о мой старший брат Да-дао-шу, рядом с  которым  и
Шешез, и гигант Гвениль казались не  такими  уж  большими,  прошлым  летом
спешно бросил все дела в Кабире и вернулся в Мэйлань. Я и сам-то не слыхал
послания от наших старейшин, которое и выдернуло Большого  Да  из  Кабира.
Посчитали, видно, что молод Единорог...
     А  еще  Шешез  не  знал,  отчего  тринадцать   отпрысков   знатнейших
Мэйланьских родов согласно приказу Старейшин Совета Высших Мэйланя в  свое
время оставили родину и уехали, не оглянувшись. Я и Да-дао-шу -  в  Кабир,
меч-крюк Цзяньгоу - в Хину, остальные - кто куда...
     Ну и не надо ему об этом знать. Я не много знаю, как младший в роду -
так, все больше догадки строю - а Шешезу и вовсе ни к чему.
     - Да-да, верно, - Шешез довольно потерся о ложе подставки, выложенное
трехслойным войлоком. - Тусклые, конечно! А я все никак  не  вспомню...  у
Фархада спрашивал - не отвечает. Совсем старый, видно,  стал!  Собственную
тень пополам резать хочет. Ну  да  ладно,  это  дела  семейные...  так  ты
приходи, Единорог, приходи обязательно!
     ...Еще около часа мы болтали о  всяких  светских  пустяках,  а  потом
Шешез  Абу-Салим  резко  засобирался  домой,  словно  вспомнив  о   чем-то
неотложном.
     - В Хаффе, на открытом турнире, - вскользь бросил  ятаган,  пока  его
Придаток поднимался из-за стола, оправляя алый кушак на объемистом животе,
- у Кривого Килича Энгра неприятность вышла. Ты вот его  не  знаешь,  а  у
него Придатка испортили. По-крупному. Сам понимаешь, сабельные кланы - они
горячие, им молодые Придатки нужны, а тут правую ногу подчистую  отрезало.
Выше колена. И самого Кривого Килича выщербили...
     - Кто? - холодея, перебил я, забыв о приличиях. -  Может,  кто-то  из
неопытных, вчера кованных? Нет, глупость говорю, их на открытый  турнир  и
не  допустили  бы,  на  первой  же  рубке  отсеяли!..  Или   бывает,   что
какая-нибудь алебарда у своего Придатка болезнь проглядела...
     - Бывает, - уклонился от прямого ответа сиятельный  фарр-ла-Кабир.  -
Всякое бывает. Вот и в Дурбане тоже было... Бывает  -  это  когда  раньше,
причем так давно, что и не вспомнить; а было -  это  когда  почти  сейчас,
сегодня или в крайнем случае вчера...
     И не договорил.
     - На Посвящение приходи, - добавил он уже от дверей. - Ты расскажешь,
мы расскажем... глядишь, и время веселей пройдет.
     Оставшись один, я представил себе Щербатого  Килича,  затем  подумал,
каково это - теплое и тусклое лезвие - и до утра меня мучили кошмары.
     Мне снились испорченные Придатки. Я чувствовал приторно-пьяный  запах
красного вина, хлещущего из разрубленной плоти.
     Придаток Чэн всю ночь просидел над кувшином, и я не гнал его из зала.


     Утром, в середине четвертой стражи я отправил Заррахида с  поручением
узнать точное время Посвящения у Абу-Салимов - вчера я так и не удосужился
спросить об этом у Шешеза - и заодно послушать свежие  городские  сплетни.
Заррахид был не самым лучшим сборщиком слухов,  но  зато  мой  эсток  умел
мгновенно отсеивать шелуху болтовни от редких зерен истины  -  что  сейчас
волновало меня в первую очередь.
     Я надеялся выловить в мутной  реке  легкомыслия  форель  смысла,  как
говаривал иногда Трехзубый  Кра,  любивший  в  часы  досуга  бить  верткую
серебристую рыбу в брызжущих пеной горных  потоках  Айера  и  Бек-Нэша  на
северо-востоке от Кабира.
     Цветистость слога была нынче в моде. Заразная, однако, штука...  Я  с
сожалением отмечал, что даже в Беседах коротким и ясным выпадам или ударам
без  замаха  предпочитались  длинные  "фразы"  с  множеством   уверток   и
двусмысленностей. Увы, столичные нравы оставляли желать лучшего...
