Кимены, где жили родичи Махайры  -  в  Мэйлане  уже  успели
забыть, забыть и снова вспомнить то, о чем Лоулез и Кимена  только  сейчас
начинали узнавать. Да и сам Кабир был все-таки поближе к Мэйланю - я  имел
в  виду  близость  скорее  духовную,  чем  простое  количество  верблюжьих
перегонов - и поэтому Шешез сумел решиться, а я сумел задуматься  над  его
словами...
     - Что ты знаешь о Тусклых, Высший Мэйланя Дан Гьен? - тут же  спросил
Шешез, подметивший мое состояние.
     И уже другим звоном:
     - Расскажи, Единорог... пожалуйста.
     И я заговорил.
     - Никто достоверно не знает, как рождается Тусклый  клинок,  или  как
родившийся Блистающим становится Тусклым. Иные говорят, что когда ломается
и погибает Блистающий, то перековывают его в тайных кузницах и  закаливают
в крови зверя дикого, зверя домашнего и в крови  Придатка,  не  достигшего
совершеннолетия. И тогда возрождается  Блистающий,  но  дик  нрав  его,  а
клинок тускл и горяч. А  еще  говорят,  что  Блистающий,  вкусивший  плоти
Придатка по третьему разу - будь то умысел или  недомыслие  -  тускнеет  в
течение полугода, но если примет он участие в пяти честных Беседах и  двух
турнирах с сильнейшими себя, то вновь заблестит он  и  отвыкнет  от  вкуса
запретного. Разное говорят  и  о  разном  молчат...  Слышал  я,  что  даже
новорожденный Блистающий прямо при закалке потускнеть может, если в  смесь
глины, речного  песка  и  угольной  пыли  подмешать  пепел  от  сожженного
Придатка, умершего до того не своей смертью...
     Я остановился и некоторое время молчал, глядя в огонь  очага.  Редкие
язычки пламени выстреливали вверх горячими жадными клинками...
     - Ничего я не знаю о Тусклых, - глухо прозвенел я. - Ничего.  Я  ведь
из Мэйланя совсем молодым уехал... а молодые - они глупых стариков слушать
не любят. Вот и я - слушался, а не слушал.
     - Как это ничего?! - возмутился Махайра. - А это?..
     От волнения он стал несколько косноязычным.
     - Единорог прав, - отозвался со стены Шешез. - Это не знание.  В  это
можно лишь верить. Или не верить.
     Гвениль слегка шелохнулся, срезав клок шерсти с  барсовой  шкуры,  на
которой лежал, и вновь замер.
     - Я не верю, - холодно  заявил  он.  -  Глупости  все  это!  Тусклые,
теплые... Ни один Блистающий не станет  умышленно  портить  Придатков!  Ни
разу не слышал о таком и сейчас тоже не намерен!..
     - Стали, - коротко лязгнул Шешез Абу-Салим. -  В  Хаффе  стали,  и  в
Дурбане стали... И в Кабире. Так что я - верю.
     - А я не знаю, - честно сказал Махайра. - Не знаю, и все тут.  А  ты,
Единорог?
     - Я не верю, - ответил я и, после долгой паузы, закончил. - Я уверен.


     - ...Шешез Абу-Салим фарр-ла-Кабир... - Махайра  словно  пробовал  на
изгиб прочность этого имени. - А почему ваше величество пришли за  советом
именно к нам троим? Или все-таки только...
     По-моему, Кресс и меня хотел сперва назвать полным  именем.  Но  нет,
напускная церемонность слетела с него, и Жнец просто закончил:
     - Или все-таки только к Единорогу?
     Шешез ответил не сразу. А когда ответил...
     - Махайра Кресс Паллантид из Высших левой ветви Омелы  Кименской,  по
прозвищу Бронзовый Жнец - я пришел за советом  к  вам  троим.  К  тебе,  к
Высшему эспадону Гвенилю Лоулезскому, известному  в  Кабире  как  Рушащяся
Скала, и к Высшему Мэйланя прямому Дан Гьену,  более  прославившемуся  под
прозвищем Мэйланьский Единорог.  В  Кабире  погиб  Блистающий.  Вы  хорошо
расслышали то, что я сказал?
