ажем...  в необходимом  объеме.  Но  и  от  них  для  этого  тоже
потребуются... соответствующие действия.
     -- Ах, вот вы на что замахнулись, -- протянул полковник.
     -- Ну, так ведь это наша с вами основная задача, -- отозвался гэбист  с
явным недоумением -- как же, мол, партийный, а простых вещей не понимаешь.
     --  А  я думал, что основная  задача  -- это  взять  под контроль точки
перехода, -- задумчиво заметил Вяземский.
     -- И это тоже!  -- кивнул Кобзев. -- Но эта проблема будет  решена куда
успешнее,  если  нас всемерно поддержит правительство...  подлинно  народное
правительство,  а  не какой-то  там "император",  окопавшийся  в  столице  и
фактически не имеющий влияния на местных феодалов.
     --  Ну-ну,  --  недоверчиво  хмыкнул  полковник.  --  Простите,  Степан
Киреевич, но пока все ваши попытки особыми достижениями не увенчались.
     Он был почти уверен, что эта реплика выведет гэбиста из равновесия, но,
к его немалому удивлению, тот только благодушно махнул рукой.
     -- Эти попытки... так, проба сил,  самодеятельность на полковом уровне.
Про  агитацию Бубенчикова  я вообще не говорю, хотя,  --  Кобзев старательно
затоптал   брошенный   окурок,  --   обратите  внимание,   как   моментально
отреагировали на него местные. Почуяли, суки, опасность.
     -- А эти.... лесные братья...
     -- Вот с ними мы дали маху.
     "Мы! Надо же, какой ты самокритичный", -- зло подумал Вяземский.
     --  Недооценили,  так сказать, уровень  их идиотизма. Ну да разрешилось
все сравнительно благополучно, а в следующий раз..
     "Сравнительно -- это ты, конечно, хорошо сказал,  -- подумал полковник,
вполуха  слушая разглагольствующего  гэбиста.  --  Тридцать  два... тридцать
пять,  если  присчитать  погибших в тренировочном лагере  инструкторов. Плюс
группа Викентьева... Левшинов...
     И ведь это только начало, -- с ужасающей  четкостью понял полковник. --
Их не остановить... и будет литься кровь. Много крови".
     Он  медленно поднял голову. Показалось  или  отблеск  Драконьей  реки в
самом  деле на миг  полыхнул алым...  словно река  и впрямь  была  до  краев
наполнена...
     Полковник старательно потряс головой. Надо же, какая чушь привидится.
     -- Так  вот я и  говорю, -- увлеченный  своими  мыслями Кобзев, похоже,
даже не заметил, что  полковник  его не слушает, --  пусть они даже  сначала
согласятся на  чисто торговые  отношения. Пусть.  Если  у них  перед глазами
постоянно   будет   пример   нашего  общества.   Общества  социалистического
равноправия,  где   каждый  человек  от  рождения  равен...   независимо  от
происхождения  и  талантов... это  будет  оказывать на местные  подневольные
классы  столь   разлагающее  влияние,  что  правители   очень   скоро  будут
_вынуждены_ принять самые жесткие меры для сохранения прежнего статус-кво...
и вот тут-то вмешаемся мы.
     -- Товарищ Кобзев, -- перебил гэбиста Вяземский. -- Вы уж извините... в
другой  раз  я бы  с  удовольствием  послушал  о светлом будущем  Эвейна еще
дольше, но... служба.
     -- Да-да, конечно. -- Майор, словно очнувшись от  транса, с подозрением
уставился на Вяземского. -- Мне,  кстати, тоже пора. Заговорился я что-то  с
вами.
     --  Было  весьма  занятно  послушать,   --  подчеркнуто  невыразительно
произнес Вяземский.
     Кобзев опасливо покосился на него  и, отбросив в  сторону пустую  пачку
"Примы", решительно зашагал с холма.
     * * *
     День запомнился Иллиене смутно, так же смутно, как исполненная кошмаров
ночь. До рассвета девушка металась в полубреду -- то приходили разорванные в
клочья  летящим   железом  старшие,  укоряли,  стыдили,  точно  малое  дитя,
показывая кровоточащие ошметки  собственной  плоти,  то наплывали  злые лица
людей-демонов,  измазанные  чем-то,  и  не  поймешь,  то   ли  нарочно,  как
кровожадные ырчи наносят боевую раскраску на клыкастые хари, то ли просто по
человечьей нечистоплотности. По временам приходили бледные тени, щупали руки
холодно  и бесстрастно  и  уходили  вновь.  Только незлой раненый  демон  на
соседней  кровати  по  временам  касался ее  пальцев,  и  прикосновение  его
каким-то образом усмиряло взбунтовавшийся рассудок,  вгоняя  видимое в рамки
видного.