     Не  прошло  и  полторы  стражи,  как  эсток   вернулся   и   доложил,
одобрительно похлопывая взмокшего Придатка эфесом по бедру, что  в  Кабире
ничего не говорят. То есть не то чтобы совсем ничего, и не  то  чтобы  все
Блистающие столицы спрятали клинок болтливости в ножны  осторожности  -  я
мысленно проклял Трехзубого Кра с его манерой изъясняться - и так далее, и
тому подобное, и еще много слов было произнесено эстоком в том же духе.
     Когда я  наконец  понял  причину  многоречивости  обычно  молчаливого
Заррахида, то еле сумел не расхохотаться.
     Клянусь грохочущей наковальней Нюринги, он пытался меня  развеселить!
Видимо, после визита Шешеза и бессонной ночи я выглядел не лучшим образом,
вот верный Заррахид  и  старался  вернуть  расстроенному  Единорогу  былой
блеск.
     Ну что ж, если так - то эсток преуспел  в  этом.  Правда,  ненадолго,
потому что мое взыгравшее было  настроение  быстро  вернулось  к  прежнему
унылому  состоянию,  едва  я  задумался  по  поводу   всеобщего   онемения
Блистающих. Слог слогом, а врать мне Заррахид не станет.
     Кабир молчит за три дня до турнира?! Скорее дерево перестанет  гореть
в огне, а вода - вызывать ржавчину! И все же...
     Неужели призраки мэйланьских легенд достанут меня и в  Кабире?  Я  не
знаю тебя, выщербленный Кривой Килич с навсегда испорченным Придатком,  но
если в маленькой Хаффе объявились Тусклые, то многие разделят твою участь.
Тебя это утешает, Килич? Меня - нет.
     - Все готово  к  выезду,  Высший!  -  доложил  Заррахид,  только  что
выслушавший слугу из Малых.
     Ах да, я ведь собирался в город...
     ...А во дворе у  внутренних  ворот  уже  били  копытами  по  крупному
булыжнику  две  лошади,  заблаговременно   приведенные   из   конюшен,   и
Блистающий-привратник - Южный трезубец Цзи по прозвищу Третий Ус Дракона -
презрительно поглядывал на суетившихся конюхов-Придатков.
     Привратника мне в свое время порекомендовал Заррахид,  и  с  тех  пор
Третий Ус бессменно стоял на страже у входа  в  кабирский  дом  Единорога.
Бессменно - потому что трезубец имел сразу двух Придатков, и пока один  из
них ел или спал, второй был готов к несению службы.
     Было в этом что-то неприличное, но я доверял выбору Заррахида,  да  и
Третий Ус Дракона никогда не участвовал ни в Беседах, ни в турнирах -  так
что повода к сплетням не давал. А однажды мне случайно  довелось  увидеть,
как он танцует глубокой ночью в пустом дворе, перебрасывая  звенящую  луну
через  свои  волнообразные  лезвия  -  и  я  перестал   задумываться   над
странностями своего привратника.
     И полюбил выглядывать в окно, когда наступает полнолуние.
     Обо всем этом я думал, пока Придаток Чэн выходил во двор и садился на
лошадь, откидывая левую полу верхнего халата-кабы зеленого шелка  -  чтобы
ткань не заслоняла мне обзор и не  мешала  во  время  поездки  общаться  с
Заррахидом. Сам сопровождающий меня эсток обычно  располагался  на  правом
боку своего Придатка, одинаково владевшего  обеими  руками,  так  что  при
конном выезде в город мы оказывались почти вплотную - что, конечно,  очень
удобно для личных разговоров в городской толчее.
     И не обязательно верхом.
     - Открыть ворота перед Высшим Мэйланя Дан Гьеном! - коротко и властно
прозвенел эсток Заррахид,  строго  соблюдая  все  положенные  интонации  и
ритуальную дистанцию между  нами  -  ровно  полторы  длины  моего  клинка.
Понятное дело, ворота открыли бы и так, без особого приказа,  но  традиции
есть традиции, и не мне менять установленное предками.
     А если уж менять, то начинать надо не с церемонии выезда в город.
     Придаток Чэн привстал в седле, устраиваясь поудобнее и  слегка  задев
каблуками конские бока, отчего нервное животное заплясало под нами, прядая
ушами и норовя подняться на  дыбы.  Я  звонко  шлепнул  лошадь  по  крупу,
Придаток Чэн туго натянул  поводья  -  и  спустя  мгновение  мы  двинулись
вперед, мимо молодцевато вытянувшегося Цзи Третьего Уса.
     Я не разбираюсь в лошадях, и  мне  не  стыдно  в  этом  признаваться.