     Ятаган умолк, давая нам осознать всю никчемность наших титулов  перед
случившимся, и спокойно продолжил:
     - У остальных Высших, с  которыми  я  разговаривал  сегодня  до  вас,
мнения разделились поровну. Тридцать шесть за то, чтобы  проводить  турнир
согласно традиции и не обращать внимания на досадные случайности; тридцать
шесть - против. И без вашего совета нам не  выйти  с  дороги  раздумий  на
обочину решения. Вы  -  не  самые  мудрые,  не  самые  старшие,  но  вы  -
последние.
     Я стоял вроде  бы  и  не  особенно  близко  к  очагу,  но  мне  остро
захотелось  вызвать  Придатка  Чэна,  чтобы  тот  вынес  меня  за  пределы
алоу-хона или переставил как можно дальше от тепла, такого  неприятного  в
этот миг...
     - Отказаться от турнира из-за мэйланьских  сказок?  Чушь!  -  отрезал
Гвениль. - Мы за традиции! Правда, Жнец?
     - Неправда, - неожиданно для меня возразил  Махайра.  -  Никогда  еще
Блистающие не убивали друг друга и не шли на умышленную  порчу  Придатков.
Пока не выяснится, случайно происходящее или нет, турнир проводить нельзя.
Я считаю так.
     Шешез задумчиво покачался на крючьях.
     - Никогда, - пробормотал он, - это сказано слишком неумолимо. Честнее
будет сказать, что на нашей памяти Блистающие не убивали друг друга  и  не
портили  Придатков.  На  нашей,  пусть  долгой,  но  все  же  ограниченной
памяти... Тем не менее, голоса вновь разделились. Тебе решать, Единорог.
     Я  вспомнил  прошлый  турнир.  Зелень   поля,   на   котором   велось
одновременно до двух дюжин Бесед, упоение праздником и разрезаемый пополам
ветер,   подбадривающие   возгласы   с   трибун   и   солнечные   зайчики,
уворачивающиеся от Блистающих... и потом, долго - память о турнире,  споры
о турнире, нетерпеливое ожидание следующего турнира...
     И сломанный труп Шамшера Бурхан ан-Имра из  сабель  квартала  Патайя,
что в десяти минутах езды от моего дома... совсем рядом. Одинокий шарик  с
треснувшей гарды у глинобитного дувала; и бурая запекшаяся пыль, в которую
ложились суровые копья Чиань...
     Я взвешивал звенящую радость и гулкий страх. Пустоту смерти и вспышку
жизни. Моя гарда похожа на чашу, донышком  к  рукояти;  на  одинокую  чашу
весов...
     Я взвешивал.
     - Если из страха перед незнакомой смертью мы откажемся  от  привычной
жизни, - наконец произнес я, и огонь в очаге притих, словно вслушиваясь, -
мы, возможно,  избегнем  многих  неприятностей.  Но  тогда  тень  разумной
осторожности ляжет на всех Блистающих, и мы начнем понемногу тускнеть.  Мы
станем коситься друг на друга, в наши Беседы вползет недоверие, и наступит
день, когда мой выпад перестанет восхищать Гвениля, а  Махайра  позавидует
Шешезу. Я - Высший Мэйланя прямой Дан Гьен - выйду  на  турнирное  поле  в
положенный срок, даже если окажусь на поле один. Или если буду знать,  что
могу не вернуться. Я сказал.
     - Ты не будешь на поле один, - тихо отозвался Гвениль. - Ты не будешь
один, Единорог. Это я тебе обещаю.
     Махайра  весело  заблестел,  подмигивая   непривычно   серьезному   и
немногословному эспадону.
