известное, здесь был  Придаток,  умеющий
Беседовать без Блистающего.
     На долю секунды я отвлекся,  забывшись  от  изумления  -  и  вот  уже
Придаток Чэн лежит на полу, скорчившись от боли, а Детский  Учитель  семьи
Абу-Салим в зловещем  молчании  вылетает  из-за  кушака  своего  странного
Придатка, описывая короткую дугу, грозящую закончиться  у  горла  Придатка
Чэна.
     Нет. У горла эта дуга не закончилась бы. Она бы прошла дальше.
     - Руби! - истерично расхохотался Дзюттэ Обломок. - Руби, Наставник!..
     Если бы я в этот момент был в руке Придатка Чэна!.. ах, если бы я был
там... и пусть все шуты, все Детские Учителя Кабира, все  Тусклые  Эмирата
попытались бы остановить бешеного Единорога!..
     - Руку! - вне себя закричал я, забыв, кто из нас Блистающий, а кто  -
Придаток. - Руку, Чэн!
     И рука отозвалась. Нет, я по-прежнему валялся на полу, но на миг  мне
почудилось, что непривычно холодные и твердые пальцы  стискивают  рукоять,
что они тянутся ко мне через разделяющее нас  пространство,  что  я  вновь
веду Придатка Чэна в стремительном танце Беседы...
     А еще мне захотелось тепла. Тепла плоти Придатков, расступающейся под
напором моего клинка.
     - Руку!..
     Я хотел эту руку, словно это действительно была не часть Придатка,  а
отторгнутая часть меня самого; я хотел объятия этих пальцев, как не  хотел
никогда ничего подобного; мысленно я уже свистел в душном воздухе комнаты,
плетя  паутину  Беседы  вокруг  подлеца,  невесть  как  ставшего   Детским
Учителем...
     И Детский Учитель промахнулся. Раз за разом  он  пролетал  мимо,  как
будто в руке Придатка Чэна на самом деле  был  я,  Единорог  во  плоти;  и
вокруг моего смеющегося  Придатка  метался  взбешенный  маленький  ятаган,
полосуя пустоту, пока я не дотянулся до вожделенной  руки,  или  это  рука
дотянулась до меня, или это мы оба... - и холодные пальцы умело и  бережно
сомкнулись на рукояти.
     Это был лучший выпад в моей жизни.
     Лучший еще и потому, что я, Мэйланьский Единорог, визжа от упоения, в
последний момент успел  опомниться.  Да,  я  направлял  руку,  но  и  рука
направляла меня, и чудом я успел извернуться, минуя выпученный глаз чужого
Придатка и вонзаясь в плотную ткань тюбетейки, а затем - в дерево дверного
косяка.
     Да, это был лучший выпад в моей жизни.
     Я не совершил непоправимого.
     Но клянусь раскаленным горном-утробой Нюринги, я был слишком близок к
этому...
     - Во имя клинков Мунира! - где-то  далеко  внизу  прошелестел  голос,
который мог быть голосом только Дзюттэ Обломка. -  Наставник,  мы  сделали
это!.. ты слышишь, Наставник - мы...
     А потом их Придаток упал, придавив собой обоих Блистающих.
     ...Дверь открылась. Падая, Придаток Дзюттэ и Детского  Учителя  задел
внутренний засов, сбрасывая его с крюков, и толчок снаружи распахнул дверь
настежь. Я увидел тех, кто толпился в  коридоре,  и  понял  все,  коротким
движением высвобождаясь из деревянного наличника.
     Понял.
     Все.
     Там была Волчья Метла, целая и невредимая, там был эсток  Заррахид  и
шипастый Гердан - хозяин кузницы, и волнистый Малый Крис-подмастерье, тот,
что со змеиной головой на  рукояти;  там  были  гигант-эспадон  Гвениль  и
Махайра Паллантид - короче, все комедианты, разыгрывавшие за окном веселое
представление, фарс о несчастной разветвленной  пике  и  ужасных  Тусклых,
фарс для одного-единственного зрителя, для дурака Дан Гьена, отказавшегося
сменить испорченного Придатка и поверившего в невозможное...
