ить и наказывать  некого,
кроме, разве что, нерадивого арбакеша, не успевшего придержать лошадей.
     - Угу, - пробурчал Дзю. - Некого... Это у  нас  уже  трое  из  Совета
Высших. Скользящий Перст до сих  пор  живет  и  здравствует,  чего  и  нам
желает... Кто еще жив?
     - Я на празднестве у Эмейских спиц заметил  двойную  палицу  Убан,  -
стал припоминать я. - Потом еще Бадека ханг-Туна из  клана  ножей...  Все,
кажется. Нет, не все - Кханда! Кханда Вьячасена! Ну, помнишь, Дзю - ты еще
с ним возрастом мерился!
     Кос покопался в своих записях.
     - Двое здешних чиновников - сказал он, -  уехали  в  Верхний  Вэй  за
десять с половиной лет до сломанного Шамшера. Вот, здесь у меня запрос  из
Вэя - где, мол, чиновники, почему не объявляются?! Значит, из Мэйланя  они
выехали, а до Вэя не доехали... Причем один из чиновников  имел  при  себе
кинжал Ландинг Терус, взятый им у отца, а второй  вез  двузубец  Ма,  Язык
Кобры. Хвала мэйланьской обстоятельности - все записано!
     - Еще бы не записано!  -  добавил  я  от  себя.  -  Небось,  Хамидаси
проследил, чтоб переезд старейшин в Вэй был описан как следует!
     Заррахид  поймал  на  клинок  солнечный  луч,  в  котором   танцевали
невесомые пылинки, задумчиво поиграл зайчиками и вновь нахмурился.
     - Четверо живы, - подвел черту эсток, - трое  погибли,  двое  пропали
без вести... Это девять. Что с остальными четырьмя? Их же тринадцать  было
в Совете?
     - За давностью  лет  сведенья  стали  обрывочными,  -  развел  руками
ан-Танья. - Но кое-что узнать удалось... Братья Бэнкей и  Акиро  из  семьи
Маури-охотников ушли в солончаки, что близ Кулхана - это было за пятьдесят
лет до гибели правителя Ю Шикуаня и меча  Цзюваньдао  -  и  не  вернулись.
Через год за ними пошел сын Бэнкея - и, соответственно, племянник Акиро, -
молодой Нух Маури, и тоже не вернулся. Вот выписка  из  свода  уложений  и
переписи населения. Раздел: "Квартал Фа-линь", год соответствующий...
     Кос демонстративно помахал в воздухе одной из бумажек.
     - Хороший у меня человек Кос ан-Танья, - веско сказал эсток Заррахид.
- Обстоятельный...
     Я-Чэн перевел ан-Танье  слова  его  меча,  и  случилось  невероятное:
польщенный Кос покраснел.
     - Вот... - еще раз повторил он. - Бэнкей и Акиро Маури, а при них...
     - А при них, - внезапно вмешался Сай, -  при  Акиро  и  Бэнкее,  были
Сунь-Павлин и Масакири-кай. Маленький боевой веер, пестро раскрашенный  по
всем пластинам, и огромный топор с рукоятью в рост высокого Придатка.  Как
же, как же... на лезвии топора еще гравировка - прыгающий барс...
     - Ты их видел? - встрепенулся Я-Чэн. - Где?
     - Где я их мог видеть? - удивился  Сай.  -  Они  ж  полвека  назад  в
солончаки ушли! Слышал я о них... по ту сторону Кулхана слышал, в Шулме, в
шатре племенном! Клевец один на нашей кошме - на пунцовой кошме -  помнил,
как притащили давным-давно в племя двоих  Придатков  и  двоих  Блистающих.
Придатков он, понятное дело, не запомнил, а вот  Блистающих...  Говорил  -
веер с павлиньей раскраской и топор с гравировкой. Вот и  понимаю  я  так,
что это и были Масакири-кай и Сунь-Павлин, старейшины Совета!
     - Значит, в Шулме их искать надо,  -  сам  себе  звякнул  Обломок.  -
Интересные дела...
