рожил без Блистающего?!" - отраженным
эхом ударила меня мысль Единорога.
     - Ну! - властно крикнул нам Дзюттэ. - Ну, что же вы?! Спрашивайте!..
     И мы поняли, что и как надо спрашивать.
     - Лови, шаман!
     Я запустил в неподвижного Куш-тэнгри Обломком; а когда Дзю еще был  в
воздухе, пролетев две трети  пути  от  меня  до  Неправильного  Шамана,  я
прыгнул следом - и сумрак взвизгнул от боли и  неожиданности,  рассеченный
Единорогом.
     Он не соврал. Он действительно никогда не держал в руках оружия, этот
удивительный человек, родившийся седым. Он поймал Обломка, но поймал  так,
как это не сделал бы ни один кабирец - за край гарды, и  даже  не  подумал
защититься им от удара, а попытался  увернуться,  и  увернулся,  но  через
мгновение острие Единорога уже упиралось  в  побрякушку  на  правом  плече
шамана.
     Куш-тэнгри глубоко вздохнул и осторожно, кончиком  пальца,  отодвинул
клинок в сторону.
     Я забрал у него хихикающего Дзю и вернулся на  прежнее  место,  пряча
Единорога в ножны.
     - Это был вопрос? - осведомился шаман слегка севшим голосом.
     Я кивнул.
     - И я на него ответил?
     Я еще раз кивнул.
     - А... а что я ответил?
     - Что ты на самом деле не знал Блистающих...
     - Что?!
     - Неважно. Что ты не пользуешься оружием. Что ты говорил правду - раз
не соврал здесь, то, скорей всего, был правдив и в остальном.
     Куш-тэнгри  отхлебнул  араки,  прополоскал  ею  рот,  затем  выплюнул
злосчастный камешек, а араку проглотил.
     - Ну а если я притворялся? - после долгой паузы спросил он. - Если  я
обманул тебя?
     - Если ты успел столь быстро понять смысл моего  вопроса  и  обмануть
меня, - ответил я, - тогда это не я - Асмохат-та, а ты.
     Дзю у меня за поясом наконец перестал веселиться.
     - А он мне нравится, - неожиданно сообщил Обломок.
     - И мне, - вздохнул Единорог.
     Я налил себе из жбана.
     - Ты нам нравишься, - сказал я Неправильному Шаману.
     - Кому это - вам?
     Я неопределенно помахал чашкой в воздухе, проливая араку.
     - А можно, - с несвойственной ему робостью вдруг спросил  Куш-тэнгри,
кивком головы указывая на Дзюттэ, - можно, я его еще раз подержу? Нет,  не
сейчас, потом... Можно? Я... мне показалось, что он - живой.
     И шаман замолчал.
     - Дзю, ему показалось,  что  ты  живой,  -  с  удовольствием  передал
Обломку Единорог. - Слыхал?
     - Да? Польщен, - вяло отозвался Обломок. -  Скажи-ка  ему:  мне  тоже
показалось, что он - живой.
     А я все вспоминал летящие камешки и летящих гусей.
     Камешки ловил я и ронял он; гусей видел он и не видел  я;  а  еще  он
знал, что случится с гусями завтра.
     Галька, упавшая в чашку с пенящейся аракой; сизый к вечеру  отстанет,
а тот, что с черным хвостом...


     ...А потом я выбрался наружу из шатра  и  долго  моргал,  привыкая  к
свету и пытаясь понять - вот  передо  мной  обеденные  приготовления  моих
спутников, но для кого  это,  собственно,  отдельно  в  маленьком  котелке
варится рис (да и откуда рис в Шулме?!) без мяса, зато с обилием  каких-то
сушеных овощей и трав?!
     Потом объявился из-за моей спины Куш-тэнгри, и назначение риса  сразу
стало понятным, потому что шаман отогнал от котелка нерасторопного (по его
просвещенному мнению) шулмуса, извлек из складок своего одеяния  несколько
кожаных мешочков и принялся сыпать в котелок по щепотке-другой из каждого,
бормоча себе под нос и помешивая варево деревянной  лопаточкой,  возникшей
непонятно откуда.
