л длинную паузу,  заставляя  меня  напряженно  ожидать
продолжения, которого я мог бы и не расслышать в турнирном шуме. Ну давай,
договаривай, тем более что гомон позади нас малость утих... интересно, кто
верх взял - Заррахид или двойняшки?
     - Ты эспадону Гвенилю доверяешь? - неожиданно закончил Учитель.
     - Как себе, - не подумав, брякнул я, потом подумал - хорошо  подумал!
- и твердо повторил:
     - Как себе.
     - Нашел,  кого  спрашивать,  Наставник!  -  вмешался  шут  Дзюттэ,  в
непонятном мне возбуждении выпрыгивая из-за пояса и прокручиваясь  в  руке
Придатка ничуть не хуже любого из ножей Тао.
     Вот уж от кого не ожидал!
     - Единорог у нас всем и каждому доверяет! Любому  -  как  себе!  И  в
Мэйлане, откуда удрал невесть когда и невесть зачем, и в Кабире, и  здесь,
на турнирном поле...
     И уже ко мне, вернувшись на прежнее место и выпячивая  свою  дурацкую
одностороннюю гарду в виде лепестка:
     - Ну что тебе стоило после Посвящения сказать Шешезу  то,  что  надо?
Глядишь, и отменили бы турнир, и у нас забот этих не было бы!..
     Интересно, какие-такие у него заботы?!
     - Все? - спрашиваю. - Тогда мне пора.
     И двинул наискосок к  щитам,  где  метательные  ножи  восьми  местных
семейств и пять гостей из Фумэна в меткости состязались.
     Только и услышал вслед:
     - Зря ты его злил, Дзю... он  и  так  мало  что  понял,  а  теперь  и
подавно, - это Детский Учитель.
     Пауза. И тихо почему-то, словно весь турнир вымер.
     - Злю, значит - надо, - это уже Обломок, шут  тупой.  -  Злые  -  они
острее видят, а добрые - слепцы! Гвениль его только  что  под  чужой  удар
подставил, до проверки Мастерства  Контроля,  а  этот  Рог  Мэйланьский...
Добренькие мы все, Наставник, по самую рукоять  добренькие,  не  переучить
нас!..
     И - еле слышно во вновь возникшем гомоне - чей-то скрипучий смешок.


     ...Испортили настроение, мерзавцы! Чуть Учителю сгоряча по-Беседовать
не предложил... И не то чтоб я его опасался или еще что-нибудь - у  такого
и выиграть почетно, и проиграть не зазорно - а просто неловко на турнирном
поле препираться и Беседы случайные затевать.
     И с кем? С Детским Учителем семьи Абу-Салим?! Не хватало еще с  шутом
на площадку выйти, на  потеху  всему  Кабиру...  Расслабился,  называется!
Завелся с первого взмаха, как вчера кованый...
     - Айе, Единорог! Оглох, что ли?!
     Совсем рядом ударили в землю конские копыта, налетевший ветер  принес
с собой запах звериного пота и кожаной сбруи, и сбоку от меня вырос Лунный
Кван-до, вонзив в землю наконечник основания древка.
     Казалось, что щуплый и жилистый Придаток в юфтевой куртке по  пояс  и
штанах из плотно простеганной ткани, гарцуя  на  плохо  объезженном  коне,
уцепился с перепугу за ствол одинокого кипариса - у которого вместо  кроны
по ошибке выросло огромное лезвие с толстым шипастым обухом.
     - Ну, мэйланец, ты даешь!  Тебя  на  твоей  площадке  уже  битый  час
дожидаются! Твой выход!  Гвениль  кривому  двуручнику  уступил,  все  тебя
ищут...
     Вот сколько себя в Кабире помню, всегда у Квана Придатки мелкие...
     Что? Что он сказал?!
     То, что Гвениль  умудрился-таки  проиграть  заезжему  Но-дачи,  сразу
оттеснило на задний план все прочие мысли.
