а...


     ...На пятый день мне в голову пришла  чудовищная,  но  вместе  с  тем
совершенно очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне
очевидных мысли.
     Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто  мне  приносят  мои
любимые блюда - а что я люблю, знали очень  немногие,  и  это  существенно
сужало круг возможных пособников  Коблана;  кроме  того,  эти  блюда  были
приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего
дворецкого Коса ан-Таньи.
     Повара я в расчет не брал.
     Это было невозможно. Но это было именно так.
     Во-вторых, я вдруг вспомнил  о  принятом  пять  дней  назад  решении.
Конечно, здесь у меня не было кусунгобу - но я подумал, что Тот, кто  ждет
меня в раю, не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз
будет лежать не ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.
     Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся - потому  что,
когда я взял меч в левую руку и медленно поднес  его  лезвие  к  горлу,  я
понял, что не смогу.
     И никто на моем месте не смог бы!
     Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог,  как
и другие  фамильные  мечи  Анкоров  Вэйских,  чтобы  лишать  жизни  своего
нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.
     Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет,  смерти  я  не
боялся - мне уже нечего было терять; но ЭТО  было  выше  страха  смерти  и
острее желания уйти.
     Я мог уйти - но не так.
     И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то -  не  знаю!)
пока не хочет меня видеть.
     Я покорился.
     Я больше не делал таких попыток.


     ...На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан
в положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои  до  смерти
надоевшие  душеспасительные  беседы,  я  заявил  ему,  что  у  меня   есть
высочайшее поручение эмира Дауда, что имеется специальный  фирман  на  мое
имя, и что если кузнец немедленно не выпустит  меня,  то  будет  считаться
государственным изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.
     После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана,  я
упал на кровать, отвернулся лицом к стене,  и  одно  ухо  закрыл  здоровой
рукой, а другое  плотно  прижал  к  подушке  -  чтобы  не  слышать  больше
Коблановых бредней.
     Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно  тихо,  чтобы  я
его не слышал. А  потом  я  приоткрыл  одно  ухо  и  до  меня  приглушенно
донеслось:
     - Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла - а там посмотрим...