     - Герои, - сообщил  он.  -  Глупые  герои.  Или  героические  глупцы.
Придется мне, бедному умнику, тоже явиться на  турнир.  В  случае  чего  я
всегда смогу заявить, что предупреждал вас. Слабое утешение, но другого вы
мне не оставили.
     - Вот и они так сказали... - прошептал Шешез. - Странно...
     - Кто? - спросил я. - Что сказали-то?
     - Детский Учитель нашей семьи... он сказал, что если решать  придется
Единорогу, то турнир состоится. Словно предвидел...
     - Ты произнес "они"... Кто еще говорил обо мне?
     Я ждал. И дождался.
     - Дзюттэ, - нехотя прошуршал ятаган. - Дзюттэ Обломок.
     - Шут? - удивился Гвениль.
     На этот раз Шешез промолчал.



                                    3

     ...И трибуны разразились приветственным звоном,  когда  вокруг  злого
тонконогого  жеребца  и  маленького  Придатка,  вставшего  на   стременах,
закружился сошедший с ума смерч семи локтей в поперечнике - и в  свистящей
воронке мелькали то сталь громадного лезвия с шипом  на  тупом  обухе,  то
заостренный наконечник обратной стороны древка, то желто-багряные кисти из
конского волоса...
     - Давай, Кван! - не выдержал я. - Давай!..
     И Лунный Кван дал. Храпящий жеребец  боком  понесся  по  полю,  чудом
лавируя между вкопанными деревянными столбами - и рушились мертвые деревья
без веток и листьев, белея  косыми  срезами,  щетинясь  остриями  изломов,
взвизгивая,  всхлипывая,  треща...  Смерч  замедлился,  став   трепещущими
крыльями невиданной бабочки, еще раз пронеслись по воздуху осенние кисти -
и вот уже спокойный и неторопливый  Кван-до,  Лунный  Вихрь,  упирается  в
землю рядом со взмыленным конем, косящим кровяным глазом.
     Не стоило мне, конечно, заводиться, да еще и подбадривать Квана прямо
отсюда с поля... Не к клинку. Мне сейчас  на  другое  настраиваться  надо.
Вон, поле большое, на семи площадках Беседуют,  на  пяти  предметы  рубят,
дальше Катакама-Яри и Фрамея копейные танцы танцуют - а на каких  трибунах
больше всего Блистающих собралось?
     На западных.
     А почему?
     А потому, что на третьей западной  площадке  победитель  в  последней
рубке после всего встретится с Мэйланьским Единорогом - со мной, значит...
     Вот и нечего мне на все поле лязгать, позориться!
     А  рубка  знатная  была!..  Трое  сошлись  -  Гвениль,  эспадон   мой
неуступчивый, их величество Шешез Абу-Салим и  так  далее  (следит  он  за
мной, что ли? И рубит оттого, как никогда...) и гость один  заезжий,  тоже
двуручник, как и Гвен, а имя я в суматохе спросить забыл.
     Видел я похожих, еще в Вэе видел - там их "Но-дачи"  звали,  "Длинный
меч для поля" на старом наречии. Ну и ладно, пусть пока Но-дачи побудет  -
мне его не титуловать, а так ведь и меч он, и длинный,  и  для  турнирного
поля в самый раз... не обидится.
     Куклу, понятное дело, вся троица легко срубила,  на  полувзмахе  -  а
дальше началось! Кто во что горазд, а уж горазды они на всякое...  Шешезу,
как всегда, грубое сукно на стальную проволоку в дюжину слоев  наматывают,
гостю циновку из  бамбуковых  полос  в  рулон  скатали,  а  Гвениль  столб
крайний, что от Лунного Квана остался, попросил листовой бронзой обшить на
скорую руку.
     Свистнули они - было три предмета для рубки, стало шесть! Гвениль  на
Шешеза скосился и  свой  коронный  "волос  на  воде"  заказывает.  Рассек,
блеснул улыбчиво и ждет. А ятаган по платку кисейному  полоснул  -  да  не
прорезал до конца! Платок влажный попался, или сам Шешез оплошал, от забот
государственных...