     - Не надо их искать, - глухо буркнул Сай. - В священном водоеме  они,
в тени плаща Желтого бога Мо, будь он трижды неладен! С  белой  кошмы  два
пути ведут - или на кошму пунцовую,  или  в  священный  водоем...  Говорил
клевец, что не смогли ни веер, ни топор самих себя переделать. Не  пролили
крови старейшины Мэйланя Сунь-Павлин и Масакири-кай, а за гордость в Шулме
платить полагается! У них наша гордость трусостью зовется.
     Мы помолчали. Толстая сумасшедшая муха, жужжа, носилась  от  стены  к
окну  и  обратно;  стенные  панели  из  ореха  "драконов  глаз"   отливали
коричневым и черным, отчего комната слегка  рябила,  как  вода  озера  под
легким ветром.
     Было тихо. И даже Придаток на гравюре  присмирел,  потупил  взгляд  и
закусил в раздумье клок бороды.
     - Предположим, что я найду оставшихся, - первым нарушил молчание я. -
Я найду старейшин Каму Мотогари и Нагинату Катори сан-Кесе, и выясню,  что
они пребывают в добром здравии. Или  что  их  сожгли  в  кузнечном  горне,
утопили в колодце или украли сто лет тому назад. Ну и что? В  Кабире  хоть
были виновные в убийствах - я не хочу тебя задеть, Сай! - а здесь сплошные
совпадения и случайности...
     - И всего раз в десятилетие, - добавил Кос. - Довольно-таки редко.
     - Это для вас, людей, редко, - оборвал его Дзюттэ, а  Я-Чэн  послушно
переводил слова обоих. - А для нас, Блистающих, с нашим сроком жизни - это
даже очень часто. Более чем часто... В Кабире были виновные  в  убийствах,
Единорог. Я опасаюсь, не найдем ли мы здесь виновных в самоубийствах.  Вот
чего я опасаюсь.
     Было тихо. И лишь жужжала  несчастная  муха,  мотаясь  туда-сюда,  от
стены к окну, от Кабира к Мэйланю; и не находя выхода.
     Никакого выхода.



                                    15

     - Есть хочу, - вдруг заявил Кос. - С утра  не  успел,  до  полудня  с
бумагами провозился, теперь вот  говорим  и  говорим...  Вам,  Блистающим,
хорошо, вы от полировки сыты! Ничего, сто лет ждали, пока мы приедем и  во
всем разберемся - могут еще час подождать!
     Уверенность  ан-Таньи  в  том,  что  весь  Мэйлань  сотню  лет   ждал
исключительно  нас  и  того,  что  именно   мы   разберемся   в   загадках
происходящего - эта уверенность показалась Мне-Чэну напускной, но, как  ни
странно, сильно приободрила.
     "И впрямь хороший человек у Заррахида, - с теплой усмешкой подумал я.
-  Хороший  человек  Кос  ан-Танья.  Обстоятельный,  неунывающий  и...   и
голодный! Надо бы покормить..."
     "Я тоже хороший человек, - ответно подумал  Чэн.  -  Меня  тоже  надо
покормить. В конце концов, Кос - Придаток Заррахида, пусть о нем  эсток  и
заботится..."
     Напоминание было излишним. Заррахид, безусловно,  позаботился,  да  и
сам Кос не отстал - они кликнули слуг и Малых Блистающих, и я  понял,  что
хороший дворецкий - он и в Мэйлане хороший  дворецкий.  Потому  что  Малые
моего здешнего дома, вне всяких сомнений,  больше  побаивались  Заррахида,
чем меня, их законного господина; а слуги-Придатки - Коса.
     Не прошло и десяти минут, как выяснилось, что Чэна  и  Коса  (Высшего
Чэна и господина ан-Танью, и никак иначе!) ждет стол в трапезной на первом
этаже, и сам стол давным-давно накрыт, и не просто  накрыт,  а  прямо-таки
ломится от яств кухонь кабирской, мэйланьской, верхневэйской,  и  какой-то
еще...