Некоторые кабирские Блистающие открыто предпочитают конные  Беседы,  и  от
них  только  и  слышишь  о  седлах,  правильной  посадке  Придатков  и   о
преимуществах рубящего удара на всем скаку. Нет уж, увольте... Дан  Гьены,
конечно, признавали лошадей, но лишь как удобное средство передвижения,  а
вести Беседы мы любили по старинке - не на  подпрыгивающей  спине  глупого
животного, а имея под ногами Придатка надежную и привычную землю.
     Мэйланьские Дан Гьены Беседуют в пешем  виде,  и  поэтому  мы  всегда
отдавали должное молниеносному выпаду, равнодушно относясь к рубке.  Разве
что в крайнем случае...
     Впрочем, я не  сомневался,  что  в  столичных  конюшнях  Мэйланьского
Единорога жуют свой овес не самые  плохие  кони  не  самых  плохих  пород.
Наверняка Заррахид постарался... вон,  едет  позади,  как  влитой,  словно
родился в седле!
     Интересно, а где на самом деле родился мой потрясающий дворецкий, мой
строгий и молчаливый эсток Заррахид?
     -  Куда  направимся,  Высший?  -  деликатно   осведомился   Заррахид,
поравнявшись со мной.
     За пределами дома, да еще и наедине, эсток немного ослаблял  стальные
обручи приличий, сковывавшие  его  обычное  поведение.  Вдобавок,  похоже,
что-то  волновало  Заррахида  после  утреннего  выезда   в   только-только
просыпающийся Кабир.
     - Туда, - неопределенно  ответил  я,  а  сам  загадал:  три  поворота
налево, два направо, и после уже станем думать, куда дальше...
     Думать не пришлось. После первого  же  поворота  направо  дорогу  нам
преградила толпа Блистающих вместе с их возбужденными Придатками. Заррахид
было сунулся вперед - расчистить нам проход,  благо  никого  из  Высших  в
толпе не наблюдалось - но я остановил его слабым покачиванием кисти, и  мы
спешились.
     Постоять с нашими лошадьми - естественно, за соответствующую  мзду  -
живо согласился  какой-то  юный  четырехгранный  кинжал-кончар  со  смешно
оттопыренными усиками у головки рукояти. Его долговязый Придаток  отчаянно
теребил белесый пушок над верхней  губой,  но  поводья  в  свободной  руке
держал крепко, так что вскоре эсток уверенно занял место  впереди  меня  и
принялся прокладывать дорогу через галдящее столпотворение.
     - ...Вы слышали?
     - Нет, а в чем дело?..
     - Просто в Хаффе то же самое...
     - Куда смотрят власти? Я вас спрашиваю, куда смотрят власти?
     - А почему это вы именно меня спрашиваете? Нашли, понимаешь,  власть!
И нечего мне бок царапать - только вчера лакировался...
     - ...и что странно - возле самого эфеса! В наиболее сильной части...
     - А вы его знали? Ну и что? А...
     - Сказки это! В наше просвещенное  время  не  стоит  уделять  слишком
много...
     - Сказки? Вы что, действительно считаете...
     - Темляк! Темляк оторвете!..
     - И как раз перед Посвящением...
     - Чьим?
     -  Чьим,  чьим...  сам  Фархад   иль-Рахш   новорожденного   Придатка
посвящает, накануне турнира!..
     - А я что? Я ничего... только, говорят, в Дурбане...
     Заррахид  неожиданно  свернул   в   сторону,   Придаток   Чэн   резко
остановился, словно боясь на что-то наступить - и я увидел то, что увидел.
     И мне показалось, что ставшие  необыкновенно  горячими  ножны  плотно
облепили мое тело, как смесь глины, речного песка и  угольной  пыли  перед
самой первой закалкой, а ледяной родниковой воды все не было, и  я  боялся
потрескаться, боялся потускнеть и рассыпаться, боялся...
     Передо мной лежал мертвый Блистающий. При желании до него можно  было
бы дотянуться, но подобного желания не возникало.
     Я не знал лежащего лично. Я понимал только, что это кто-то из местных
Шамшеров, причем небогатых - по отделке видно. Клинок сабли был сломан  на
три пальца выше треснувшей гарды  со  сколотым  шариком  на  одном  конце.
Неровная линия излома наводила на нехорошие мысли  -  хотя  какие  уж  тут
хорошие мысли! - а остальная  часть  Блистающего  валялась  чуть  поодаль,
присыпанная бурой пылью, и острие касалось бедра  Придатка,  разрубленного
от ключицы до паха.