     Пахло шаманское кушанье на удивление вкусно, ничуть не  хуже  мясного
плова в большом  общем  котле  -  и  мой  желудок  одобрительно  забурчал.
Впрочем, шаман не собирался угощать ни меня, ни кого  другого  -  он  снял
котелок с огня и приступил к трапезе в одиночестве,  уплетая  еду  той  же
деревянной лопаточкой с завидным усердием, как делал бы на его месте любой
проголодавшийся человек - а не таинственный шаман Безликого Ур-калахая.
     Видимо, не один я заинтересовался поварскими тайнами шамана -  потому
что после того, как котлы опустели, а животы наполнились, к  Неправильному
Шаману, не сговариваясь, подсели с двух сторон ан-Танья и  Матушка  Ци,  и
начали у него что-то выспрашивать, тыча  пальцами  в  котелок.  Куш-тэнгри
охотно стал вытаскивать свои мешочки и показывать их этой  любопытствующей
парочке - полагаю, тайна съедобных  приправ  не  была  сокровенной  тайной
Безликого  -  и  Кос  немедленно  вооружился  костяным  каламом,  походной
чернильницей и листом пергамента, намереваясь записать все услышанное.
     Тут я отвлекся, заинтересовавшись разговором за моей спиной.
     Ставший за последнее время поразительно миролюбивым Асахиро ковырялся
в зубах длинной колючкой и подтрунивал над новоиспеченным нойоном  Кулаем,
а потом  стал  говорить  на  темы  более  общие  и  даже,  можно  сказать,
возвышенные.
     Говорили по-шулмусски и довольно-таки быстро, но я успевал улавливать
смысл беседы.
     - Убивать - плохо, -  внушал  шулмусам  благодушно-сытый  Асахиро,  и
шулмусы дружно кивали головами. - Убивать - очень плохо.  Сперва  вы  друг
друга, после мы друг друга, потом вы - нас, мы - вас...  И  что?  Разве  в
этом  доблесть?  Не  лучше  ли  уменье  воинское   без   крови   проявить,
по-дружески, а затем вместе пойти араку пить?!
     - Лучше, - подумав, изрек Кулай. - Гораздо лучше.
     Шулмусы  оживились,  кое-кто  рассмеялся,  а  Тохтар-кулу  полез   за
бурдюком, поняв Асахиро слишком буквально.
     Бурдюк убрали подальше - это  Фариза  расстаралась  -  старый  Тохтар
недовольно сощурился, почмокал губами и повернулся к Асахиро.
     -  Хорошо  сказал  Асахиро-эцэгэ,  -  исподволь  начал  Тохтар,  и  я
отчетливо увидел, как в глазках  старого  лиса  забегали  хитрые  огоньки.
Эцэгэ - оно, конечно, эцэгэ, и скоро все мои приятели в "отцы"  шулмусские
выбьются, а некоторые даже и в матери... так  вот,  вряд  ли  Тохтар  хоть
слово без подковырки скажет, да и само "эцэгэ" для кабирского  уха  -  нож
острый...
     - Хорошо сказал Асахиро-эцэгэ,  вкусно,  сладко,  уши  радуются,  еще
хотят... Убивать - плохо. Помню я - года два тому назад в племени аруданов
у одного охотника младшая жена пропала. Ну, пропала - и  пропала.  Украли,
небось.  Бывает.  Потом  еще  одной  женщины  не  досчитались.  И   снова.
Заволновались аруданы - враг женщин ворует, скоро всех украдет! Не злой ли
мангус объявился?! Потом в степи жену охотника нашли. Мертвую.  Кто  убил?
За что убил? Если мангус - почему не съел?! Если  человек  -  зачем  убил?
Украсть - понятно, а убивать - глупо!  Что  с  мертвой  женщиной  делать?!