     На следующее утро дверь распахнулась,  и  в  комнату  влетел  сияющий
Друдл, размахивая каким-то объемистым свитком. Со всего маху шут  бухнулся
мне в ноги, проехав при этом по полу пару локтей и чуть не сбив меня.
     - О великий и мудрейший дурак Чэн Анкор из  столь  же  славного  рода
Анкоров Вэйских! - гнусаво заорал шут,  продолжая  вертеть  у  меня  перед
носом  своим  свертком.  -  Дозволь   вручить   тебе   высочайший   фирман
солнцеподобного  эмира  Дауда,  дабы  ты  в  своей   несказанной   дурости
использовал его по назначению, - тут Друдл почему-то  сделал  паузу,  -  и
выявил всех наигнуснейших врагов славного Кабирского эмирата!
     Вопя все это, шут  принялся  разворачивать  принесенный  сверток.  Он
разворачивал и разворачивал, во  все  стороны  летели  какие-то  рваные  и
грязные тряпки, лоскуты кожи, куски тончайшей узорной парчи, обрывки шелка
- они устилали уже весь пол вокруг Друдла, и им, казалось, не будет конца.
     Тем не  менее,  изрядно  потрудившись,  Друдл  все-таки  добрался  до
вожделенного содержимого  и  с  радостной  улыбкой  вручил  мне  небольшой
пергаментный свиток, запечатанный личной печатью эмира Дауда.
     Я сломал печать и пробежал текст глазами. Все  было  верно:  подателю
сего, Чэну Анкору Вэйскому, предписывалось оказывать  всяческую  помощь  и
содействие на территории всего  Кабирского  эмирата,  а  также  вассальных
княжеств и дружественных государств.
     Внизу  стояла  хорошо  знакомая  мне  подпись  великого  эмира  Дауда
Абу-Салима.
     Пока я читал, шут заглядывал мне через плечо, так что я  был  уверен,
что он тоже успел ознакомиться с содержанием фирмана. Если не  ознакомился
до того...
     - Ну что, съел? - злорадно осведомился я. - В смысле - прочитал?!
     - Не-а, - расплылся ужасно довольный шут, - я читать не умею! А  чего
там  написано?  Небось,  что  ты,  Чэн  -  дурак?  Так  об   этом   писать
необязательно, это и так все знают. А кто не  знает  -  тому  я  расскажу.
Устно.
     Я попытался удержать себя в руках. Если быть точным - в одной руке.
     - Зови кузнеца Коблана! Здесь написано, чтобы все  жители  Кабирского
эмирата оказывали мне содействие. И я требую, чтобы меня отсюда выпустили!
Немедленно!..
     - А зачем, собственно? - поинтересовался  шут.  -  Тут  тебя  кормят,
поят, содействие всяческое оказывают, делать ничего не надо  -  знай  себе
руку упражняй...
     Он неожиданно подпрыгнул и подмигнул мне.
     - Как у Чэна-дурака есть железная рука, - пропел он, кривляясь,  -  и
содействие Коблана пить вино из бурдюка! Зачем тебе отсюда уходить?
     - Великий эмир поручил мне расследование. Да ты же сам не  хуже  меня
об этом знаешь! - я сам удивлялся, зачем я говорю все это Друдлу.
     - И как ты собираешься расследовать? - не унимался дотошный Друдл.  -
Покойничков расспрашивать? Следы по ночам искать?
     - Кроме покойничков есть еще и живые! - огрызнулся я. - И вообще, раз
приказано оказывать мне содействие - вот и содействуй! Зови  Коблана  -  и
выпускайте меня отсюда!
     - Содействие - это правильно, - с воодушевлением подхватил шут. - Вот
мы и станем тебе содействовать. Ты будешь здесь  сидеть  и  расследованием
руководить, как главный дурак - а мы с Кобланом будем содействовать и твои
поручения, как меньшие дураки, исполнять. Вот и получится у  нас  отличное
дурацкое расследование!
     Я почувствовал, что неудержимо багровею.
     - Так что сиди тут, - продолжил Друдл, -  и  руководи.  Рука  у  тебя
теперь есть - железная, между прочим - вот и будешь ею водить:  туда-сюда,
туда-сюда... То есть Руко-Водить. Вот. А руководить ты можешь и  отсюда  -
для твоей же безопасности. А то в городе у нас неспокойно  -  недавно  еще
двоих мертвеньких нашли, и третьего, живого, но  однорукого,  вроде  тебя.
Теперь Коблану работы прибавится - вторую руку ковать!
     Моя левая ладонь нащупала стоявший на столе массивный подсвечник.
     - Ну так к кому пойти, о чем спросить? - невинно осведомился  шут.  -
Давай, руко-води!
     Я изо всех сил запустил в него подсвечником. Друдл легко увернулся и,
строя омерзительные рожи, выскочил в дверь.
     Послышался звук задвигаемого засова... родной и до боли знакомый.


     В тот же день я сунул фирман под нос  Коблану.  Коблан  долго  читал,
шевеля губами, потом вернул мне фирман, некоторое время думал и,  наконец,
поинтересовался:
     - Тебе чего-нибудь принести?
     И вот этого издевательства я уже не выдержал. Ну ладно - шут... Но  -
Коблан?!
     И я ударил кузнеца Коблана. Ударил правой, железной рукой.  Наотмашь.
Изо всех сил. По лицу.
     И попал.
     Коблан покачнулся, удивленно посмотрел на меня, затем поднял  руку  к
лицу, отер кровь с рассеченной скули и с  недоумением  уставился  на  свои
покрасневшие пальцы.
     Я сделал шаг к двери.
     И тут  кузнец  Коблан  взревел,  как...  как  я  не  знаю  кто,  и  я
почувствовал, что попал под ногу  слону,  что  еще  немного  -  и  у  меня
сломаются ребра, причем все сразу; а потом меня  подняло  в  воздух,  и  я
заметил, что лечу. Впрочем, летел я недолго, от удара у меня  потемнело  в
глазах, и когда я  пришел  в  себя,  то  обнаружил,  что  лежу  на  слегка
покосившейся собственной кровати.
     Больше я не пробовал бить кузнеца.


