йских на ту сторону. Одно короткое  движение,  слева
направо или снизу вверх...
     Я встал с постели. Покачнулся.
     Устоял.
     И долго смотрел на нож, разглядывая потускневшее от времени,  но  все
еще острое, как бритва, лезвие. Потом медленно протянул руку.
     Левую.
     Рукоять, покрытая  костяными  пластинками,  удобно  легла  в  ладонь.
Слишком удобно. Я  подбросил  кусунгобу  и  поймал  его  клинком  к  себе.
Солнечный луч скользнул по стали, и нож  словно  улыбнулся,  подмигивая  и
дразня меня.
     "Ну что, парень, решился? Тогда ты будешь первым  из  Анкоров!  Я  уж
заждался..."
     Я задумчиво покачал нож на ладони.
     - Придется тебе еще обождать, приятель, -  невесело  усмехнулся  я  в
ответ, аккуратно кладя кусунгобу на прежнее место.
     Нож разочарованно звякнул.
     И ободряющим эхом отозвался с  противоположной  стены  мой  Единорог.
Сквозняк, что ли?..
     Повинуясь какому-то смутному порыву, я пересек  зал  и  снял  меч  со
стены. Прямой меч Дан Гьен. Фамильный клинок. Часть меня самого.
     Держать  меч  в  левой  руке  было  несколько  непривычно.  А  ну-ка,
попробуем... тем более что тело меня слушается плохо, но все же слушается.
     Для первого раза я замедлился и начал  с  самого  простого.  "Радуга,
пронзающая тучи" у меня получилась довольно  сносно,  на  "Синем  драконе,
покидающем пещеру" я два раза запнулся и остановился  на  середине  танца,
тяжело дыша. Конечно, усиленные занятия многое исправят, заново отшлифовав
движения, но...
     Мне и так было достаточно скверно, чтобы пытаться  обманывать  самого
себя. Постороннему зрителю мои движения могли показаться  почти  прежними,
но что-то было не  так.  Что-то  неуловимое,  настолько  тонкое,  что  его
невозможно было передать словами. И я чувствовал, что ЭТО,  скорее  всего,
не удастся вернуть никакими самоистязаниями.
     Хотя, может быть, дело в моем подавленном настроении?
     Я хватался за соломинку.
     Я еще раз исполнил "Радугу...", потом сразу перешел к  очень  сложным
"Иглам дикобраза", скомкал все переходы между круговыми взмахами, до  боли
в деснах сжал зубы и рывком пошел на двойной выпад  "Взлетающий  хвост"  с
одновременным падением...
     В дверях беззвучно возник  мой  дворецкий  Кос  ан-Танья,  застыв  на
пороге и явно не желая меня прерывать.
     Однако, я прервался сам. И сделал это с болезненной  поспешностью.  Я
не хотел, чтобы Кос видел мой убогий "Взлетающий  хвост",  разваливающийся
на составляющие его "иглы"...
     Вот он и не увидел. Или увидел, но не подал виду. Ну что, Чэн  Анкор,
наследный ван Мэйланя, тебе от этого легче?
     Нет. Мне от этого - тяжелее. Хотя, казалось бы, дальше некуда.
     - К вам гость, Высший Чэн.
     - Кто?
     До гостей ли мне?!
     - Благородная госпожа Ак-Нинчи, хыс-чахсы рода Чибетей.
     По-моему, только Кос ан-Танья с его уважением к любым  традициям  мог
научиться без запинки выговаривать полное  имя  той,  кого  я  давно  звал
детским коротким именем Чин.  Кос,  да  еще  сородичи  и  земляки  Чин  из
поросших лесом предгорий Хакаса. Ну, им-то сам бог  велел,  хотя  бога  их
зовут так, что даже Кос себе язык свернет...
     Нет, мне не стало веселей от прихода Чин. Чэн  и  Чин  -  так  любили
шутить близко знакомые с нами кабирцы.  Ну  что,  Чэн-калека,  улыбнись  и
отвечай бодро и спокойно, как приличествует воспитанному человеку!..
     - Пригласи благородную госпожу войти.
     Кос отошел в сторону, и почти сразу в дверях появилась Чин  -  слегка
напряженная и взволнованная. А я на миг  забыл  о  себе  и  просто  стоял,
любуясь ею, как любуются портретом работы великого мастера - только вместо
резной рамы был дверной проем.