     Я и оглянуться не успел - Но-дачи клинком повел из стороны в сторону,
медленно так, плавно... Жужжала рядом стрекоза, а теперь  лежит  на  траве
два раза по полстрекозы, и обе половинки тихие такие, не жужжат больше!
     Смотрю я на Гвениля и  на  соперника  его:  похожи  они  оба,  дальше
некуда! Оба двуручные, оба без ножен - таких  дылд  даже  из-за  плеча  не
вытянешь, они ж длиннее перехвата руки! - оба у своих Придатков на  плечах
развалились, и характер у обоих, небось, один другого мягче да приятнее!
     Только  Гвен  обоюдоострый  и  прямой,  а   гость   однолезвийный   и
слабо-слабо изогнутый, словно не решил до сих пор, каким ему быть. Ах  да,
еще у  Гвениля  крестовина  здоровенная,  а  у  Но-дачи  огрызок  какой-то
овальный вместо гарды...
     А так - как в одной кузне рожали!
     Тут как раз для меня "коровью тушу" вынесли и  подвесили  на  тройных
цепях. Мешок это кожаный, и набит он изнутри разным  металлическим  хламом
похуже, чем  корова  -  костями.  Еле-еле  пустого  места  остается,  чтоб
протиснуться!
     Нет, ничего, протиснулся... и на прямом выпаде, и на косом, и на том,
что родня моя звала: "Спящий Единорог видит луну  за  тучами".  Потом  так
изогнуться пришлось, чтобы в кость железную не въехать, что  успел  только
небо поблагодарить за гибкость свою врожденную да за пальцы Придатка Чэна,
которыми я его учил крюки стальные из  стен  выдергивать  и  мух  на  лету
ловить, крылышек не повредив! Ладно, что теперь зря расстраиваться...
     Потом Придатки Гвениля и Но-дачи мелкие монетки "гитрифи" в  "корову"
по очереди кидали, а я в место попадания входил и обратно выныривал,  пока
монетка на землю соскальзывала.  Тут  Гвениль  почему-то  заблестел  весь,
словно пакость какую придумал, и Придатка своего ко мне ведет.
     - Слушай, Однорогий... - говорит, а тут  и  Но-дачи  рядом  оказался,
почти вплотную.
     - То бишь Высший Мэйланя Однорогий Дан Гьен, - поправляется  Гвениль.
- Тут у нас спор один зашел...
     Ну что с него взять? Он ведь не со зла, просто говор  у  него  такой,
без тонкостей, как у всех лоулезцев. Помню, я как-то  битый  час  объяснял
ему разницу между "однорогим" и "единорогом". Выслушал  меня  эспадон,  не
перебивая, а потом и спрашивает:
     - Ну, рог-то у него один?
     - Один, - говорю.
     - Ну и нечего мне лапшу на крестовину наматывать! - отвечает.
     Лапша - это еда такая, Придаток Гвениля ее очень  любит.  Поговорили,
значит...
     Правда, с тех пор он меня чаще всего правильно зовет. А  в  турнирном
запале - как получится.
     - ...спор один зашел, - продолжает меж тем Гвениль.  -  Соперник  мой
интересуется: дескать, когда он меня в рубке победит - заметь, "когда",  а
не "если"! - то как ему с тобой в Беседе  работать,  чтоб  внешность  твою
замечательную  не  повредить  ненароком.  Больно  легкий  ты,  вот  он   и
опасается... Уступить ему, что ли, пусть сразу и попробует?
     Улыбнулся я про себя, но виду не подал. Сам Гвениль при первой  своей
Беседе со мной на том же вопросе и ожегся, так что ему теперь кого другого
подставить - самое милое дело!
     Повернулся я к Но-дачи, а тот молчит серьезно и ждет.