     Как кукла на  турнире,  машинально  подумал  я.  Как  кожаная  кукла,
набитая всяким хламом  вперемешку  с  бронзовыми  отливками,  когда  Шешез
Абу-Салим или тот же эспадон Гвениль демонстрирует перед трибунами чистоту
рубки,  а  знатоки  славного  удара  уже  готовы  завизжать,   восторженно
вырываясь из ножен и вспыхивая под лучами полуденного солнца.
     Только кукла никогда  не  лежит  вот  так  -  жалко  и  неестественно
подвернув голову и далеко откинув бессильную руку, словно и  после  смерти
пытаясь дотянуться до рукояти несчастного Шамшера, превратившегося  в  две
такие же мертвые половинки некогда живого Блистающего.
     Они лежали совершенно одинаково - Блистающий и его Придаток  -  разве
что над последним  с  жужжанием  вился  рой  жирных  зеленоватых  мух.  И,
откатившись в сторону, прижался к глинобитному забору  одинокий  бронзовый
шарик с гарды убитого Шамшера.
     - Прошу прощения! - послышалось рядом со мной.
     Я посторонился, и трое Блистающих из рода тяжелых  копий  Чиань,  чей
мощный и широкий наконечник уравновешивался  утолщением  на  другом  конце
древка, поравнялись со мной и приблизились к трупу. Там двое из них  легли
на землю, прямо в засохшую кровь, а  их  Придатки  постелили  сверху  свои
плащи, закрепив их поясами, и уложили тело испорченного  Придатка  на  эти
импровизированные носилки.
     Третий перебрался своему Придатку на  спину,  и  тот  бережно  поднял
обеими руками погибшую саблю. И мне почему-то стало стыдно, что я не  знаю
имени убитого, что я никогда не встречался с  ним  ни  в  Беседах,  ни  на
турнирах, и теперь уже никогда не встречусь.
     Никогда. Это слово было тяжелее удара  Гвениля  и  неумолимее  выпада
Заррахида. Или моего.
     Никогда.
     ...Так они и удалились - три прямых копья Чиань  -  унося  сломанного
Блистающего и разрубленного Придатка, унося по  пустынной  улице  кровавый
ужас, пришедший в Кабир; и те из зевак-Блистающих, кто был в ножнах или  в
чехлах, обнажились в молчании, салютуя уходящим и думая каждый о своем.
     А я думал о том, что невозможное иногда приходит к  тебе  и  говорит,
улыбаясь: "Здравствуй! Помнишь меня?.."
     - Здравствуй! Помнишь меня? - раздалось за спиной, и  я  вздрогнул  и
заставил Придатка Чэна обернуться.
     Харзиец по-прежнему обвивал талию своего кривоногого Придатка, только
сейчас не высилась рядом сумрачная громада  угловой  башни  Аль-Кутуна,  и
подавленные Блистающие расходились кто куда, унося в душах  частицу  общей
боли и смятения.
     - Что, вчера не договорил? -  хмуро  поинтересовался  я,  забыв,  что
целый вечер размышлял над загадкой Блистающего из Харзы. -  Так  здесь  не
место и не время для Бесед...
     - Позволь представиться, Высший Дан Гьен, - с  неожиданным  смирением
заявил харзиец, щелкая креплением рукояти и спокойно  выпрямляясь  в  руке
Придатка. - Я -  Маскин  Седьмой  по  прозвищу  Пояс  Пустыни,  из  Высших
Блистающих Харзы.
     "Ну и что?" - чуть было не спросил я.
     К счастью, мой верный Заррахид, не знающий о моей вчерашней Беседе  с
харзийцем, вернул коня нашего разговора на тропу вежливости.
     - Вы оказываете нам великую честь, Высший  Харзы  Маскин  Седьмой,  -
ненавязчиво вмешался эсток, почтительно и вместе с тем  весьма  независимо
кланяясь. - Позвольте мне, Малому Блистающему из свиты  Мэйланьского  рода
Дан,  представить  вам  Высшего  Дан  Гьена,  известного  в   Кабире   как
Мэйланьский Единорог...
     И Заррахид умолк на полуслове, ловко вынудив  харзийца  или  прервать
возникшую паузу, или удалиться.
     Пояс Пустыни, вновь обвившийся вокруг  Придатка,  внимательно  изучал
Заррахида - его стройный клинок, сложную гарду из витых полос,  деревянную
и обтянутую кожей с насечками рукоять, крупный набалдашник-яблоко...
     - Если таковы Малые из свиты рода Дан, - задумчиво прошелестел он,  -
то каковы же Высшие? Впрочем, я уже немного знаю - каковы...  Я  приглашен
сегодня в дом фарр-ла-Кабир, о достойный Малый, чьего имени я не  знаю,  и
чья форма ни о чем мне не говорит, кроме как о  врожденном  достоинстве...