     Черный облегающий костюм для верховой езды  с  серебряным  шитьем  на
груди и рукавах лишь подчеркивал гибкость ее фигуры (многие в Кабире сочли
бы ее излишне мальчишеской; многие - но не я). Вьющиеся каштановые  волосы
легко падали на обманчиво хрупкие плечи, и на лбу  непокорные  пряди  были
схвачены тонким обручем белого металла без обычных  розеток  с  камнями  -
только еле заметная резьба бежала  по  обручу,  и  язык  этой  резьбы  был
древнее множества языков, на которых говорили, писали и пели в  эмирате  и
окрестных землях.
     Самый дорогой самоцвет мог лишь умалить ценность этого обруча - знака
Высших рода Чибетей из Малого Хакаса; и самое дорогое платье  не  добавило
бы маленькой Чин ни грана очарования.
     И не спорьте со мной! Все равно я не стану вас слушать. Влюбленные  и
глупцы - безнадежны, как сказал один поэт, который не был глупцом, но  был
влюбленным...
     Взгляд зеленых глаз Чин с тревогой метнулся  ко  мне  -  но  тут  она
увидела Единорога в моей руке и, даже не  успев  сообразить,  что  рука  -
левая, тревога в ее глазах сменилась радостной улыбкой.
     А я незаметно спрятал культю правой руки за спину.
     - Я рада приветствовать вас, Высший Чэн, и вдвойне рада видеть вас на
ногах и в полном здравии, судя по обнаженному мечу.
     Она шагнула за порог и вновь остановилась, обеими руками  держась  за
свою неизменную Волчью Метлу - словно  инстинктивно  отгораживаясь  ею  от
меня и от того невозможного,  небывалого  ужаса,  который  теперь  незримо
сопутствовал мне.
     - И я рад вам, благородная госпожа Ак-Нинчи, - раскланялся я в ответ,
стараясь держаться к ней левым боком. И, помолчав, добавил:
     - Я всегда рад видеть тебя,  Чин.  Пусть  весь  эмират  провалится  в
Восьмой ад Хракуташа - даже корчась на ледяной Горе  Казней,  я  буду  рад
видеть тебя, когда ты пролетишь надо мной,  направляясь  в  Западный  Край
лепестков. Ну как, похож я на записного сердцееда?
     - Как я на эмира Дауда, - усмехнулась Чин и аккуратно поставила  свою
Метлу в оружейный угол для гостей. А я, сам не знаю почему, опустил  рядом
с ее пикой Единорога без ножен - хотя обычно мой меч висел совсем в другом
месте, чуть поодаль.
     Вездесущий Кос уже успел в считанные  секунды  накрыть  легкий  стол,
расставив  в  кажущемся  беспорядке  поднос  со   сладостями,   фрукты   в
приземистых вазах, две пиалы тончайшего фарфора -  в  дверь  сунулся  было
кто-то из слуг, но Кос ан-Танья глянул на него, и слугу как ветром сдуло -
и теперь мой чуткий  и  замечательный  дворецкий  ставил  на  центр  стола
керамический чайничек с подогретым вином.
     Белым, лиосским - судя по запаху. Интересно, когда это он  успел  его
подогреть, не выходя из зала? И камин совсем холодный...
     - Что нового в Кабире? -  осведомился  я,  безуспешно  пытаясь  взять
чайничек правой рукой.
     Улыбка медленно сползла с губ Чин. Я заметил, что  она  старается  не
смотреть на мою искалеченную руку, но, против воли, взгляд Чин то  и  дело
скользил по культе - и тогда пальцы девушки судорожно сжимались в  твердые
кулачки.
     И боль, боль, плывущая в зеленых волнах ее глаз - не моя боль, чужая,
но лучше бы - моя...
     Я взял проклятый чайничек левой рукой и неловко разлил дымящееся вино
в пиалы, пролив немного на скатерть. Горячие капли  расплылись,  образовав
уродливые пятна.
     За это время Чин пришла в себя и даже смогла заговорить.
     - О, Кабир - большой и шумный город. В нем происходит столько нового,
что о половине узнаешь только тогда, когда оно успело  уже  стать  старым.
Что именно тебя интересует, Чэн?
     О да, деликатная Чин постаралась  ответить  как  можно  уклончивей  и
беззаботней. Ну что ж, каков вопрос, таков ответ...
     - Меня интересует, нашли ли человека, который...
     Я тоже помимо воли глянул на свой обрубок и перевел  взгляд  в  угол,
где располагались  Волчья  Метла  и  Единорог.  Почему-то  вид  оружия  не
успокоил меня, как бывало обычно. Не так блестела сталь, не так лежал меч,
не так стояла разветвленная пика.
     Все было не так.