     - Как уступил? На чем?!
     - Да в самом конце... Их сперва, как ты ушел, на Мастерство  Контроля
трижды проверяли - и все в лучшем виде! У  гранитной  плиты,  у  натянутой
струны, у бычьего  пузыря  -  оба  при  ударе  в  полный  размах  вплотную
останавливались! После по горящей свечке  срубили  -  опять  на  равных...
фитиль сняли, свеча стоит. А там гость предложил гвозди в  воздух  кидать.
Вот Гвен на втором гвозде-то и срезался!..
     Увлекшийся Кван все говорил и говорил, подробно перечисляя мельчайшие
подробности состязания в рубке, но я уже не слушал  его,  поймав  себя  на
странном и неприятном чувстве.
     Очень странном и очень неприятном.
     После проклятых слов шута поражение  Гвениля  стало  приобретать  для
меня  довольно  неожиданную  окраску.  Действительно  ли  опытный  эспадон
уступил рубку, нарвавшись на более умелого Блистающего, или крылся в  этом
какой-то тайный умысел? Вот и у  Абу-Салимов  он  громче  всех  за  турнир
высказывался, несмотря на предупреждения Шешеза да мои слова...
     Стоп, Единорог, не дури... Гвениль-то, может, и громче других был, да
только твой голос последним получился, последним и решающим! И кто, как не
ты сам, минуту назад утверждал, что веришь эспадону, как себе?!
     Верю. Да. И в Тусклых верю. И в то, что бред это все - тоже верю. И в
то, что Тусклыми не сразу становятся. И...
     Ох, что-то много всякой-разной веры на одного Единорога!
     И Придатка на улице Сом-Рукха, пополам разрубленного, тоже сам видел.
Впервые в жизни такое видел  -  но  понимаю,  что  в  принципе  многие  из
Блистающих на это способны. Вон, тот же Кван или ятаган Шешез... Только  я
ведь не вчера с наковальни! Кван, конечно,  любого  Придатка  запросто  бы
развалил - да не так бы это после Кванова лезвия  выглядело  бы!  И  после
Шешеза не так...
     А я или Заррахид - нам проткнуть проще, хотя мы и рубить можем.
     Двуручник там был, Тусклый или какой еще - но двуручник,  по  повадке
да удару... и он же Шамшера ан-Имра ломал.
     Чтоб тебе гарду сточили,  Обломок  тупомордый!  До  чего  довел...  в
друзьях сомневаюсь, думаю невесть о чем, дергаться скоро начну...
     - Ну ты как - дождя будешь ждать, из чистого-то неба?!  -  возмутился
Кван, вскидываясь поперек конской холки. - Догоняй!
     И я послал Придатка Чэна вслед за удаляющимся конем.
     Бегом.
     Чтоб дурные мысли из себя выветрить.


     ...Шум трибун отдалился, расплылись туманом силуэты тех, кто толпился
у самой площадки - и мы остались один на один.
     Я и Но-дачи.
     Финальные Беседы турниров - не  место  для  досужих  размышлений  или
самокопания. Не место и не время. В  эти  недолгие  мгновения  собственное
бытие переживается особенно остро, и впору рассечь мир гордым выкриком: "Я
есть!" Воистину правы были древние, говоря, что в такие моменты "один  меч
сам стоит спокойно против неба!.."
     Против неба, в котором так же одиноко вспыхнул луч Но-дачи,  пресекая
все лишние нити раздумий, еще тянувшиеся во мне.
     Нет, это был уже не тот  вежливо-самоуверенный  Блистающий,  которого
совсем недавно подводил  ко  мне  Гвениль.  Теперь  он  был  внимателен  и
осторожен, теперь его Придаток был босиком и крепко держал рукоять  обеими
руками, вознося огромный клинок  Но-дачи  над  головой,  словно  собираясь
пронзить облако.
     Там он и замер, этот двуручник, который нравился  мне  все  больше  и
больше, замер странным шпилем над недвижным храмом его Придатка.