     Чэн пожалел бедный стол, махнул ан-Танье - и они пошли  спасать  стол
от непосильной ноши; а я влез в ножны, прицепившись  кольцами  к  Чэновому
поясу, и отправился с Чэном в трапезную.
     Лестница.
     Коридор.
     А вот и трапезная.
     Обед прошел в молчании. Люди жевали, я -  единственный  Блистающий  в
трапезной, поскольку даже слуги  были  одной  расы  с  Чэном  и  Косом,  а
Блистающие оставались за порогом - лежал, как обычно, у Чэна  на  коленях,
прикрытый краем скатерти, лежал и обдумывал все, услышанное наверху.
     Прав был Дзю - уж очень все, произошедшее в Мэйлане за сто лет  моего
отсутствия, смахивало на заранее  продуманные  самоубийства.  Самоубийства
Блистающих. И не просто Блистающих, а старейшин, входящих  (входивших!)  в
тот самый Совет Высших, который изгнал некогда знатную молодежь из Мэйланя
и не объяснил причины.
     Старейшины, главы родов, и почти точно раз в десять лет... была, была
причина нашего изгнания, не могло не быть!..
     ...В дверях возник слуга-человек и со значением откашлялся.
     Кос с неестественно раздутыми щеками, отчего его худое лицо выглядело
невообразимо странно, повернулся к дверям.
     - У?! - спросил ан-Танья. - У угу-у у-у-у?!
     - Осмелюсь доложить: спрашивают Высшего Чэна Анкора.
     - У гууу-у? - поднял бровь Кос.
     - Старуха одна, - слуга оказался на редкость понятливым. -  Назвалась
Матушкой Ци.
     Правая рука Чэна с момента появления слуги лежала  на  мне,  так  что
разговор людей я слышал прекрасно - вот  только  сказанное  Косом  понимал
плохо, в отличие от того же слуги.
     Кадык на Косовой шее задвигался вверх-вниз.
     - Ага! - радостно и уже членораздельно сообщил ан-Танья. - На ловца и
зверь бежит!
     - Зверь-то, может, и бежит, - осадил его Чэн-Я. - Не суетись,  Кос...
бабка, небось, за пергаментом своим пришла. Ну и что ты ей скажешь? В  том
пергаменте всего-то и примечательного, что запись  насчет  родича  Ляна  и
Скользящего Перста. С которыми должно непонятно что случиться через девять
лет. Интересно все-таки, что ты скажешь старухе по этому поводу?
     - А что, этого мало?! - разволновался Кос.
     - Не просто мало, а, почитай,  вообще  ничего.  Бабка  тебе  в  глаза
рассмеется, и на этом все закончится. Не пытать  же  нам  ее!  Тут  тоньше
надо...  чтоб  сама  проговорилась  и  не  заметила.   А   дальше   -   по
обстоятельствам.
     - Пожалуй, Высший Чэн, вы правы, - после  долгого  раздумья  произнес
ан-Танья, выразительно указывая взглядом на слугу, ожидавшего  решения.  -
Эй, ты - поди скажи Матушка Ци, что Высший Чэн ждет ее.
     Слуга кивнул и вышел.


     Матушка Ци со времени нашей последней встречи ничуть не изменилась  -
что было неудивительно в ее возрасте.
     - Приятной вам трапезы, молодые господа, - затараторила она с порога,
- приятной трапезы, и доброго здоровья, и радости в ваш дом, и мудрости  в
вашу голову, а особенно - в  вашу  драгоценную  голову.  Высший  Чэн,  ибо
слышала я, что, возможно, вскорости  многострадальный  Мэйлань  обретет  в
вашем лице достойного правителя!.. ах да, поговаривают, что у  вас  еще  и
свадьба скоро - так что мудрости в вашу голову, и счастья с молодой женой,
и силы в ваши чресла, и деток побольше, и...