Позвали шамана. Пришел шаман Безликого, воинам  в  глаза  посмотрел  и  на
хромого табунщика указал. Вот он,  говорит,  женщин  крадет.  Глумится  не
по-мужски, а после убивает. Чтоб молчали, чтоб не сказали никому.  Аруданы
хромого табунщика к двум жеребцам привязали,  жеребцов  в  степь  погнали,
кровавыми клочьями степь засеяли. Не пропадали больше женщины у  аруданов.
А я сейчас Асахиро-эцэгэ слушаю, уши радую, сердце радую, думаю:  "Убивать
- плохо. Лучше араку пить. Зря  тогда  аруданы  хромого  табунщика  убили,
совсем зря... араку с ним пить надо было..."
     - Дурак ты, Тохтар, - оборвал старика побагровевший Асахиро. - Такого
табунщика трижды убить надо было!..
     Они еще о чем-то говорили - а я задумался совсем о другом. Были ли  у
нас в Кабире убийства -  я  имею  в  виду,  раньше?  Насилие?  Вооруженные
грабежи? Нет. Не было. Не слышал о таком - по крайней мере,  до  появления
беглецов из Шулмы. Кражи, мошенничества, подлоги, взятки  -  были.  Грешны
люди, один Творец безгрешен... Но не казнить же человека за кражу?! Вот  и
обходились без смертной казни. Плетей всыпать - это да. Затем тюрьма есть,
рудники, в конце концов!.. Но казнь?!
     Хотя, с другой стороны, я прекрасно понимал аруданов.
     Почему у нас не было своих хромых табунщиков? Мы что, лучше шулмусов?
Нет, мы не лучше...
     Тогда - почему?!
     - Блистающие не дают, - услышал я внутри себя голос Единорога.  -  Мы
насилия не приемлем... во всяком  случае,  раньше.  Попробуй  грабитель  с
голыми руками напасть на Придатка с Блистающим, да  еще  в  Кабире  -  что
выйдет? А если ты и сам вместе с Блистающим - так и не станете  вы  ни  на
кого нападать! Ну а бумагу поддельную  написать  или  стянуть  что  -  это
мелочи, люди и без нас управятся, мы о том и знать не будем... Зато  когда
у ребенка человеческого  с  детства  к  Блистающему  уважение,  так  он  и
взрослый его на дурное дело не  поднимет.  И  себя  замарать  побоится,  и
клинок родовой...
     Нет, я не во всем был согласен с Единорогом, но отчасти он прав.  Для
насилия нужно оружие, или хотя бы понимание того, что насилие -  уже  само
по себе оружие... а Блистающие - это не оружие.
     Но...


     -  Послушай,  Единорог...  чем,  собственно,  мы,  люди   эмирата   и
Блистающие, отличаемся от шулмусов и Диких Лезвий? Тем, что они убивают, а
мы - нет? Так и мы способны на насилие... Ты слушаешь меня?
     - Я слушаю тебя, Чэн. Продолжай.
     - Я еще не все понимаю, но давай представим себе  вот  что...  Гончар
делает горшок. Это его ремесло - делать горшки. Оно  его  кормит,  ремесло
это, да и от горшка польза несомненная - можно продать, можно воды налить,
можно еще что-нибудь. Ремесло гончара - горшки делать, ремесло садовника -
выращивать айву и персики, ремесло ткача  -  полотно  ткать...  а  ремесло
воина? Шулмуса или Дикого Лезвия?! Что делает воин?
     - Убивает, Чэн. Воин - убивает. Умело и быстро.
     - Зачем?
     - Чтобы выжить самому. Ремесло воина - умная ярость.
     - Да. Умная ярость. Чтобы убить - и выжить. И  взять  себе  имущество
убитого, или его женщину, или его коня - но  не  это  главное.  Главное  -
чтобы выжить самому. И поэтому сколько ни называй это убийство  доблестью,
умением, подвигом или подлостью,  или  еще  чем  -  важно,  что  это  тоже
ремесло. Ему учат, им сохраняют жизнь, им  отнимают  жизнь,  оно  приносит
пользу, им можно торговать, у него свои тонкости и навыки...