     Они успели. Успели вовремя захлопнуть дверь, сразу  после  того,  как
огромный   Придаток   Гвениля   мощным   рывком   выдернул   из    комнаты
бесчувственного Придатка  Дзюттэ  и  Детского  Учителя,  вместе  с  обоими
Блистающими - и вновь лязгнул засов, на этот раз внешний.
     О, они успели - видно, Небесные Молоты еще не отбили им полный  срок,
этим хитроумным Блистающим и их Придаткам - но я  успел  почувствовать  их
ужас, когда Мэйланьский Единорог, Придаток Чэн Анкор и его рука...
     Когда мы двинулись на них.
     И мое острие уперлось в запертую дверь, а  двери  в  этом  доме  были
сработаны на совесть.
     Только тогда до меня дошло, что Придаток Чэн  держит  меня  в  правой
руке.
     И когда я вздрогнул от запоздалого понимания - стальные пальцы начали
медленно разгибаться один за другим, опять становясь тем, чем и были.
     Мертвым металлом.
     Латной перчаткой.


     Вот так оно и было.
     ...Сейчас я вытянулся во всю  длину  на  матовой  поверхности  стола,
Придаток Чэн сидит рядом, опустив на грудь отяжелевшую голову, а  стальная
рука его лежит всем своим весом на моей рукояти.
     Просто - лежит.
     И ночь за окном постепенно уходит в  небытие,  туда,  куда  рано  или
поздно уходят все наши дни и ночи.
     О чем думал я в эту ночь?
     Сперва... о,  сперва  мысли  мои  вспыхивали  и  разлетались  во  все
стороны, как искры от клинка, рождающегося под молотом! Я уже думал о том,
что  сделаю  с  обманувшими  меня  друзьями  и   предателем-дворецким;   я
представлял себе Волчью Метлу, умоляющую о  прощении;  в  моих  горячечных
видениях почему-то вставал пылающий Кабир и гнедой жеребец,  несущий  меня
мимо развалин... а руку в латной перчатке  пронзал  слабый  трепет,  когда
что-то теплое и сладко пахнущее стекало по моему клинку...
     Вот это ощущение и вернуло мне ясность  мыслей.  Потому  что  никогда
кровь Придатков не струилась по Единорогу.
     Никогда.
     Не мог я этого помнить.
     Зато это помнила стальная перчатка, касавшаяся меня. Нет,  в  ней  не
было жизни, и когда металлические  пальцы  все-таки  смогли  стиснуть  мою
рукоять - это нельзя было назвать самостоятельной жизнью. Я даже не  знал,
сумею ли я  заставить  эти  пальцы  повторить  то,  что  произошло  совсем
недавно.
     Это была не жизнь.
     Это была - память.
     Память латной перчатки о тепле и мощи руки, некогда  заполнявшей  ее;
память о шершавой  обтяжке  рукояти  того  Блистающего,  чье  тело  словно
вырастало из чешуйчатого кулака; память...
     Просто я очень хотел, чтобы это случилось. А она - она вспомнила, как
это случалось раньше. И когда я потянулся к ней через время и расстояние -
моя жизнь на мгновение вросла в ее память, оживляя неживое.
     Чудо, которого я ждал и которое обрушилось на меня внезапно,  подобно
летней грозе - сейчас я уже не знал, хочу ли я его,  этого  чуда,  и  если
нет, то сумею ли отказаться.
     Потому что я помнил ярость,  вспыхнувшую  во  мне;  ярость  и  жажду,
темную теплую жажду, и ужас Блистающих по ту сторону порога.
     Потому что я краем души прикоснулся к чужой памяти, памяти новой руки
Придатка Чэна; память старой латной  перчатки,  части  того  одеяния,  что
некогда звалось "доспехами"...