Передай Высшему Дан Гьену,  чтобы  он  в  гостях  поменьше  рассказывал  и
побольше слушал, потому что знающий не  говорит,  а  говорящий  не  знает.
Прощай. Да, передай также своему господину, что мы еще  встретимся,  и  не
только на Посвящении...
     И мы с Заррахидом остались на опустевшей улице одни.
     - Куда теперь, Высший? - спросил Заррахид, словно мы лишь на  минуту,
и то по совершенно пустячной причине, прервали нашу поездку.
     - Обратно, - сказал я. - Домой.
     - Совершенно  верно,  -  заметил  эсток,  направляясь  к  оставленным
лошадям (причем оставленным во всех смыслах,  потому  что  мерзавец-кончар
уже куда-то удрал!). - Вы должны переодеться перед Посвящением.
     - Вот-вот, - угрюмо лязгнул я. - Переодеться... Это как раз  то,  что
необходимо мне в первую очередь.



                                    2

     ...Отсветы факелов услужливо  метались  по  стенам  коридора,  словно
расчищая дорогу веренице наших теней через лепные украшения под  потолком,
начинавшиеся примерно на длину моего клинка выше головы Придатка Чэна.
     Алебастр барельефов являл собой подобие изображений  древних  времен,
чуть ли не периода Диких Лезвий: жуткая мешанина  сплетающихся  Блистающих
(в основном  копейных  и  прочих  древковых  родов)  и  рук-ног  множества
Придатков - причем эти руки-ноги были зачастую  самой  странной  формы,  с
нелепыми  наростами  на  предплечьях  и  голенях:   и   некоторые   детали
обрывались, не успев толком начаться, что порождало раздумья  о  сломанных
Блистающих и испорченных Придатках.
     "Кажется, я схожу с ума", - раздраженно подумал я.
     Наши тени безразлично перетекали  через  все  неровности  лепнины  и,
похоже, ни о чем особенно не задумывались. Я  обратил  внимание,  что  моя
личная тень без видимой границы переходит в тень Придатка Чэна, отчего  мы
становились похожи на неприятное двойное существо с  его,  Чэна,  телом  и
мною в качестве хвоста и рукояти, торчащей из живота этого чудовища.
     Я строго-настрого запретил себе думать о чем-нибудь в этом роде  -  и
перестал. Вот иду себе, в гости иду... все хорошо... Хорошо все, гром меня
разрази!.. куда уж лучше...
     Факельщики свернули за угол, и мы последовали за  ними.  Мгновение  я
двигался в почти полной темноте, и это подействовало на меня успокаивающе.
Правда, за это время находившийся впереди меня серповидный  Махайра  Кресс
отстал - видимо, желая поговорить с кем-то знакомым - и я помимо моей воли
оказался во главе процессии припозднившихся гостей.
     Тут меня заинтересовали  наши  провожатые  -  Малые  Блистающие  дома
Абу-Салим (Фархадовы, должно быть!), и даже сперва не они, а их  Придатки,
несущие факела. Самый высокий из факельщиков с трудом доставал макушкой до
груди  Придатка  Чэна,  но  смазанные  маслом  обнаженные  торсы   малюток
лоснились, демонстрируя вполне достойный рельеф мышц, а коротенькие  ножки
в невероятно широких шароварах семенили на удивление проворно.
     Теперь понятно,  почему  факела  горели  столь  низко,  а  наши  тени
вытягивались до потолка. Что ж я раньше-то не сообразил?!
     За  намотанными  в  добрую   дюжину   слоев   кушаками,   поближе   к
выпячивающимся животикам Придатков,  обнаружились  не  менее  своеобразные
Блистающие  -  явно  братья,  поскольку   на   одного   Придатка-недомерка
приходилось по два-три одинаковых Блистающих.  Каждый  Малый  не  превышал
полной  длины  моей  рукояти  -  то  есть  был  короче  даже   любого   из
малочисленного клана Стилетов Кансаси - и напоминал  два  молодых  месяца,
наложенных друг на друга рожками в разные стороны.
     Получался вытянутый овал, одна сторона которого была обмотана замшей,
другая - остро заточена, и этот овал украшали четыре острия,  торчавшие  в
разные стороны. Даже на расстоянии  в  этих  Блистающих,  невзирая  на  их
положение Малых, чувствовался жесткий и независимый характер.
     Наверное, увлекшись  разглядыванием,  я  незаметно  для  себя  самого
придержал Придатка Чэна, замедли