     В Кабире такие вступления к Беседам были редкостью - но я-то вырос не
в Кабире! И поэтому прекрасно знал, что неподвижность Но-дачи была  своего
рода вызовом, который можно было принимать или не принимать.
     Я принял.
     Держась на расстоянии, делавшем невозможным удар без предварительного
подшагивания, я  выскользнул  из  ножен  и  медленно  провел  правую  руку
Придатка Чэна по дуге вниз, назад и вверх, указав острием на лицо Придатка
Но-дачи. Затем я внутренне напрягся  -  и  Придаток  Чэн  выставил  вперед
пустую левую руку, одновременно поднимая  левую  ногу  так,  чтобы  колено
очутилось почти у подбородка.
     И напротив каменного храма с остроконечным куполом  застыло  изваяние
танцующей птицы Фэн с расправленными  крыльями,  правое  из  которых  было
вдвое длиннее левого и сверкало на солнце.
     Долгое стояние на одной ноге гораздо сложнее и утомительнее,  чем  на
двух - как стоял Придаток Но-дачи - но я не допускал даже тени сомнения  в
исходе. Слишком часто мы стояли вот так  у  себя  во  дворе,  водрузив  на
поднятое колено Придатка Чэна пиалу с горячим вином, и я уже напрочь забыл
те времена, когда вино в конце концов расплескивалось.
     Молчали онемевшие трибуны, солнце неспешно двигалось по небосводу  от
зенита к западу, росли наши тени на земле - а  мы  все  стояли,  и  только
когда шпиль над храмом слегка дрогнул и покачнулся, я позволил  птице-Чэну
победно всплеснуть крыльями и встать на обе ноги.
     После чего на меня обрушилась двуручная молния.
     Уходя от первого столкновения и разрывая  дистанцию  до  относительно
безопасной, я уже понимал, что Но-дачи  будет  теперь  действовать  только
наверняка. Проиграв состязание в неподвижности  и  памятуя  о  разрезанных
ремешках сандалий, он не позволит себе ничего  спорного,  ничего  лишнего,
ничего...
     Ну что ж, я был рад за него. За него и за себя.
     Значит, приходило время для того, что было фамильным  умением  прямых
мечей Дан Гьенов моей семьи. Время для  того,  за  что  я  и  отличал  род
Анкоров Вэйских, предпочитая его любым другим Придаткам.
     Придаток Но-дачи стремительно прыгнул вперед, сам Но-дачи  взметнулся
над его правым плечом - и на миг остановился, не понимая, что происходит.
     Придаток Чэн смеялся.
     Он смеялся радостно и искренне, а потом протянул  пустую  левую  руку
перед собой и принялся шарить в воздухе, словно пытаясь  нащупать  что-то,
невидимое никому, кроме него.
     И нащупал.
     ...Но-дачи не двигался с места, и  кончик  его  клинка  подрагивал  в
опасливом нетерпении.
     Пальцы Придатка Чэна побарабанили  по  опять  же  невидимой  полке  и
сомкнулись, образовывая разорванное кольцо - как если бы в  них  оказалась
круглобокая чашка.
     ...Босые ноги Придатка  Но-дачи  нетерпеливо  переступили  на  месте,
подминая хрусткую траву, но сам Но-дачи не изменил своего положения.
     Я опустился до земли, приняв самое безвольное положение, чуть  ли  не
упираясь острием в невесть откуда взявшийся камешек.
     ...И Но-дачи, не выдержав, ударил.
     Он ударил неотвратимо, как атакующая кобра, он был уверен в успехе и,
демонстрируя высочайшее для двуручника  Мастерство  Контроля,  остановился
точно вплотную к голове все еще смеющегося Придатка Чэна.
     Вернее, вплотную к тому месту, где только что  была  голова  Придатка
Чэна. Потому что Придаток Чэн  одновременно  с  ударом  поднес  бесплотную
чашку к губам и отклонился назад, вливая в себя  ее  содержимое.  Так  что
голова его отодвинулась ровно на четверть длины клинка  Но-дачи,  и  этого
вполне хватило.