     - Он... - Чин запнулась и  поспешно  отпила  из  своей  пиалы.  -  Он
скрылся. Мне Фальгрим и Диомед рассказывали, а суматоху  на  турнире  я  и
сама видела, только не понимала ничего. Но нашлись люди, которые вроде  бы
заметили похожего человека в караване, уходящем в Мэйлань...
     Она вдруг резко замолчала, поняв, что сболтнула лишнего.
     Да, наверное, мне действительно не стоило бы этого знать.
     Наверняка - не стоило. Но что сказано - то сказано.
     - После его... э-э-э... его бегства  в  городе  больше  не  случалось
ничего необычного? - как можно спокойнее поинтересовался я. Проклятье, все
время приходится следить за своими руками...
     Чин  нахмурилась  и  плотно  сжала  губы.  Она  явно  колебалась.  Но
сделавший первый шаг обречен на второй.
     - Трое убиты и два человека ранены за последние две  недели.  Раненые
дали описание двоих... - она долго не могла подобрать  подходящего  слова,
так и не нашла его и тихо закончила. - Но их так и не обнаружили.
     - Это не он?
     - Нет. Даже не похожи. И оружие совсем другое. Я не понимаю, Чэн...
     На глаза ее вдруг навернулись слезы, и от  недавней  сдержанности  не
осталось и следа. Передо  мной  сидела  просто  испуганная  и  растерянная
девушка, и мне хотелось утешить ее, защитить от всех и вся - если бы не  я
сам был причиной испуга Чин, не сумев защитить себя самого...
     Кто бы меня утешил?! Я смутно подозревал, что в  том,  что  могло  бы
меня хоть немного утешить, крылось что-то темное и страшное - едва  ли  не
худшее, чем уже случившееся.
     - Чэн, я не понимаю, что происходит! Как... как может держащий оружие
пойти на такое?! Ранить, искалечить, а тем более -  убить!  За  что?  И  -
зачем?! Это не прибавит к его имени ни гордости, ни почета, да и само  имя
придется вечно скрывать! Я не понимаю... не могу понять... не могу!..
     Она закрыла лицо ладонями, и слезой блеснул бриллиант  в  перстне  на
безымянном пальце  правой  руки.  Руки.  Правой...  О  Изначальный  кузнец
Джангар, неужели я навечно обречен с завистью  смотреть  на  чужие  руки?!
Даже если это руки любимой девушки...
     Руки... и я успокаивающе погладил Чин по плечу уцелевшей рукой.
     - Не плачь, девочка. Люди, опозорившие свое право держать оружие,  не
стоят самой крохотной из твоих слезинок. Нет, не пугайся, я  говорю  не  о
себе. Возможно, я заслуживаю сочувствия или жалости, но позора нет на мне,
и прошу тебя - не жалей Чэна из Анкоров Вэйских! Потому что  может  прийти
день - и я стану недостоин жалости, но стану достоин позора. И в этот день
перестанет саднить  моя  кисть,  оставшаяся  там,  на  турнирном  поле.  И
созревший виноград моей жизни станет в  этот  проклятый  день  багряным  и
горьким вином завершения...
     Ладони Чин медленно разошлись в стороны, и она  совершенно  по-детски
уставилась на меня во все глаза - но недетскими были  испуг  и  надежда  в
этом взгляде.
     А я все пытался понять - что  же  я  сейчас  наговорил  ей?!  Слишком
сумбурно все получилось, слишком порывисто и  нелепо...  Искренне  говорил
ты, Чэн Анкор Однорукий, но словно и не ты говорил...  вернее,  не  только
ты.
     Кто говорил вместе со мной? Чьи слова походили на язык  древних  поэм
безумного Масуда ан-Назри?
     Кто предвидел страшное?..
     ...Хватит. Пора расслабиться.
     - А сейчас, благородная госпожа, позвольте  вас  пригласить?  -  и  я
плавно махнул обрубком в тот угол, где стояло наше оружие.
     Продолжение нас самих.
     - Почту за честь, Высший Чэн. Но...
     - Никаких "но", госпожа! Кто,  кроме  вас  и  лучше  вас,  может  мне
вернуть прежнее умение?
     Чин внимательно поглядела на меня и молча кивнула.
     И мы пошли к оружию.
     Единорог словно бы сам скользнул в мою левую  руку.  И  все  же...  Я
никак не мог избавиться от чувства неполноценности. И  заранее  понимал  -
ничего не получится.
     Поддаваться мне Чин не станет - я сразу же увижу и почувствую это.  А
в полную силу...
     К тому же меня все время подмывало перебросить меч в правую руку.
     И я сознавал - в  какой-то  момент,  когда  сознание  уступает  место
мастерству, я не выдержу.
     Переброшу.