     Старуха на этот раз явилась без Чань-бо, так что я полностью  перешел
на  восприятие  Чэна  и  теперь  волей-неволей  должен   был   выслушивать
нескончаемую болтовню говорливой Матушки Ци.
     - Здравствуйте, Матушка, - вставил наконец Чэн-Я,  когда  старуха  на
мгновенье умолкла, переводя дух и готовясь к очередному словоизвержению.
     - Прошу присаживаться за стол, - поспешил добавить Кос, явно  пытаясь
заткнуть рот Матушки Ци изрядной порцией еды.
     Дважды  упрашивать  старуху  не  пришлось.  Поминутно  рассыпаясь   в
благодарностях, она тут же уселась напротив Чэна-Меня, пододвинула к  себе
сразу три чашки гречневой лапши, пиалу с соевым соусом по-вэйски, блюдо  с
полосками тушеного мяса, четыре блюдца с грибами,  маринованной  морковью,
рисом и бобами - и действительно ненадолго умолкла.
     Пока старуха лихо расправлялась с  угощением,  Кос  сбегал  наверх  и
принес утерянный ею свиток.
     Чэн-Я даже не сомневался, что ан-Танья успел сделать со свитка копию.
     - Вы ведь за этим пришли,  Матушка?  -  спросил  Кос,  демонстративно
выкладывая свиток на стол.
     К счастью, вне пределов досягаемости цепких лапок Матушки Ци -  а  то
Я-Чэн почему-то стал опасаться, что старуха сейчас схватит свой  пергамент
и вылетит в окно.
     - Ой, спасибо вам, молодые господа! - немедленно засуетилась старуха,
поспешно дожевывая последнюю полоску мяса.  -  Вот  спасибо  так  спасибо,
прямо всем спасибам спасибо, уж я и не знаю, что  бы  я  без  вас  делала!
Видать, обронила во время Беседы, растеряха старая, а сразу и не  заметила
- уже потом спохватилась, да поздно... я и в плач, я и в вой, а там  думаю
-  господа  молодые,  глазастые,  небось  найдут   непременно   и   вернут
непременно, - а и не застанут старушку, так с собой заберут,  не  выкинут,
нет, не выбросят зазря, и будет свиточек мой у благородных молодых  господ
в полной сохранности, аж до самого Мэйланя, и как только глупая Матушка Ци
объявится...
     Кос ловко пододвинул  Матушке  второе  блюдо  с  солеными  колобками:
старуха машинально сунула один из них в рот - и Чэн-Я успел  вклиниться  в
случайно образовавшуюся паузу.
     - Вы уж простите нас, любопытных молодых господ, Матушка,  но  только
мы  осмелились  заглянуть  в  ваш  свиток...  думали,  разузнаем,  где  вы
проживаете - а там и не удержались! Простите великодушно...
     Старуха перестала жевать и настороженно покосилась в нашу сторону.
     - Очень, очень интересные записи! - как ни в чем не бывало  продолжал
Чэн-Я. - Особенно там, где про Антару... я как-то беседовал с  Друдлом,  и
он тогда еще пел мне "Касыду о взятии Кабира" самого  аль-Мутанабби  -  мы
потом с Друдлом долго спорили...
     "О чем мы могли с Друдлом спорить?!" - воззвал ко мне Чэн.
     "Понятия не имею!" - откликнулся я.
     Ах, жаль, Обломок наверху остался...
     - Спорили... о многом, - уклончиво закончил Чэн-Я.
     При упоминании о Друдле взгляд старухи заметно смягчился.
     - Да, Друдл... - задумчиво поджала губы она. -  В  наших  кругах  его
звали Пересмешником. А вы  были  его  другом?  Или,  осмелюсь  спросить  -
учеником? Простите за дерзость, но иначе вам вряд ли довелось  бы  слышать
от Друдла "Касыду о взятии Кабира" да еще потом спорить с Пересмешником...
о многом.
     "Сказать ей?" - спросил Чэн.