     Потому что я понял - как это случалось раньше.
     Забыть? Отказаться от коварного подарка судьбы?..
     А как же небо над турнирным полем? Падающее на меня небо, и полумесяц
Но-дачи в нем?!
     А Тусклые? Тусклые - и убитые Блистающие, и ждущий Шешез Абу-Салим, и
отчаянный Пояс Пустыни, Маскин Седьмой из Харзы?..
     А моя, моя собственная память о случившемся?
     Нет.  Я  не  сумею  отказаться  от  этой  руки.  Я  не  буду  от  нее
отказываться.
     ...Осторожно, едва-едва слышно я потянулся к стальной руке-перчатке -
и сквозь нее, дальше, через спящие слои ее памяти, обходя их,  не  тревожа
чуткий покой, словно я  подзывал  Придатка,  еще  не  зная  -  зачем,  еще
раздумывая, сомневаясь...
     И вскоре почувствовал, как что-то  тянется  мне  навстречу  с  другой
стороны.
     Что-то?
     Кто-то.
     "Кто ты?" - тихо спросил я, останавливаясь.
     "Кто ты?" - эхом донеслось оттуда.
     "Я - Высший Мэйланя..."
     "Я - Высший Мэйланя..."
     Тишина.
     И - стремительным обоюдным выпадом:
     - Я - прямой Дан Гьен по прозвищу Единорог! А ты - ты мой...
     - Я - Чэн Анкор Вэйский! А ты - ты мой...
     Я так и не смог сказать: "Ты - мой Придаток!"
     А он? Что не смог сказать он?!
     Ты - мой... Я - его?!.
     ...Латная перчатка, спящая память  о  забытом  времени,  зыбкий  мост
между двумя мирами, объединяющий их в одно  целое...  и  дрогнули  неживые
пальцы, а кольчужные кольца словно вросли в тело, когда мы  вошли  друг  в
друга - Блистающий и его Придаток, Человек и его Меч; вошли,  но  не  так,
как клинок входит  в  тело,  а  так,  как  вошли  мы,  становясь  слитным,
единым... каким, наверное, и были, не понимая этого...
     Нет, мы не рылись  в  воспоминаниях  друг  друга,  как  вор  в  чужих
сундуках (этот образ был непонятен мне, но Чэн отчетливо  представил  его,
и...), и  знания  наши  не  слились  в  один  нерасторжимый  монолит,  как
свариваются полосы разного металла в будущий клинок (не-Блистающему трудно
было в полной мере прочувствовать это, но...); просто...
     Просто я не могу передать это словами.
     И оба мы замерли, когда  из  черных  глубин  памяти  латной  перчатки
донеслись два глухих, еле слышных голоса, ведущих разговор  без  начала  и
конца...
     - Вот человек стоит на распутье между жизнью и смертью. Как ему  себя
вести?
     - Пресеки свою двойственность и пусть один  меч  сам  стоит  спокойно
против неба!..
     ...Один, - подумал я.
     ...Один, - подумал Чэн.
     ...Один, - подумали мы.
     Один против неба.
     И я понял, что больше никогда не назову Чэна Придатком.


     Утром дверь в комнату оказалась незапертой.
     Чэн сходил умыться, потом по возвращению одел  меня  в  ножны,  и  мы
отправились в кузницу.
     А в кузнице было на удивление тихо  и  прохладно.  Молчали  меха,  не
пылал горн, и в углу спиной к нам  сидел  Придаток-подмастерье,  перебирая
зародыши будущих Блистающих. Из-за кожаного фартука подмастерья выглядывал
Малый волнистый крис, внимательно следивший за работой своего Придатка.
     Дважды Придаток чуть  было  не  пропустил  зародыши  с  недостаточным
количеством  слоев  металла,  и  дважды  Малый  крис  внутренним   толчком
останавливал Придатка, вынуждая еще  раз  осмотреть  спорный  зародыш,  не
давая появиться на свет ущербному Блистающему.