     - Тебя, - спрашиваю, - в землю до проковки зарывали?
     - Зарывали, - отвечает. - На девять лет, как положено.
     - Ладно, - киваю. - А полировали, небось, дней пятнадцать?
     - Да, - отвечает, но уже тоном ниже.
     - Хорошо, - говорю, а сам у Придатка  Чэна  над  головой  вытягиваюсь
вроде радуги. - Ты - гость, тебе и рубить первому. Давай!..
     Молодец он оказался! Гвениль по первому  разу  -  и  то  постеснялся,
поосторожничал, а этот  с  Придаткова  плеча  и  полоснул  наискосок,  без
замаха! Принял я его на полкасания - еще подумал, что Гвен потяжелее будет
- а там из-под него  вывернулся,  Придатка  Чэна  вправо  увел  и  в  дугу
согнулся.
     Он  чуть  в  землю  не  зарылся,  Но-дачи  этот.  Правда,  "чуть"  не
считается, особенно если он от земли поперек Придатка моего пошел, во  всю
длину, да еще на уровне живота! Опасное это дело, такая махина  не  всегда
вовремя остановиться может, даром что он Гвениля легче...
     Ну и не стал я с ним в игры играть. Упал  мой  Чэн,  как  есть  упал,
навзничь - а гость над нами пронесся, только ветерком хлестнуло.  Придаток
его с ноги на ногу перепрыгнул, споткнулся и рядом с нами  на  четвереньки
встал.
     А как ему на ногах удержаться, когда у него  сандалии  на  деревянной
колодке да на двух ремешках, а  я  те  ремешки  на  левой  сандалии,  пока
Придаток Чэн на земле раскидывался, пополам разрезал?!
     Гвениль веселится - он такие шутки почище Бесед любит -  на  трибунах
визг со скрежетом вперемешку, а Придаток гостя уже на пятках сидит, и  сам
гость у него на коленях лежит.
     Молчит. Только подрагивает слегка. И пасть кошачья,  что  у  него  на
головке рукояти, невесело так скалится...
     - Ну что, - спрашиваю, - понял?
     - Понял, - отвечает. - Благодарю, Высший Дан Гьен, за науку.
     Дважды молодец! Гвениль - тот, помню,  до  вечера  ругался,  пока  не
угомонился.
     - Еще хочешь? - спрашиваю.
     - Обязательно.
     - Ну вот, - говорю, - обставишь Гвениля в рубке, тогда и повторим.
     И повел Придатка Чэна к другим площадкам.


     Мне нужно было хоть немного расслабиться. Одергивание  самоуверенного
Но-дачи потребовало больше сил и  энергии,  чем  это  могло  показаться  с
первого взгляда. Поэтому я пустил Придатка Чэна  бесцельно  бродить  между
турнирными площадками, останавливаясь то тут, то там, а сам  попытался  на
время забыть о предстоящей финальной Беседе - с Гвенилем или Но-дачи.
     Первый уже неплохо знал  мои  обычные  уловки  -  во  всяком  случае,
некоторые из них - а второй после трепки будет начеку, так что...
     Все, забыли! Гуляем...
     У  южных  площадок,   где   состязались   древковые   Блистающие,   я
задерживаться не стал. Волчья Метла к турниру не  вернулась,  а  остальные
Длинные - кроме, пожалуй, Лунного  Квана,  но  его  я  уже  видел  -  меня
интересовали мало.
     Шел третий день турнира, а первые три дня всегда  идут  под  девизом:
"Подобные  с  подобными".  Или  хотя  бы  с  более-менее  подобными.  День
смешанных Бесед наступит лишь завтра, но Метлы все нет, и я, скорей всего,
раз-другой встречусь с Нагинатой Катори, явной фавориткой, а там  уйду  на
трибуны. Или домой. Нет, домой не уйду, что это я в самом деле...
     - Зар-ра! - неожиданно взметнулось слева от меня. - Зар-ра-хид!..