     - Да, Чэн. Это ремесло. Как гончар делает горшок - так воин убивает.
     -  А  когда  гончар  делает  не  горшок,  каких  множество,  а  вазу?
Единственную в своем роде? Каких до него не делал никто и  никогда?!  Если
он неделями ломает себе голову над формой завитка на середине  ручки  этой
вазы - хотя житейской пользы от этого завитка никакой?!
     - Это искусство, Чэн. Не ремесло, но - искусство.  Не  польза,  но  -
радость.
     - А если воину плевать на жизнь и на смерть, если  нет  врага  и  нет
ярости, а есть он сам и его меч, и отблески движущегося  просто  так,  без
житейской цели и пользы клинка чертят в ночном  небе  диковинный  узор,  и
ноги танцуют, не касаясь земли, а кисточка на рукояти  описывает  спираль,
ведущую в бесконечность, и нет пользы, а есть радость, и ты - это  меч,  а
меч - это ты, это мир, это небо  и  перехлестывающее  через  край  бренной
плоти сознание бессмертия...
     - Это искусство, Чэн. Это мудрая радость творчества, когда  мы  равны
Творцу. Это шаг от ремесла к искусству, это  два  берега  одного  ручья  -
умная ярость воина-ремесленника и мудрая радость воина-творца. Это шаг  от
Дикого Лезвия к Блистающему, от пользы к красоте, от тела к душе!
     - Да, Единорог. Есть состояние боя - и состояние Беседы. Есть враг  -
и со-Беседник. Ярость схватки  и  радость  творчества.  Бушующее  пламя  и
невозмутимая водная гладь. Гордый Масуд и мудрый Мунир, огонь и вода...  И
когда мы творим Танец Меча - мы впитываем в себя чужую ярость и гнев этого
мира, но переплавляем их в себе, как руду в горне, и  удары  наши  быстры,
они  кажутся  смертоносными,  и  торжествующий  крик  решающего   движения
заставляет зрителей вздрогнуть и затаить дыхание...
     - ...и мы уподобляемся смерчу, сметающему все  на  своем  пути  -  но
внутри мы спокойны и радостны, мы  невозмутимы,  и  смерч  наш  никому  не
приносит вреда, ибо нет в нас злобы и  гнева,  они  расплавлены  и  отлиты
заново в форме Блистающего, и зрители...
     - ...и зрители чувствуют это, потому что они такие же, как и мы,  они
способны со-чувствовать, со-переживать, быть со-Беседниками! А если нет...
     - ...а если нет - они смотрят  на  нас  со  страхом  и  уважением,  и
помыслы убить нас умирают в них, не родившись... потому что огненные ручьи
их злобы, их гнева и ярости влились в наше море, впитались в нашу душу,  и
бесследно растворились в нашем спокойствии...


     Вот почему в Кабире  не  мог  объявиться  хромой  табунщик-убийца!  И
злоба, и страх, и ярость - все это с рождения свойственно  и  человеку,  и
Блистающему,  но  нас  с  малолетства   учат   обуздывать   эти   чувства,
перемалывать их на внутренней  мельнице  спокойствия,  проходить  путь  от
ремесла к искусству и, минуя кровавую битву, творить  Беседу.  А  если  мы
молоды и еще не способны  до  конца  постичь  тайну  сотворения  воинского
искусства - нам помогают другие, более  мудрые,  более  спокойные,  дальше
прошедшие по Пути Меча. Все вместе, мы  сделали  этот  шаг  от  орд  Диких
Лезвий и диких завоевателей к Блистающим и людям.
     И этот шаг тоже был искусством.