     ...Через некоторое время  -  прошло  уже  больше  двух  недель  моего
заточения - я понял, что надеяться мне не на что. Это был заговор. Заговор
против меня. А, может быть, не только и даже не столько против меня...
     Да, все складывалось воедино. Друдл, уговоривший меня  заказать  себе
железную руку - и заказать ее именно у Коблана; Коблан,  взявшийся  делать
заведомо бесполезную вещь; вместе они  заморочили  мне  голову  и  заперли
здесь, а теперь пытаются окончательно свести с ума (кстати, еще немного  -
и им это удастся).
     Зачем?
     Вот этого я понять не мог.  Может  быть,  это  связано  с  поручением
эмира? В своих подозрениях я доходил до того, что зачислял  и  Коблана,  и
Друдла,   и   даже   моего   ан-Танью   в   зловещую   мифическую    секту
Ассасинов-Проливающих кровь, о которых складывал песни еще Масуд ан-Назри.
Впрочем,  кровь  действительно  лилась  на  улицах  Кабира  -  так  что  и
легендарные ассасины вполне могли оказаться реальностью.
     Но... слишком уж много у них тогда оказывалось сообщников. И не проще
ли в этом случае было бы, не мудрствуя лукаво, добить несчастного  калеку?
И потом - почему именно я? Я что - эмир, правитель... и вообще  -  кому  я
нужен?!
     Или,  может,  Друдл  не  соврал,  и  они  впрямь   пекутся   о   моей
безопасности? Что-то плохо я представляю эту компанию,  с  таким  усердием
обеспечивающую безопасность никому не нужного Чэна...
     Зачем же тогда? Зачем?!
     Чтобы я-таки сумел сжать стальные пальцы?!
     Но это же - бред!
     И тем не менее - реальность...
     Мне было плохо. Я пытался хоть что-то понять, расспрашивая Коблана  -
но тот либо молчал, либо снова начинал плести какую-то чушь.
     Тогда я стал требовать вина. И побольше.
     Вино мне приносили.
     И я напивался.
     ...Несколько раз я пытался бежать - но подмастерья,  приносившие  мне
еду, все время были настороже, и мне  ни  разу  не  удавалось  застать  их
врасплох. А в случае моих "засад" они звали кузнеца...
     Еще в комнате было два небольших окошка, забранных толстыми железными
прутьями. И был глухой внутренний дворик с высоченным дувалом -  о  нем  я
уже говорил. Я быстро прикинул, что даже если я устрою у стены пирамиду из
всей имеющейся в комнате мебели (имелись в виду стол и стулья; сдвинуть  с
места кровать мне оказалось не под силу, разве что с  помощью  Коблана)  -
то, взобравшись наверх, я все равно и близко не дотянусь до края стены.
     Можно было, конечно, попытаться сделать  веревку  из  моей  одежды  и
постели - но у меня все равно не  из  чего  было  изготовить  крюк,  чтобы
зацепиться за стену. Разве что из собственной правой руки...
     Окна  же  выходили  на  какую-то  совершенно  безлюдную   улочку.   Я
неоднократно пытался расшатать прутья решетки, пробовал выбить их  ударами
своей железной руки - но мои попытки приводили лишь к тому, что я  уставал
и долго стоял у окна, пока не начинало смеркаться.
     ...Как-то раз я увидел проходящего за окном Фальгрима.
     - Фальгрим! - не веря своей удаче, заорал я. - Фальгрим, это я,  Чэн!
Меня запер сумасшедший кузнец Коблан! Скорее сообщи эмиру Дауду об этом  -
пусть пришлет гулямов меня спасать! Только не шута Друдла - он в сговоре с
кузнецом! Прошу тебя, Фальгрим...
     Лоулезец остановился в недоумении, оглядываясь по  сторонам.  Наконец
он обнаружил  в  окне  мое  лицо  и  попытался  улыбнуться.  Улыбка  вышла
сконфуженной,  что  было  совсем  непохоже  на  шумного  и  самоуверенного
Беловолосого.
     - Привет, Чэн... Я все понял. Конечно, я передам эмиру. Только...
     - Что - только?!
     - Только, может, тебе  лучше  пока  тут  посидеть?  Опасно  сейчас  в
городе... Да и рука у тебя... А эмиру я сообщу, ты не беспокойся!..
     И Фальгрим быстро  пошел  прочь,  странно  ссутулившись,  словно  под
тяжестью своего эспадона.
     Я не поверил. Я решил, что мир  перевернулся.  Фальгрим  Беловолосый,
мой друг и постоянный соперник, но в первую очередь все-таки - друг, друг,
друг... ну не мог он сказать такое!
     Не мог.
     Но сказал.
     И откуда от узнал о моей руке?
     Или он совсем не то имел в виду?
     Хотя с рукой-то как раз просто: небось, Друдл уже раззвонил по  всему
Кабиру о свихнувшемся Чэне и его железной руке...
     Впрочем, Фальгрим обещал-таки сообщить обо мне  эмиру,  и  эта  мысль
немного успокоила меня.
     Как оказалось, напрасно - ни в этот, ни на  следующий  день  за  мной
никто не пришел.