     ...Силуэт всадницы уже давно растворился в лиловых сумерках Кабира, а
я все стоял у распахнутого окна, смотрел ей вслед и слышал - нет, не цокот
копыт по  булыжнику,  но  мелодичный  перезвон  оружия,  звучавший,  когда
соприкасались мой Единорог и Волчья Метла Чин. Только в сегодняшнем  танце
я  оказался  слишком  неуклюжим  кавалером  -  и  звон  выходил  не  таким
радостным, как прежде, срываясь зачастую на болезненное дребезжание...
     Да и звучал-то он недолго. Мало того, что острие пики дважды замирало
вплотную к моей груди - в довершение всего Чин удалось выбить взвизгнувший
Дан Гьен из моей левой руки, а такого до сих пор не случалось никогда.
     Никогда раньше.
     Никогда...
     Грустный вышел танец. Для обоих - грустный. Теперь-то я знал...
     Знал, что отныне мой удел - грубая проза. Потому что  поэзия  поющего
клинка мне более недоступна.
     И Чин тоже поняла это. Не могла не понять. Не думаю,  что  сейчас  ей
намного легче, чем мне.
     Впрочем...
     Я стоял у окна  и  смотрел  в  сумерки,  поглотившие  маленькую  Чин,
которую родные и близкие друзья иногда называли Черный Лебедь Хакаса.
     Я был ее очень близким другом.
     Улетай, лебедь...


     ...Фальгрим явно задался целью всерьез споить меня.  Он  был  излишне
весел и многословен, нарочито громко шутил (а голос у Беловолосого и так -
о-го-го!), постоянно подливал мне вина и изо всех сил старался не смотреть
на мою укороченную правую руку, прятавшуюся в провисшем рукаве халата.
     За последние три дня я в полной мере успел оценить деликатность  моих
знакомых. Все были прекрасно осведомлены о руке бедного Чэна Анкора и  все
старались на нее не смотреть.
     И я в том числе.
     Только никому это не удавалось.
     И мне - в том числе.
     - Наливай! - бросил  я  просиявшему  Фальгриму.  -  Ах,  судьбы  наши
бренные, кто был - того уж нет... Подымем чаши пенные, как говорил поэт!..
     Поднимать чашу можно любой рукой. И  я  пил,  пил  -  заливая  кровью
виноградной  лозы  дорогой  полосатый   халат   и   мечтая   опьянеть   до
беспамятства.
     И  -  не  пьянел.  А  посему  слушал  последние  новости   Кабира   в
громогласном  исполнении  своего  приятеля  -   о   предстоящей   помолвке
племянника эмира Дауда, Кемаля аль-Монсора Абу-Салим и благородной госпожи
Масако Тодзи; о приемах и балах; о госте города  -  Эмрахе  ит-Башшаре  из
Харзы, которому ехидный и острый на язык шут  эмира  Друдл  Муздрый  успел
прицепить кличку Конский Клещ, и кличка действительно пристала  к  бедному
Эмраху, как тот самый клещ к конской... -  Фальгрим  смеялся  долго  и  со
вкусом, после чего продолжил: о купеческом караване из  Бехзда,  принесшем
совсем уж несуразные слухи; о...
     Фальгрим все не умолкал, но я уже плохо слушал его, хотя это  было  и
не очень-то вежливо. Два имени засели у меня в голове. Эмрах ит-Башшар  из
Харзы и Друдл Муздрый - шут,  которого  многие  считали  советником  эмира
Дауда. Впрочем, одно другого не исключало.
     Я вспоминал странное поведение харзийца во время нашей первой встречи
у башни Аль-Кутуна и после нее, вспоминал многозначительные намеки Друдла,
обильно сдобренные  нахальством...  Оба  они  безусловно  что-то  знали  -
что-то, что отнюдь не помешало бы знать и мне!
     Что?
     Хотя... Я невольно покосился на болтающийся рукав. Что  мне  с  этого
знания, каким бы оно ни было? Все  знание  мира  не  стоило  пяти  обычных
крепких пальцев...
     Фальгрим перехватил мой взгляд - и осекся на середине фразы. Понял  -
зря, все зря. Зря пытался развеселить, отвлечь, напоить... Не казни  себя,
Беловолосый, не ты в этом виноват. А я и так благодарен тебе уже  за  саму
попытку.
     Лицо молодого лорда Лоулезского стало серьезным и суровым. Сейчас  он
был чем-то похож на собственный двуручный  меч-эспадон  Гвениль,  стоявший
позади Фальгрима у стены рядом с моим Единорогом. На  мгновение  мне  даже
показалось, что и мечи тоже беседуют друг с другом -  разве  что  вина  не
пьют.