     Я свернул на крики и пару  минут  любовался,  как  мой  замечательный
дворецкий беседует с ножами-двойняшками Тао. Зрелище заслуживало внимания.
Эсток Заррахид был более чем вдвое длиннее любого из  двойняшек,  но  зато
каждый Тао был почти вчетверо шире невозмутимого эстока. Широченные братья
верткой рыбой метались в руках своего  низкорослого  Придатка,  то  ложась
вдоль предплечья, то вновь выныривая акульим плавником острия  вперед.  Но
все  их  отчаянные  попытки  ближе  подобраться  к  Заррахидову   Придатку
мгновенно пресекались недремлющим эстоком.
     Я вышел из ножен и, продолжая наблюдать за  Беседой,  стал  повторять
некоторые движения Заррахида. Естественно, добавляя кое-что свое.
     Придаток эстока, казалось, врос  в  землю  и  пустил  корни,  подобно
вековой сосне - да, это не мой Чэн, способный вертеться  в  момент  Беседы
почище братьев Тао, хоть и нелепо сравнивать Блистающих и  Придатка  -  но
вытянутое жало Заррахида  неизменно  нащупывало  любую  брешь  в  звенящей
обороне  двойняшек,  отгоняя  злившихся  братьев   Тао   на   почтительную
дистанцию.
     - Зар-ра! Зар-ра-хид!..
     Я на миг присоединился к скандирующим Блистающим,  поддерживая  моего
дворецкого, затем спрятался в ножны и послал Придатка Чэна дальше.
     - Единорог пошел, - услышал я чью-то реплику. - Своими любовался...
     - Ну и что? - незнакомый голос был раздражающе скрипуч.
     - А то, что вон тот эсток - из Малых его дома. Вот я и говорю...
     - Ну и что? - снова проскрипел невидимый упрямец.
     Я обернулся в надежде увидеть болтунов и обнаружил за спиной Придатка
Чэна - кого бы вы думали?! - Детского Учителя  семьи  Абу-Салим  и  Дзюттэ
Обломка. Они, как и на Посвящении, делили  между  собой  одного  Придатка,
удобно устроившись: Учитель - на поясе, шут - за поясом.
     "Хороший пояс, - ни с того, ни с сего подумал я. -  Кожа  толстая,  с
тиснением "узлы и веревки", пряжка с ладонь... на пятерых места хватит".
     - Прогуливаешься, гроза Кабира?  -  опустив  положенное  приветствие,
нахально заявил шут. - Ну-ну...
     Голос у него оказался низкий и глубокий, вроде гула ночного  ветра  в
прибрежном тростнике. А я почему-то решил, что он  сейчас  заскрипит,  как
тот, невидимый... нет, конечно же, это не они! С чего бы им меня за  глаза
обсуждать, да еще и препираться?!
     - Прогуливаюсь, - ответил я. Кстати, Дзюттэ, все хочу тебя спросить -
ты в юности, небось, подлиннее был?
     Раздражение, накопившееся во мне, требовало выхода.
     - А с чего это ты взял? - удивился шут.
     - Ну, я так полагаю - сломали тебя когда-то не до конца,  вот  с  тех
пор Обломком и прозывают...
     Мне очень захотелось, чтобы Дзюттэ обиделся. Или  хотя  бы  втянул  в
глупый и грубый разговор Детского Учителя. Даже если я не прав -  а  я  не
прав.
     Только он не обиделся. И Учитель промолчал.
     - Иди "корову" потыкай, -  ехидно  усмехнулся  шут.  -  Глядишь,  ума
прибавится... Ты - Единорог, потому что дурак, а я - Обломок,  потому  что
умный, и  еще  потому,  что  таким,  как  ты,  рога  могу  обламывать.  До
основания. А затем...
     - А затем я хочу спросить тебя, Высший Дан Гьен...
     Это вмешался Детский Учитель. Глухо и  еле  слышно.  После  вежливого
обращения он выдержа