     Я молча наблюдал за работой до тех пор, пока Малый  крис  не  заметил
меня.
     Он дрогнул - да, на его месте я тоже бы вздрогнул  после  всего,  что
было - и опомнился лишь после довольно-таки невежливой паузы.
     - Приветствую тебя, Высший Дан Гьен! -  торопливо  произнес  крис,  и
Придаток его живо поднялся на ноги. - Приветствую и...
     - И давай поговорим, -  закончил  я  с  легкой  иронией.  -  Нет,  не
по-Беседуем, а просто поговорим. Тебя как зовут?
     - Семар, - поспешно ответил он, пока Чэн вешал  меня  на  специальный
крюк в оружейном углу, и мне пришлось дважды  кивнуть  Семару,  указав  на
крюк рядом, прежде чем он меня понял.
     Понял и повис возле меня, зацепившись кольцом в  зубах  змеи-навершия
его рукояти.
     - Семар, - еще раз представился крис. - Малый  крис  Семар  из  Малых
кузни главы рода Длинных палиц Гердана  по  прозвищу  Шипастый  Молчун,  и
еще...
     - Шипастый Молчун, говоришь, - лениво протянул я. - Ну-ну...
     - Да, Высший Дан Гьен, воистину так, - звякнул Семар. - А я...
     - А ты - Волнистый Болтун, - перебил его я. - Ишь,  распелся,  как  у
Абу-Салимов на приеме... Ты в  кузнице  кто?  Ты  -  хозяин...  или  почти
хозяин. А я - гость. Вот и веди себя, как подобает хозяину  в  присутствии
гостя. Пусть хоть и трижды Высшего.
     - А мне ваш выпад ужасно нравится, - невпопад брякнул крис  Семар.  -
Косой. В броске, от  самой  земли.  Я  на  три  турнира  подряд  из  кузни
отпрашивался. Гердан бурчал-бурчал, но ничего, отпускал... Очень уж  выпад
у вас замечательный. А в последний раз я и рассмотреть-то почти не  успел.
Помешали...
     - Кто? - поинтересовался я.
     - Да Высший Гвениль и помешал,  -  бесхитростно  разъяснил  Семар.  -
Двуручник, из Лоулезских эспадонов, вы  ж  его  знаете!..  Придаток  ихний
дверь перед вами захлопнул, когда вы как раз на второй выпад шли... в нас.
Я ж тоже тогда в коридоре был...
     Вот оно что! Это, значит, вчера он мой выпад не до конца видел -  это
когда я тюбетейку к косяку прибивал... Нет. Не видел он  ничего.  Дверь-то
уже после тюбетейки снаружи открыли... Не повезло тебе, невезучий ты Малый
крис Семар!.. Если только ты в щель не подглядывал.
     Или повезло?
     - Я еще Высшему Гвенилю потом говорю, - продолжал меж  тем  Семар,  -
что надо было б ему Придатка своего попридержать,  ну  совсем  чуточку,  и
увидели б мы выпад Единорога во всей красе!  А  Гвениль  глянул  на  меня,
помолчал и старую отливку в углу  зачем-то  пополам  разрубил.  Я  полночи
думал, что же он этим сказать хотел... Лишь к утру додумался.
     - И что?
     - А то, что до сих пор страшно, - тихо ответил Малый крис Семар.
     С  грохотом  распахнулась  дверь  в  подсобное  помещение,  и  оттуда
выбрался Придаток-Повитуха в кожаном фартуке со знаком Небесного Молота на
кармане. На его плече возлежал Шипастый Молчун - тяжелая булава-гердан.
     Глава рода Длинных палиц. Рода тех Блистающих, кто исстари следит  за
кузнецами; тех, кто сродни молоту.