     "Скажи..." - шевельнулся я.
     - Вы, наверное, слышали, что я убил в  Кабире  человека?  -  напрямик
спросил Чэн-Я.
     - Ну... - замялась Матушка Ци. - Вроде этого... Только кто ж в  такую
ложь поверит - чтобы такой молодой да благородный господин...
     - Это не ложь. Это правда. Я убил убийцу Друдла. И Пересмешник  успел
увидеть его смерть.
     То, что произошло потом, потрясло Чэна-Меня. Матушка Ци встала  из-за
стола,  подошла  к  нам  и,  откинув  скатерть,  опустилась  на  колени  и
поцеловала Чэну руку.
     Правую.
     Руку аль-Мутанабби.
     И приложилась лбом к моему клинку, слегка сдвинув ножны.
     После этого старуха вернулась  обратно  и  стала  вертеть  в  пальцах
палочки для еды, как если бы ничего не случилось.
     - Друдл... хитрый умница, любивший звать себя дураком  в  присутствии
подлинных дураков, - она  говорила  тихо  и  внятно.  -  Помню,  мы  редко
встречались, но часто  хвастались  в  письмах  друг  перед  другом  новыми
открытиями, а при встречах  наскоро  переписывали  и  заучивали  найденные
тексты - хотя каждый, конечно же,  хотел  иметь  оригинал.  Впрочем,  меня
всегда интересовало начало становления Кабирского эмирата,  а  Пересмешник
больше увлекался эпохой уль-Кайса Старшего. Но...
     -  Меня  тоже  больше  интересовало  начало  становления  эмирата,  -
немедленно перебил ее Чэн-Я.  -  Взятие  Кабира,  походы  аль-Мутанабби...
э-э-э...  установление  границ...  Не  могли  бы  вы,  Матушка  Ци,   хоть
вкратце...
     - Это  хорошо,  -  кивнула  старуха.  -  Обычно  в  прошлое   смотрят
старики...  но  когда  молодежь  умеет  оборачиваться  -  это  говорит   о
зарождающейся мудрости. Да, у Мэйланя скоро будет достойный правитель.  Ну
что ж, слушайте...
     И мы слушали.


             - Помню: в узких переулках отдавался эхом гулким
             Грохот медного тарана войска левого крыла...

     Во имя Творца, Единого, Безначального, да пребудет  его  милость  над
нами! И пал Кабир белостенный,  и  воссел  на  завоеванный  престол  вождь
племен с предгорий Сафед-Кух, неистовый и мятежный  Абу-т-Тайиб  Абу-Салим
аль-Мутанабби, чей чанг в редкие часы мира звенел, подобно мечу, а  меч  в
годину битв пел громко и радостно, слагая песню смерти.
     В ту ночь и  был  простерт  окровавленный  ятаган  аль-Мутанабби  над
дымящимся городом, и получил гордый клинок прозвище иль-Рахш,  что  значит
"Крыло бури"...
     ("Ты звал руку аль-Мутанабби, старый Фархад, - думал Я-Чэн, - ты звал
руку, которая держала тебя в дни твоей молодости, ятаган  Фархад  иль-Рахш
фарр-ла-Кабир... ты помнишь  теплый,  как  еще  не  успевший  остыть  труп
человека, город Кабир? О да, ты его  помнишь,  старый  мудрый  ятаган,  не
любящий украшений...")
     Но  не  долго  наслаждался  Абу-т-Тайиб  аль-Мутанабби,  первый  эмир
Кабирский из рода Абу-Салимов, покоем  и  счастьем,  недолго  носил  венец
победы, сменив его снова на походный шлем. И разделил он войско на  четыре
части, указав каждой свою дорогу. Западные полки, во главе  которых  стоял
седой вождь, лев пустынь Антара Абу-ль-Фаварис,  чья  кривая  альфанга  не
первое десятилетие вздымалась над полем брани, заслужив прозвание аз-Зами,
что значит "Горе сильных" - западные полки двинулись вдоль  левого  рукава
Сузы на Хинское ханство и вольный город Оразм, мечтая дойти  до  Дубанских
равнин.