     А здесь, в Шулме,  в  нашем  прошлом,  ремесло  по-прежнему  остается
ремеслом,  умелое  и  быстрое  убийство  остается   залогом   собственного
выживания, и боевая ярость кипит, не переплавляясь  в  душах  неродившихся
мастеров, и брызги этой лавы солоны и багровы...
     Но тогда мы - мы, кабирцы, дети эмирата - неужели волею судьбы мы все
отступили на шаг назад, попросту вернувшись к кровавому ремеслу?
     Хороший вопрос.
     Есть ли на него хороший ответ?
     Я чувствовал, что ответ уже брезжит где-то на краешке моего сознания,
и попытался ухватить его за вихор, не дать ускользнуть - и не дал.
     Ответом была стена.
     Стена, тупик, в который уперлись мы - и люди, и  Блистающие  эмирата.
Мы отточили до почти немыслимого совершенства лезвия клинков и  Мастерство
Контроля; Беседы наши стали изящны и молниеносны, а мы  сами  -  учтивы  и
беззаботны; мы наслаждались жизнью и своим искусством, мы забыли о истоках
- грязных, кровавых, но человеческий ребенок  тоже  рождается  в  крови  и
стонах, а Блистающий - в огне и грохоте...
     И мы действительно разучились убивать. Мы отсекли эту часть бытия - и
я утверждаю, что это плохо, какими бы ужасными не  показались  мои  слова.
Потому что настал день, когда  искусство  столкнулось  с  насилием,  и  не
смогло противостоять ему - мертвый Шамшер в пыли, моя отрубленная рука  на
турнирном поле, Друдл и Детский Учитель в проклятом переулке!
     Чистое Искусство отвергло Ремесло,  из  которого  когда-то  родилось,
потом  попросту  забыло  о  существовании  предка  -  и   поплатилось   за
забывчивость.
     Тусклые и  батиниты  были  неправы  и  правы  одновременно;  так  же,
наверное, как и мы.
     А сейчас... сейчас мы умеем  убивать.  И  умеем  не  убивать.  Мы  не
всемогущи, и силам нашим есть предел, но мы способны выбирать, и дело не в
ремесле и искусстве, не в жизни и смерти, а в выборе, который наш и только
наш.
     В свободном выборе.
     В выборе между огнем Масуда и водой Мунира.
     - Выбор... - задумчиво  произнес  Обломок,  о  котором  я  совершенно
забыл, как и о том, что поглаживаю  его  рукоять  рукой  аль-Мутанабби.  -
Сделать шаг вперед, отказаться от ремесла и убийства, обретя  искусство  и
радость... А если сделать еще шаг? От искусства - куда? Что  -  там?  Там,
где, быть может, все сливается воедино, где нет ни жизни,  ни  смерти,  ни
убийства, ни отказа от него...
     Что - там?
     Ремесло.
     Шаг.
     Искусство.
     Шаг.
     Что дальше?
     Сумеем ли мы сделать этот шаг? Или  мы  уже  шагнули,  сами  того  не
сознавая?
     Еще один шаг по Пути.
     Пути Меча.



                                    24

     -  Щепоть  сушеной  травы  чимук,  два  очищенных  корешка-сухороста,
полгорсти толченой желтуницы, топленое масло...
     - Ты запомнил все с первого раза? - шаман удивленно глянул на Коса. -
У тебя хорошая память. Почти как у меня.
     - Я не запомнил, - в свою очередь удивился ан-Танья. - Я записал.
     И продемонстрировал шаману свои записи.
     Слово "записал" Кос произнес по-кабирски, поскольку по-шулмусски  его
не знал. Как, впрочем, и я. Но шаман догадался.
     - Записал? - повторил Куш-тэнгри по-кабирски. - Вот  этими  значками?
Все, что я говорил? Да?
     Кос утвердительно кивнул.
     - Говорящие знаки, - задумчиво протянул Неправильный Шаман, почесывая
кончик своего внушительного птичьего носа. - Знаю. У  нас  тоже  есть.  Но
другие. Ими нельзя записать то, что я говорил. Только самое простое.  Пять
дюжин воинов ушли в поход. Вернулись три дюжины и еще два. Сожгли стойбище
маалев. Вот такое. Ваши знаки разговорчивее наших. Потом научишь.
