава",
но  строй эвейнского языка не позволял  употребить эти  слова в одной фразе.
Держава была Эвейном, а Эвейн был Державой -- единственной, с большой буквы.
Одно  это могло  бы навести майора на разнообразные невеселые мысли, если бы
Лева сообразил ему об этом сообщить.
     -- ...Не дикари, -- закончил Лева фразу.
     Староста  подозрительно покосился  на БТРы,  Кобзев,  не  оборачиваясь,
махнул  рукой,  и  по его  сигналу солдаты  принялись  выгружать  из машин и
вываливать на расстеленные тут же, на площади, полотнища  брезента  ящики со
сгущенкой.  Старлей бросил  что-то  полушепотом  сержанту Беловскому, и  тот
поднес Кобзеву ложку и вскрытую  банку. Гэбист демонстративно запустил ложку
в  густую  желтоватую массу  и отправил себе в рот большой ком, моля  бога и
партию, чтобы только не поперхнуться. Из всех  сладостей он признавал только
шоколад,  понимая, что  это дичайшее барство, но  будучи  не  в  силах  себя
перебороть. Но он слышал где-то, что примитивные народы, как правило, готовы
поглощать сладкое в любых количествах, точно дети.
     Староста Тоур подозрительно глянул на предложенную ему банку, осторожно
понюхал содержимое и проговорил  что-то на  своем зубодробительном языке, на
слух Кобзева напоминавшем немецкий.
     --  О  чем  это он?  --  поинтересовался  гэбист,  сообразив,  что Лева
почему-то оставил реплику без перевода.
     --  Я  не  совсем   уловил...  --  пробормотал   переводчик,  заливаясь
предательской краской, и,  натолкнувшись на бешеный взгляд Кобзева, добавил:
-- Он спрашивает, не отравим ли мы его этими... соплями.
     * * *
     Обри  Норденскольд  постарался  сделаться  как можно незаметнее. Особых
успехов  он  не добился  --  трудно  остаться  незамеченным, когда в штабной
палатке, кроме тебя, находятся всего трое. Кроме того, он и сам понимал, что
волнуется,  в   сущности,   зря.   Адъютантская   должность   наделяла   его
замечательной  безответственностью.  За  приказы, переданные Обри,  отвечать
будет адмирал, а  верней  сказать -- исполнители этих  приказов, на  которых
Дженнистон не преминет взвалить всю вину. Так что тревожиться нечего.
     Но всякий  раз, когда взгляд его падал на белое,  постаревшее  в десять
минут на десять лет  лицо  подполковника  Макроуэна, командовавшего  сборным
отрядом морской пехоты, Обри снова передергивало.
     Человек  в штатском прохаживался  по  палатке,  слегка сгорбившись.  Он
слегка  напоминал школьного учителя,  распекающего  оставленных после  урока
лоботрясов.  Особую нелепость этой сцене придавало еще и то, что Обри  гак и
не  узнал имени этого человека, имевшего право и возможность самого адмирала
Дженнистона продраить с песочком.
     -- Я не стану говорить, -- почти шепотом вещал человек в штатском, -- о
принципах  гуманности  и  правилах  ведения  боевых  действий.  Мне начинает
казаться,