     Теперь мне казалось, что весь Кабир, все друзья, а, возможно, и  Тот,
кто ждет меня в раю, - против меня. Я стоял у  окна,  с  тоской  глядя  на
недосягаемую улицу...
     И увидел Чин.
     Чин!
     Черный Лебедь Хакаса... и, похоже, она знала, где меня искать.
     Знала...
     И ответ на мой вопрос был написан на ее лице - грустном, но твердом.
     Вот так мы стояли друг напротив друга, разделенные решеткой, а  потом
я отвернулся, чтоб не видеть уходящую Чин.
     Поговорили... улетай, лебедь.
     Вот тогда-то я и напился по-настоящему. И бил рукой в стену, и срывал
с себя  проклятое  железо,  и  плакал,  как  ребенок,  и  уснул,  и  видел
кошмары...


     ...Похоже, я все-таки снова уснул,  прямо  за  столом  -  потому  что
проснулся от крика. Я не сразу сообразил, что происходит, я думал, что это
- очередной кошмар, к которым я уже начал понемногу привыкать.
     Нет, это был не сон, и с улицы доносился яростный звон  оружия  -  не
так, не так оно должно звенеть! - и крик.
     Женский крик.
     Чин!.. они добрались до нее!
     Кажется, я закричал - нет, я завизжал так, что перекрыл  шум  и  звон
оружия.
     - Коблан! Кто-нибудь! На помощь! Выпустите меня, подонки! Там...  там
убивают Чин! Коблан! Да где же вы все!..
     И никто мне не ответил.
     Я бросился к двери - и неожиданно она распахнулась, ударив меня, и на
пороге возник Друдл с идиотской улыбкой до ушей.