     Его утолщение, сплошь утыканное  торчащими  во  все  стороны  шипами,
походило на встрепанную голову Повитухи - и оттого казалось, что кто-то из
них двухголовый. А туловище или древко - в зависимости от точки  зрения  -
лишнее.
     Ах да, чуть не забыл... Тех Придатков, что стояли у  наковальни,  где
рождались Блистающие - но не всех, а лишь тех, чей фартук украшал Небесный
Молот - редко звали Придатками, а чаще Повитухами.
     ...Чэн резко встал, оставив Придатка-подмастерья в  растерянности,  и
подошел ко мне. Потом он поднял правую руку,  негнущиеся  стальные  пальцы
коснулись меня - и снова мы стали целым, только теперь это произошло проще
и легче.
     Наверное, крис Семар решил, что я сошел с ума.
     Наверное, его Придаток решил, что Чэн Анкор рехнулся.
     Просто я узнал, как зовут Герданова Придатка; просто Чэн  узнал,  как
мы зовем Стоящих у наковальни...
     Просто мы оба расхохотались, забыв о приличиях.
     Уж больно смешно вышло: Повитуха Коблан Железнолапый.
     Шипастый Молчун приблизился, и Повитуха Коблан  опустил  его  на  пол
недалеко от меня. Я покосился на хозяев кузни и... промолчал.
     - Приветствую тебя, Высший Дан Гьен, - гулко бухнул  об  пол  тяжелый
Гердан.
     - Приветствую тебя, Высший Чэн Анкор, - глухо буркнул в бороду кузнец
Коблан.
     А мы с Чэном все  еще  словно  держались  за  руки,  латная  перчатка
связывала нас невидимыми, но прочными путами - и оттого каждый из нас  вел
одновременно две беседы, слышал два голоса... жил за двоих...
     И каждый понимал, что две беседы - на самом деле одна, два  голоса  -
почти что один, Гердан Шипастый Молчун и Коблан Железнолапый - о  пылающая
Нюринга,  до  чего  же  мы  оказались  похожи  друг  на  друга,  все   без
исключения!..
     Чэн опустил руку и ушел с Повитухой Кобланом к горну. А мы с Герданом
остались. Мы - да еще испуганно притихший Малый крис Семар.
     - Ты вправе гневаться, Единорог, -  Гердан  говорил  медленно,  слова
давались ему с трудом, и такое самоуничижение Шипастого Молчуна, да еще  в
присутствии  Малого  криса,  еще  недавно  доставило   бы   мне   огромное
удовольствие. А сейчас...
     - Ты вправе гневаться, Единорог. И я  знаю,  что  ты  сейчас  скажешь
мне...
     - Нет, - перебил я его, - не знаешь. Я скажу тебе, глава рода Длинных
палиц, заперший в доме своем Высшего Дан Гьена из Мэйланя, и не убоявшийся
гнева разъяренного Единорога...
     Шипастый Молчун напрягся в ожидании.
     - Я скажу тебе - спасибо, - закончил я. - И еще вот что...  Можно,  я
пока поживу у тебя? Недолго, денек-другой?
     Возле горна изумленно охнул Повитуха Коблан.
     Почти одновременно с Герданом.


     А  к  полудню  приехал  мой  замечательный  дворецкий,  мой  узкий  и
преданный эсток Заррахид.
     Я встретил его на улице - не на той глухой улочке, куда выходили окна
моей темницы, а у парадного, так сказать, входа в дом Гердана.
     - Рад видеть вас бодрым и сияющим, Высший Дан Гьен, - как ни в чем не
бывало отрапортовал  Заррахид  и  приветственно  качнул  витой  гардой.  -
Осмелюсь спросить  -  в  каких  ножнах  вы  соблаговолите  отправиться  на
сегодняшнюю аудиенцию к Шешезу Абу-Салиму фарр-ла-Кабир? Я привез вам  те,
что с вправленными топазами; потом с белой полосой вокруг  набалдашника...