     Когда сквозь оконца в  пологе заструился слабый утренний  свет, Иллиена
немного пришла  в  себя  --  в основном от  боли.  Раскалывалась  голова; от
бессонницы ныли виски,  ломило затылок,  и  остренькая щепка пробивала череп
чуть обок темени. Если  бы Дар остался с нею, Иллиена  вмиг уняла бы боль...
но внутреннее знание,  этот изощренный  палач,  надругавшийся  над последней
надеждой, подсказывало, что проткнувшая голову спица и есть отзвук умирающей
силы.
     Против своей воли  эльфийка обратилась к человеческой доле своей крови,
к запретному,  преступному,  ненадежному  и предательскому,  но  единственно
оставшемуся  у нее  дару -- дару предвидения. Захватывая пространство, точно
умирающий  --  воздух, она  искала вокруг палатки уходящие в  будущее  следы
смерти.
     И не находила.
     Это было страшнее всего -- Иллиена твердо знала, что  не умрет  от  рук
демонов, что  ей покуда ничто не угрожает, но увидеть  грядущее ясней она не
могла.   Слишком  ограниченны  были   ее  способности,  подавленные   долгим
неупотреблением. Ей оставалось только доверяться смутным предчувствиям.
     День  казался продолжением  ночных  кошмаров. Поминутно  в шатер кто-то
вламывался,  нагло,  бесцеремонно.  То  наведывались люди в белых  накидках,
бормотали  на  неприятном,  ящеричьем  языке,   меняли   повязки,   касались
полунагого тела Иллиены  холодным металлом  -- девушка всякий раз  испуганно
сжималась, не до конца доверяя предзнанию. То к раненому заглядывали на пару
слов приятели,  ухмыльчивые и грубые,  глазели на  пленницу, тыкали пальцем.
Однажды,  ближе  к  полудню,  зашел  толстый властный  демон  со  страшными,
ледяными глазами, волоча за собой нескладного юнца, попытавшегося завязать с
уткнувшейся  носом  в подушку эльфийкой  беседу на  всеобщем,  переговорил о
чем-то с "тем, кто ее спас"  --  Эльеком, так, кажется? Тот ответил резко, и
ши заспорили; потом главный демон кивнул отрывисто и ушел, а с ним и толмач.
После этого незваных  гостей  стало поменьше, и только люди  в белом сновали
все так же, охая и причитая над клочками тонкой бересты.
     Алекс и сам не понял, откуда у него взялся кураж -- спорить с гэбистом,
но  факт  оставался  фактом:  после  визита  Кобзева  в  лазаретную  палатку
прекратили соваться все кто ни попадя. Врачей, правда, отвадить  не удалось,
а их присутствие  тревожило девушку  едва  ли не меньше, чем сальные взгляды
солдат, но это было хоть что-то.
     И  все  же,  только  когда  невидимое  за  брезентовым  пологом  солнце
скрылось, а  в  палатке  зажглась одинокая  лампочка, по сравнению с которой
самый ледащий  светляк показался  бы прожектором, почти укрытый рыжей гривой
клубочек чуть развернулся.
     -- Э-льек?
     -- Тогда  уж  Алик, -- улыбнулся он. -- Меня так в детстве папа пытался
звать -- а мне  не нравилось, и я  не  отзывался.  А у  тебя  красивое  имя.
Иллиена... Илли. Можно, я буду звать тебя Илли?
     Он  не знал, но чувствовал,  что сейчас  нужно  говорить и говорить. Об
именах,  о  погоде, о  всякой  ерунде... о чем угодно. Только  чтобы она  не
молчала. И не плакала больше. Он не хотел, чтобы она плакала.
     Они  и болтали о ерунде. Ни один не хотел показывать свежие раны  души,
ни один не  хотел выдавать тайн, которые почитал сокровенными... и  все же в
этой нелепой, скачущей с предмета на предмет беседе они сближались -- микрон
за микроном. В оговорках, привычных  оборотах речи, брошенных  походя фразах
Окану открывался странный,  ни на что не похожий мир -- мир  лесных городов,
вечного зеленого сумрака, нечеловечески прекрасных отшельников-долгожителей,
воедино  сливавшихся  со  своими  возлюбленными  пущами...  жесткой  системы
кланов-каст,  сложной  иерархии старшинства,  в которой роль играло даже то,
появился ты на свет ополночь или с первым лучом рассвета...
     А Иллиене открывался мир по ту сторону стоячих камней.