     ...Откуда у меня такие мысли?  Спьяну,  что  ли?  -  так  хмель  меня
сегодня не берет...
     - Извини меня, Чэн, -  неожиданно  тихо  заговорил  Фальгрим,  и  его
приглушенный бас напомнил мне рокотание отдаленного грома.  -  Я  понимаю,
каково тебе сейчас... а если не понимаю, то  догадываюсь.  Когда  б  я  не
проиграл ту проклятую рубку...
     Он помолчал, двигая по столу свою опустевшую чашу. Чеканный дракон из
серебра, обвивавший ее, подмигивал мне кровавым глазом.
     - В Кабире поговаривают, что ты хотел свести счеты с жизнью, -  глухо
пророкотал далекий гром. - Я рад, что ты не сделал этого...
     - Я еще сведу счеты, - криво усмехнулся я.  -  Только  не  с  жизнью.
Вернее, не со своей жизнью.
     Фальгрим непонимающе посмотрел на  меня  и  потянулся  за  узкогорлым
кувшином.
     Я и сам-то не очень себя понимал. Может быть, во мне проснулась кровь
моих легендарных вспыльчивых предков из варварского Вэя, гибких и опасных,
как клинки.
     Кровь...
     Алая кровь на зеленой траве.
     - Гонец от  солнцеподобного  эмира  Кабирского  Дауда  Абу-Салима!  -
возвестил объявившийся в дверях слуга - низкорослый крепыш с двумя боевыми
серпами-камами за поясом.
     - Проси,  -  махнул  рукой  Фальгрим,  обрадованный  тем,  что  столь
скользкий и болезненный разговор был внезапно прерван.
     Как ни странно, я тоже испытал облегчение. Кто утверждал, что больные
любят говорить о своих болезнях? Или просто я - не больной?..
     А какой я? Здоровый?!
     Этого гонца я не помнил, но одевался он точно так  же,  как  и  любой
гулям эмира - праздничный чекмень темно-синего  сукна,  подпоясанный  алым
кушаком, островерхая шапка с косицей гонца, остроносые ичиги  на  ногах...
Ну, и непременный ятаган за кушаком.
     И сам присланный гулям был так же бородат  и  черноволос,  с  тем  же
орлиным профилем, что и все гонцы  эмира.  Выращивают  их  специально  для
Дауда, что ли?..
     - Великий эмир Кабира приглашает Фальгрима, лорда Лоулезского, к себе
во  дворец.  Сегодня  вечером  состоится  помолвка   досточтимого   Кемаля
аль-Монсора Абу-Салим с благородной госпожой Масако Тодзи.
     Гонец отбарабанил все это заученной скороговоркой, потом заметил меня
- я еще при его появлении отошел к окну, - и поспешил продолжить:
     - Вас, Высший Чэн Анкор, великий эмир также приглашает на  торжество.
Посланный к вам гулям не застал вас дома...
     Он запнулся и неожиданно закончил:
     - А из вашего дворецкого слова не вытащишь!..
     Я сдержанно кивнул.
     Когда двери  закрылись  за  гонцом,  отосланным  на  кухню,  Фальгрим
посмотрел в окно, обнаружил за ним то же, что и я  -  близкий  к  угасанию
день - и перевел взгляд на меня.
     - Ну что, Чэн Анкор Вэйский, пошли жениха с невестой смотреть?  А  то
темнеть скоро начнет. Может, хоть там развеешься...
     Я молча кивнул еще раз. Деликатные все-таки у меня друзья...


     Пышная суета празднества, на которое мы с Фальгримом слегка опоздали,
сразу  же  закружила  меня,  действительно  давая  возможность   ненадолго
забыться - и я с радостью окунулся в  этот  шумный  водоворот,  сверкающий
шитьем  одежд,  ослепительными  улыбками,  полировкой  клинков  и  чаш   с
искристым вином.
     Я с искренней радостью приветствовал знакомых, стараясь  не  обращать
внимания на бросаемые украдкой сочувственные взгляды;  я  раскланивался  с
дамами, говоря один комплимент за другим; я даже шутил, я был почти весел,
суматоха лиц и приветствий вытеснила из головы тяжелые  мысли  -  чего  не
смог сделать хмель вина, сделал хмель праздника.
     Мгновениями мне казалось, что все вернулось на круги своя, что все  -
как прежде, и я сам - прежний обаятельный  и  галантный  Чэн  Анкор,  душа
общества... и ничего не случилось, словно и не было никогда  разрубленного
тела на кабирской улице, не было незнакомца с изогнутым  двуручным  мечом,
не было неба, падающего на турнир