     Проклятый шут ухмылялся в дверях, загораживая мне путь наружу - туда,
где в темноте ночного Кабира захлебывалась криком Чин Черный Лебедь!
     В одно мгновение вся моя ненависть, вся боль последнего времени,  вся
тщета бесплодных попыток обрести утраченную цельность -  все  то,  что  до
краев переполняло Чэна Анкора Безрукого, выгорело без остатка, как примеси
в чистой стали новорожденного клинка, неотвратимо устремившегося к цели.
     И цель эта была - шут Друдл Муздрый!
     Я кинулся на Друдла, стремясь врезаться в него всем телом и выбить  в
коридор, как пробку из бутылки, но странным образом промахнулся  и  больно
ударился плечом о косяк. Дверь захлопнулась, лязгнул внутренний  засов,  и
шут радостно заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши.
     Полы его шутовского халата уже были предусмотрительно  заправлены  за
кушак,  откуда  выглядывали  рукояти  тупого  граненого  кинжала-дзюттэ  и
ятагана для подростков.
     - Как у Чэна-дурака заболят сейчас бока! -  завопил  он,  возбужденно
скалясь. - Заболят сейчас бока от чужого кулака!..
     Здоровой левой рукой я  попытался  дотянуться  до  засова,  но  Друдл
подпрыгнул, как-то по-крабьи выбрасывая ногу, и острая боль  пронзила  мой
локоть. Вслепую, наугад я отмахнулся правой - и железная перчатка  ударила
в стену над головой присевшего Друдла, выбивая куски штукатурки. Твердый и
костлявый кулак шута чувствительно ткнулся мне  под  ребра,  я  попятился,
неловко подворачивая ногу, падая на пол...
     И увидел над собой холодный блеск  маленького  ятагана  в  руке  шута
Друдла.
     Ах, напрасно он обнажил клинок, этот  мудрый  и  проницательный  шут,
этот расчетливый боец, предусмотревший  все  или  почти  все!..  напрасно,
напрасно, потому что тело мое само вспомнило прежние  навыки,  потому  что
оно ничего не забывало, мое послушное тело, и пальцы левой руки машинально
сомкнулись в кольцо, поднося к губам невидимую чашу с горьким  и  хмельным
вином Беседы!
     ...Пол, твердый, как утоптанная множеством  ног  турнирная  площадка,
моя последняя площадка, и - блеск чужого клинка  надо  мной...  Значит,  я
опять достоин удара меча?! Удара без снисхождения и жалости?!
     Значит, у меня опять есть имя?!
     Через секунду ятаган Друдла рубил смеющийся  воздух,  который  звался
Чэном Анкором.
     О, он был умелым со-Беседником, он был  очень  умелым  со-Беседником,
мой злой гений, мой шут Друдл, и ятаган его был  оригинален  и  остроумен,
задавая неожиданные вопросы и требуя мгновенных ответов - только  все  это
не имело сейчас никакого значения.
     Абсолютно никакого.
     - Чэн! - послышалось за окном, или не за окном, но посторонние  звуки
обтекали меня, не затрагивая сути, не отвлекая, а я все купался в  брызгах
стального водопада... Хмель ударил  мне  в  голову,  наследственный  хмель
Анкоров Вэйских, и спокойная уверенность  заполнила  меня  до  краев,  как
живая рука заполняет собой латную перчатку, согревая своим теплом  мертвый
металл.
     И  когда  ладонь  моя  наконец  нащупала  то,  что  было  единственно
необходимым для нее - я завизжал страшно и  радостно,  и  вместе  со  мной
завизжал Единорог, вонзаясь в дверной косяк и  намертво  прибивая  к  нему
восьмиугольную тюбетейку шута.
     Непривычное и неприятное  ощущение,  крадучись,  пробежало  по  самым
задворкам моего сознания и  юркнуло  в  щель  между  неплотно  пригнанными
досками забора, отгораживающего "Я" от "Не-Я". Я лишь успел заметить некую
раздвоенность, как если бы не одна моя воля вела руку в выпаде;  как  если
бы...
     А потом я увидел глаза Друдла.
     Слезы стояли в них, и  там,  за  блестящей  завесой,  животный  страх
смешался с человеческой радостью.
     Совсем рядом с глазами шута моя рука сжимала рукоять меча.
     Правая рука.
     Железная.
     Моя.
     - Получилось, - одними губами выдохнул шут. - А я, дурак...
     И сполз на пол, теряя сознание.




                     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. МЕЧ И ЕГО ЧЕЛОВЕК


                                           ...Закаленный булатный меч,
                                           Сотворенный для ратных сеч -
                                           Он в крови не утрачивал злости,
                                           Не тупился о белые кости,
                                           Он на восемьдесят шагов
                                           Удлинялся при виде врагов,
                                           И при этом он был таков:
                                           Острие - хитрей колдуна,
                                           На ребре видны письмена,
                                           Смертоносен его удар!..
                                                                     Гэсэр


                                    7

     ...До сих пор, когда  я  вспоминаю  о  случившемся,  меня  охватывает
страх.
     И все-таки я - вспоминаю.
     Я, Высший Мэйланя, прямой меч  Дан  Гьен  по  прозвищу  Единорог,  не
последний из Блистающих Кабира - вспоминаю.
     Сейчас я лежу на столе и отблески свечей играют на моей полировке.  А
тогда - тогда я лежал на полу, сброшенный Придатком  Чэном,  ринувшимся  к
двери. Впервые мой Придаток ослушался приказа...
     За окном жалобно звенела Волчья Метла и лязгали невидимые  Тусклые  -
темный страх ночного Кабира;  в  дверях  выглядывал  из-за  кушака  своего
Придатка тупой шут Дзюттэ, и бессильная ярость захлестнула меня от  острия
до навершия рукояти, делая клинок теплым и чужим.
     - Мерзавцы!  -  бросил  я  Дзюттэ  и  Детскому   Учителю.   -   Позор
Блистающих!..
     Они не ответили.
     Зато ответил их Придаток.
     Впервые я видел Придатка, почти умевшего говорить на языке Блистающих
- языке ударов и выпадов, мелких подготовительных движений  и  отвлекающих
маневров, языке подлинной Беседы. Если бы Дзю или хотя бы Детский  Учитель
были бы в этот момент обнажены - я бы понял, я бы не удивился, потому  что
и сам зачастую  ощущал  Придатка  Чэна  своим  продолжением,  частью  себя
самого...
     Но здесь было что-то иное, не