     -- Альик... Странное имя. Почему не нравилось?
     -- Не знаю  даже. -- Он  по привычке пожал  плечами, хотя она не  могла
видеть этот жест. -- Не нравилось, и все. Маленький был, глупый.
     -- Маленькие... должны слушать старших.
     --  Наверное. Я хотел, -- он  попытался подыскать эвейнское  выражение,
аналогичное русскому "сам себе на уме", -- быть шатуном.
     -- Маленький...
     -- Маленьким  быть плохо, -- сказал он вроде  бы небрежно,  а все равно
вышло, словно пожаловался. -- Никто не принимает всерьез.
     -- Маленькие... должны слушать старших.
     -- Ну  да. И быть как все. Ходить строем,  петь хором, слушать, разинув
рот, сказки  про самого доброго на свете ежика --  а я не хотел быть  таким,
как все.
     --  Ходить  строем? Как? Маленькие...  дети  бегают,  играют... слушают
старших.
     --  Наших   маленьких,   --  вздохнул  Алекс,  --  родители  отводят  в
специальные  места,  называемые "детский  сад".  Там  детей  учат  спать  по
приказу, ходить парами друг за  другом,  любить дедушку Ленина и...  слушать
старших. Всегда и во всем слушать старших.
     На миг  он  вспомнил  яркий,  солнечный осенний  день,  желтые  россыпи
листьев  на асфальте  и теплый ветер, что  лениво носит их от кучи к куче. А
маленький мальчик...
     -- Я не хочу спать!
     -- Это тихий  час, --  в который уже раз устало повторяет отец. --  Все
дети должны спать.
     -- Но я не хочу!
     -- Это нужно.
     -- Зачем это нужно? Я не хочу спать!
     -- Не всегда можно делать все, что хочется.
     -- Но я все равно не сплю. Я ворочаюсь, скриплю кроватью, мешаю другим.
     -- Лежи тихо.
     -- Я  не  могу тихо! Я хочу бегать! Почему нельзя пустить меня во двор?
Там я никому не буду мешать.
     -- В тихий  час  дети  должны  спать,  -- снова повторяет отец. --  Так
решили умные дяди и тети, которые лучше знают, что нужно маленьким детям.
     -- Кто-то лучше меня знает, что нужно мне? А почему я не знаю их?
     -- Они знают, что нужно маленьким детям. Всем детям.
     -- Дети разные. Мальчики и девочки. Им нужно разное. Мне не нравится...
Отец тяжело вздыхает.
     -- Они знают, что нужно всем детям, --  говорит он. -- Всем мальчикам и
всем девочкам.
     -- Я -- не все!  -- кричит мальчик. -- Я не хочу быть -- все! Я не буду
спать! Все равно не буду спать!
     * * *
     Впереди сквозь деревья забрезжил свет.
     Тварь, до  сих  пор просто  механически  переставлявшая  ноги,  подняла
голову.
     Там, впереди, были люди. Много людей. Живых.
     При этой мысли рот твари распахнулся, и застоявшийся воздух с  шипением
вырвался из легких.
     Много  людей  и  нет огня. Это хорошо. Плохо,  когда огня  много. Тварь
оскалилась, вспомнив летящий  в нее  факел, от которого она с трудом  сумела
уклониться. Огонь -- это смерть, а ей не хотелось умирать снова.
     Свет впереди погас  так же внезапно, как и вспыхнул. Но направление она
запомнила.
     Еще впереди  было  много железа. Очень много. Тварь могла ощущать такие
вещи,  правда, внимания на  них она обычно не  обращала.  Ее  гораздо больше
волновала живая плоть.
     Свет возникал еще два  раза, пока  она продиралась через заросли. Очень
яркий луч, способный  ослепить  любого,  кто пользуется глазами. Будь  тварь
поумнее, ее бы  это насторожило.  Но эта тварь  и при жизни-то не отличалась
интеллектом. Поэтому  ее  не  встревожил ни луч прожектора, ни  перепаханная
земля, напичканная металлом.
     Что-то оглушительно  хлопнуло под  правой ногой -- и  сразу  же  завыло
впереди. На замешкавшейся твари сошлись лучи сразу двух прожекторов.
     -- Стоять на месте! -- взревел усиленный мегафоном голос.
     Тварь попыталась  подняться,  неуклюже  опираясь  на  лишившуюся ступни
правую ногу. Боли  она не испытывала, но  была озадачена.  Как  могла  такая
маленькая ловушка причинить ей столько повреждений? Надо быть осторожнее.
     -- Стоять на месте! -- продолжал надрываться голос. -- Руки вверх...