     Южные же полки, состоявшие из неукротимых в бою воинов,  рожденных  в
угрюмых ущельях близ перевалов Рок и ан-Рок, а также отряды горцев  Озека,
шли под предводительством юного Худайбега Ширвана, чье копье  Рудаба,  что
значит "Сестра тарана", пронзило первого врага, когда яростному  Худайбегу
не исполнилось и девяти лет. Их целью была богатая  Харза,  на  чьи  стены
никогда еще не поднимался недруг, и шатры белобаранных  кочевников-хургов,
неуловимых и вероломных.
     Северные полки вел на Кимену и  Фес  лучший  друг  и  названный  брат
аль-Мутанабби, вечно смеющийся  Утба  Абу-Язан.  Любил  Утба  смеяться  за
пиршественным столом, любил улыбаться в покоях красавиц,  но  страшен  был
хохот безумного Утбы в горниле сражений, и алел  от  крови  полумесяц  его
двуручной секиры ар-Раффаль, "Улыбки вечности".
     Во главе же восточных полков, двинувшихся по дороге Барра на  древний
Мэйлань, стоял сам Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, и воины пели песни
эмира-поэта, кидаясь в бой хмельными от ярости и слов аль-Мутанабби.

         - Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный,
         А со стен потоком черным на бойцов лилась смола...

     Через  восемь  лет  многие  властители  земель  и   городов,   гордые
обладатели неисчислимых стад и несметных сокровищ, склонились перед  мощью
Кабирского меча.
     А еще спустя два года владыку Абу-т-Тайиба хотели провозгласить шахом
- но он отказался. Тогда его хотели провозгласить шахин-шахом, но он снова
отказался. Ибо царским званием был титул шаха, шахин-шахом же  звали  царя
царей, но эмиром в самом первом значении этого слова на языке племен Белых
гор Сафед-Кух - эмиром звали военного  вождя,  полководца,  первого  среди
воинов.
     И воинский титул был дороже для аль-Мутанабби диадемы царя царей.
     С тех пор мир воцарился на земле от барханов Верхнего Вэя до  озер  и
масличных рощ Кимены, и иные вольные земли  добровольно  присоединялись  к
могущественному соседу, а  иные  заключали  с  Кабиром  союзные  договора,
налаживая торговые связи - и мирно почивал в ножнах ятаган  иль-Рахш,  что
значит "Крыло бури", забыла вкус крови "Улыбка вечности", двуручная секира
ар-Раффаль, успокоилась "Сестра Тарана", копье Рудаба, и  альфанга  Антары
Абу-ль-Фавариса не несла больше горя сильным, за что некогда была прозвана
аз-Зами...


     - ...Будь проклят день, когда оружию стали давать имена, -  задумчиво
пробормотал Чэн-Я.
     - Что? - встрепенулась замолчавшая было старуха. - Что вы сказали?
     - Да так... у вас - записи, у  меня  -  сны.  Каждому  -  свое.  Был,
понимаете ли, один такой странный сон...
     "Рассказать?" - молча спросил у меня Чэн.
     "Расскажи", - согласился я.
     И Чэн пересказал Матушке Ци  странный  сон,  что  видели  мы  в  доме
Коблана в ту роковую ночь.
     Старуха довольно долго не открывала  рта,  что  было  на  нее  совсем
непохоже.
     - Любопытно, - наконец проговорила она. - И даже весьма...  Некоторые
имена, названные вами, я знаю, но большинство мне  совершенно  неизвестно.
Вы не возражаете, если попозже я запишу это?
     С такой Матушкой Ци беседовать было одно удовольствие.
     - Не возражаю, -  улыбнулся  Чэн-Я.  -  В  обмен  на  ваш  дальнейший
рассказ.
     - О чем же мне продолжить? - охотно откликнулась Матушка Ци.
     - О дне. О том дне, который