потом те, которые вам прислали по заказу из Дурбана, и еще те,  которые  с
медными двойными кольцами, и потом...
     На какой-то миг я онемел. А бессовестный Заррахид за этот  миг  успел
хладнокровно вспомнить отличительные признаки десятка два ножен - я  и  не
предполагал, что имею столь внушительный гардероб!
     И то, что я собирался высказать Заррахиду, незаметно отошло на второй
план. А там и вовсе куда-то улетучилось.
     - Ты что, все это... сюда привез? - наконец опомнился я.
     Вопрос оказался излишним.  Конечно,  привез!  Тем  более,  что  из-за
поворота  уже   выезжала   крытая   арба,   запряженная   двумя   тусскими
тяжеловозами.
     - Там ножны? - хрипло звякнул я, глядя на взмокших лошадей.
     -  И  ножны  тоже,  -  радостно  подтвердил  эсток.  -  А  также  все
необходимое для вечернего празднества у Гердана, на которое вы  соизволили
пригласить Высшего Гвениля из Лоулезских эспадонов, Волчью Метлу из Высших
Хакаса, Махайру Паллантида, Дзюттэ Обломка, а также Детского Учителя семьи
Абу-Салим. Прикажете распорядиться?
     - Я? Соизволил пригласить?!
     - А что, вы  хотели  бы  видеть  сегодня  вечером  других  Блистающих
Кабира? Кого именно?
     - Да нет... если уж видеть - то этих.
     - Ну вот, значит, все верно, - легко согласился эсток Заррахид.
     "...Отличные у меня друзья, - думал я, пока мы с Заррахидом ехали  на
присланных чуть позже верховых лошадях в загородный дом  Абу-Салимов,  где
мне была назначена аудиенция. - И друзья отличные, и дворецкий отличный, и
жизнь - счастливей некуда... и ножны на любой  вкус.  Это  просто  я  сам,
наверное, чего-то не понимаю, все дергаюсь, злюсь, а окружающие  только  и
делают, что беспутного Дан Гьена  на  путь  истинный  наставляют.  Да  вот
незадача - не вижу я пути  истинного,  а  вижу  великое  множество  всяких
путей, и истины в них поровну... Где он, где единственный путь Дан  Гьена,
путь Единорога - нет, просто Путь Меча?! Где он?!."
     Вот с такими интересными мыслями я и не заметил, как оказался  в  том
самом зале, в котором не так уж давно происходила церемония Посвящения,  а
проклятый турнир еще только предстоял, и все было хорошо...
     Все было хорошо.
     Было.
     Колыбель новорожденного Придатка по-прежнему стояла на церемониальном
возвышении - я не видел от дверей, есть  ли  в  колыбели  ребенок  -  а  в
изголовье на  родовой  подставке  мирно  спал  престарелый  ятаган  Фархад
иль-Рахш фарр-ла-Кабир.
     И пусто было в зале...
     Я мысленно коснулся Чэна - мне все легче становилось дотягиваться  до
него не так, как прежде, а через железную руку, которая  странным  образом
становилась общей частью нас обоих - и мы двинулись было к возвышению,  но
не дошли.
     Во-первых, нас остановил звериный рык.
     В металлической клетке у стены метался из угла в угол пятнистый  чауш
- зверь редкий не только  для  Кабира,  но  и  для  Мэйланя,  в  окраинных
солончаках которого зверь, собственно, и  водился.  Сам  чауш  походил  на
катьярских бойцовых собак - короткошерстных,  плотных,  с  узкой  крысиной
мордой и налитыми кровью глазками - но был  в  несколько  раз  крупнее,  с
кривыми, не по-собачьи острыми когтями; и хвост чауша не обрубался, как  у
собак, а от рождения был похож на  сжатый  кулак,  невесть  каким  образом
выросший из зада зверя.
     Сейчас этот хвост-кулак дрожал мелкой дрожью и злобно подергивался.
     ...А во-вторых, меня заставил обернуться го