     Продемонстрировать более глубокие познания эвейнского ему не дали. Один
из часовых  наконец  сообразил, что именно  он видит  в десятикратный прицел
крупнокалиберного НСВ,  и, надавив спуск, держал  его еще  долго после того,
как последняя дымящаяся гильза со звоном шлепнулась в кучу своих товарок.
     Тварь даже не успела  ничего понять. Впереди вспыхнул жаркий  -- жарче,
чем она когда-либо видела, -- мотылек огня, и рой пуль буквально размазал ее
по склону.
     Спустя  час  заспанные  саперы, зевая  и поминутно  сверяясь со  схемой
минного поля, прометали безопасную тропу к ее останкам.
     -- Ну и? --  осведомился комбат,  скептически  разглядывая перепаханный
пулями участок. -- Что это было?
     --  Щас  посмотрим, --  отозвался  щеголявший  новенькими  капитанскими
погонами Переверзнев, осторожно тыкая палкой в полусгнившую кисть.
     --  Черт,  воняет-то  как!  --  поморщился  гэбэшный  капитан  Володин,
замещавший временно  отбывшего  в старый лагерь Кобзева.  -- Они что, всегда
так воняют?
     -- Всегда-то всегда, -- озадаченно сказал Переверзнев, -- но не сразу.
     -- Б..., да этому чучелу месяца три! -- рявкнул комбат.  -- И вы, б...,
хотите сказать, что оно, б..., само сюда пришло? Вот так взяло, выкопалось и
приперлось?
     --  Логичнее было бы предположить, -- начал осторожный  Володин, -- что
мы  имеем  дело  с  хитроумной  провокацией  эвейнских   феодалов.   Сильный
маг-движитель, в смысле,  телекинетик -- кстати, именно такой  родовой дар у
владетелей Бхаалейна  --  вполне  мог  бы  управлять  движениями подобной...
куклы.
     -- А хули оно им надо?
     -- Возможно, таким способом они хотели разведать систему  обороны базы?
-- пожал плечами Володин. -- И вообще... посмотреть на нашу реакцию.
     --  Завтра  договорюсь  с  Вяземским,  чтобы  тот еще  раз  заградогонь
просчитал, -- заметил комбат.
     -- А может,  тут и впрямь живые покойники шляются? -- озабоченно сказал
Переверзнев.  --  С  этим х...  колдовством  во  что хочешь поверишь.  Такая
тварь... мы пулеметчика втроем еле-еле оторвали. До сих пор трясется.
     -- Надо будет к нему нашего психолога направить,  -- сказал Володин. --
Пусть  успокоит...  соврет  там чего-нибудь...  ну,  вышла из  лесу  местная
горилла,  а  тебе  ночью  спросонок чудо-юдо привиделось. И, кстати, личному
составу тоже чего-нибудь в этом роде скормить. Незачем людей зря пугать.
     --  А  с этим,  --  комбат пнул  зиявший  пустыми  глазницами  череп  с
остатками скальпа, -- что делать? Так оставлять нельзя. Даже до утра.
     -- Прикажите саперам, чтобы  на брезент собрали --  и в лабораторию, --
распорядился Володин. -- А я потом с ними... поговорю.
     --  Ну, хорошо,  -- неуверенно  проговорил  Переверзнев.  --  Допустим,
сейчас мы это дело замнем. А если оно такое еще раз полезет? Что тогда?
     -- А хули, -- после долгой паузы сказал комбат. -- Когда полезет, тогда
и видно будет.
     * * *
     -- Вы  -- демоны, -- сказала Иллиена. Ей тяжело было говорить  на общем
языке. Дома,  в пуще,  он не  звучал, а  учить наречие презренной человечьей
родни девушка не  желала.  -- Странные.  Не такие, как наши люди. Выглядите,
как люди, а внутри -- другие. _Ши_.
     -- Другие...  --  медленно  повторил  Алекс.  --  Да, мы не такие,  как
здешние  жители.  Вот только  кровь у нас такая же красная. И  мы тоже умеем
умирать.
     Зря он сказал это. Она тут же снова увидела поляну...
     -- Нет!
     -- Прости. -- Он легонько потряс ее за  плечо. -- Слышишь? Прости, я не
хотел. Не плачь. Не надо.
     -- Вы -- убивать! -- выдохнула она, зарываясь в подушку.
     --  Да, --  согласился он. -- Убивать  мы тоже  умеем. Мы этому  хорошо
научились там, у себя.
     -- Зачем? -- всхлипнула она. -- Зачем вы пришли в наш лес, _ши_?