     - Научу, - охотно согласился Кос, а я вдруг обратил внимание, что при
разговоре  с  шаманом   ан-Танья   держится   особо   предупредительно   и
безукоризненно-вежливо. Стараясь не смотреть в глаза.
     Ну, тут я его понимал...
     - Научу, - повторил Кос и помахал в воздухе своим  листком.  -  А  вы
что, все это дословно помните? Я имею в виду - вы, шаманы?..
     - Конечно, - равнодушно бросил Куш-тэнгри, подумал и уточнил.  -  Мы,
шаманы. Воины не помнят. У воинов ветер в голове. Все  слова  выдувает.  А
нас с детства учат видеть и помнить. Или помнить и видеть. Вот...
     Он  мельком  покосился  на   кучку   ориджитов,   отправившихся   под
предводительством Коблана обустраивать походную кузницу; покосился  и  тут
же отвернулся.
     - Сколько человек? - резко спросил шаман.
     Как кнутом хлестнул.
     Кос, тоже сперва глянувший в ту сторону, а потом  снова  воззрившийся
на Неправильного Шамана, задумался,  стараясь  не  поворачивать  головы  к
ориджитам.
     - Восемь, - неуверенно заявил ан-Танья. - И Коблан с Тохтаром.
     - Семь, - отрезал шаман.  -  Семь  ориджитов,  ваш  кузнец  и  хитрец
Тохтар. Кто из них в шапках, кто - без?
     Кос замялся.
     - Ладно, - смилостивился шаман. - Пусть будет не кто. Пусть  будет  -
сколько. Сколько шапок на девятерых людях?
     - Пять, - буркнул Кос.
     По-моему, наобум.
     - Три, - подытожил шаман, и мне даже не захотелось его проверять. - У
кого из девятерых волосы на уши падают, а у кого назад зачесаны?
     Ан-Танья только руками развел.
     - У кузнеца  вашего  волос  курчавый,  уши  наружу  торчат,  -  начал
Куш-тэнгри, - у Тохтара волос мало, а вот уши закрыты; трое  детей  Ориджа
конские гривы отрастили, скоро не то что ушей - глаз видно не будет... еще
трое волосы ремешком повязали и назад забросили; один - плешивый.  Совсем.
Дальше будем или хватит? Да?
     - Хватит, - в один голос сказали я и Кос.
     - Шаман  должен  не  смотреть,  а  видеть,  -  наставительно  заметил
Куш-тэнгри. - Шаман не запоминать должен, а помнить.  Иначе  он  -  плохой
шаман. Жизнь понять не сможет. Пропажу найти не сможет. Судьбу  узнать  не
сможет. Предсказать ее не сможет. Ничего не сможет. Такой  шаман  -  и  не
шаман вовсе.
     Кос понимающе кивнул, а Я-Единорог  подумал:  "Предсказывать.  Судьбу
узнавать. Гуси, камешки, волосы... глаза твои ненасытные. И вообще  -  как
он узнал о моем прибытии? Как в степи нашел?"
     Похоже, Куш-тэнгри мог многое такое, о чем мы понятия не имели. И это
в Шулме, в дикой Шулме, где жизнь не стоит и треснувшей чашки!  Крылось  в
уменьи шаманском нечто, связанное  с  шагом  от  ремесла  к  искусству,  с
яростью и радостью, с выбором между Масудом и Муниром...
     И Я-Единорог еще подумал, что дело, наверное, не  в  памяти,  остроте
зрения или каких-то особых навыках (хотя и в  них  тоже),  а  в  состоянии
души, позволяющем сливаться с  происходящим.  Мы  ведь  тоже  в  состоянии
Беседы успеваем многое, чего в обыденной жизни и заметить-то не успели!
     - Будем гов