     Тот самый вопрос,  который задавал  мне их главный, отстраненно подумал
Алекс. Я  стоял перед  ним и  собирался умереть  красиво. Для меня это  было
важно --  умереть  красиво,  так, чтобы  эти  длинноухие  надолго  запомнили
советский спецназ. А потом у него  за спиной выросли разрывы... впрочем,  он
же успел обернуться. Успел увидеть свою  смерть, а вот понять ее -- уже нет.
Впрочем, не все ли равно? Я все равно не знаю ответа на его вопрос. Спросила
бы чего полегче -- например, на кой черт я уцелел и чего мне делать дальше?
     -- Так приказали наши воеводы. Дурной ответ, но у меня нет другого.
     -- Вы принесли с собой смерть!
     --  Да?  --  зло  откликнулся  он. -- А может, она уже  ждала  нас там?
Смотрела, щурясь, поверх белоперых стрел? Не мы первые начали убивать!
     Она не ответила. То, что она могла ответить -- про лес, про то, чем лес
был для них... для нее, он  бы не понял.  Для имеющего Дар все было просто и
понятно -- но имеющий Дар никогда не выпустит смерть в пущу.
     А теперь  и у  нее нет  Дара... и тот  народ, который  она  от рождения
почитала  своим, при виде нее отвернется...  нет,  они просто будут смотреть
сквозь нее, как сквозь пустоту.  Всю свою  жизнь она пыталась стать для  них
своей, сделать  все, чтобы окружающие забыли о  толике  человеческой крови в
ней. А теперь... она и есть не более  чем пустое место -- существо без Дара,
не способное ощутить Жизнь.
     -- Будь  все оно проклято! -- выдохнул  Алекс, глядя куда-то в сторону.
-- Все эта  трижды идиотская миссия "руки помощи"! Они и капли твоих слез не
стоят, слышишь? Не плачь! Христа ради, только не плачь! Ты ведь жива!
     -- Нет! -- крикнула она. -- Не жива. Там... у меня отняли Дар, мой Дар,
а что я без него? Оболочка. Зачем мне жить?
     -- Чтобы вернуться.
     -- Я не могу  вернуться! --  Она изо всех сил вцепилась в подушку, так,
что  костяшки  пальцев  стали белее наволочки.  -- Без нашей  силы я  --  не
_элъдар_! Я не могу вернуться домой, понимаешь, не могу!
     --  Не понимаю. -- Иллиена не столько увидела -- в шатре было темно,  а
слезы  застили  глаза,  --  сколько  ощутила,  как  демон  совсем  по-людски
беспомощно покачал головой. -- Объясни мне.
     -- Ты думаешь... -- Слова не  шли  на  язык, растворялись  в  слезах  и
обмякали, точно снежинки на ладони, слипаясь в кашу. -- Думаешь, эльдар, мой
народ  -- это  острые  уши и  длинные пальцы?  -- Она  подняла  руку, словно
надеясь, что он увидит тонкую, вытянутую ладонь.  -- Мы -- это  наш Дар. Это
Дар  всех  эльфов,  он  един  и  единит нас! Мы  презираем  иные  дары...  и
сторонимся людей, почитающих среди себя чародеев.
     Она  не стала говорить,  что и  сама она  наделена колдовским  таланом.
Слишком силен  был стыд... а  еще сильно  он  казался  сейчас,  оттого,  что
шальной  кусочек  железа  по  щадил  именно  этот,  людской  дар,  и  теперь
предвидение шевелилось где-то под сердцем, все сильнее и  страшнее предвещая
непредставимое, невозможное, неизбежное...
     --  А  теперь я, --  Иллиена  машинально  коснулась нелепой повязки  на
голове, --  лишилась  Дара! Я больше не эльдар... даже  не полукровка, какой
была! Меня больше не примут в пуще!
     Демон прошептал что-то на  своем  языке, тоже дотронувшись  осторожными
пальцами до пахучих бинтов.
     -- Это пройдет, -- проговорил он, и Иллиена даже не могла определить --
правду он хочет  сказать или соврать ободряюще. -- После ударов по голове...
бывает. Люди теряют память. Почему не дар?
     -- Нет! -- вскрикнула девушка. -- Это... навсегда!  Только когда  слова
сорвались  с ее губ, она  поняла -- да, это так. Дар предвидения не давал ей
даже обмануться.
     --  Я  знаю, -- проговорила она рвано. -- Я... не до конца эльдар. Мать
моего отца была человеком... чародейкой. От нее во мне... это проклятие.
     -- Проклятие? -- удивился демон.
     -- Мой народ, -- благие леса, какой же злой  издевкой звучат эти слова!
--  народ эльдар не признает чародейных даров.  Это.