     В то же время Придаток Чэн неловко взмахнул правой  рукой,  удерживая
равновесие - а в этой правой руке совершенно случайно был я.
     И мой клинок легко уперся в подмышечную впадину Придатка Но-дачи.
     В Беседах Блистающих, особенно в финале  турниров,  судьи  не  нужны.
Поэтому Но-дачи понял все, что должен был понять.  Понял  -  и  ударил  на
полную  длину  клинка,  сокращая  дистанцию  до  безысходной   и   держась
по-прежнему на уровне головы моего Придатка. И мне даже показалось, что на
этот раз Но-дачи мог бы и не успеть остановиться -  хотя,  конечно,  такое
могло только примерещиться.
     Но содержимое невидимой чашки ударило в голову Придатка Чэна быстрее,
чем разозленный неудачей двуручный меч.
     И Придаток Чэн упал на колени.  Пьяные  Придатки  плохо  держатся  на
ногах - вот он и не удержался.  А  я  небрежно  пощекотал  живот  Придатка
Но-дачи, после чего устало лег на плечо Придатка Чэна.
     Изумленный Но-дачи повел своего Придатка назад, пытаясь разобраться в
происходящем, но Придаток Чэн хрипло заорал,  протестуя  -  и  кувыркнулся
вслед, собираясь продолжить.
     Вновь ударила с неба в землю слабо изогнутая молния Но-дачи - и вновь
зря.
     Придаток Чэн не сумел довести кувырок до конца, неуклюже  завалившись
на землю еще в середине переката, и Но-дачи вонзился в землю на  полклинка
левее.
     Я  по  дороге  зацепил  босую  пятку  Придатка  Но-дачи  -  и   вдруг
остановился, пораженный неожиданной догадкой.
     Но-дачи вонзился в землю. Но он не мог этого сделать!
     Не мог!
     Он же предполагал, что в  этом  месте  окажется  Придаток  Чэн...  И,
значит, должен был остановиться выше земли, над телом, а не в нем!
     Нельзя думать во время Бесед. Нельзя...
     - Извини, -  свистнул  Но-дачи,  резко  опускаясь  почти  вплотную  к
навершию моей рукояти. - Мне действительно жаль...
     И я ощутил, что сжимавшие меня пальцы умирают.
     Нет.
     Уже мертвы.
     А рядом упирался в багровую траву обрубком правой руки Придаток  Чэн,
и немой вопрос бился в его трезвых глазах.
     - Ты же... ты же не Тусклый?! - это было все, что мог  прошептать  я,
теряя сознание от мертвой хватки коченеющих пальцев.
     - Извини...
     - Скорее, Но! Не медли!.. - прозвучал совсем рядом  странно  знакомый
скрипучий голос, и  я  еще  успел  увидеть  троицу  совершенно  одинаковых
Блистающих, коротких  и  похожих  на  трезубец  без  древка;  и  все  трое
размещались за поясом тощего нескладного Придатка...  они  звали  Но-дачи,
торопя его, не давая мне договорить, узнать, понять - почему?!
     А  потом  я  перестал  их  видеть   -   и   двуручного   Но-дачи,   и
кинжалы-трезубцы с одинаковыми голосами,  и  солнце,  тусклое  и  горячее,
как...
     Потому что пришла темнота.



                               ПОСТСКРИПТУМ

     ...А трибуны поначалу ничего не поняли.
     Когда  веселый  Чэн  Анкор,  наследный  ван  Мэйланя,   начинает   по
обыкновению притворяться пьяным, и легкий прямой  меч  в  его  руке  снует
проворней иглы в пальцах лучшей вышивальщицы Кабира - зрители на  трибунах
замирают от  восторга,  и  кто  способен  уследить  за  непредсказуемостью
движений улыбчивого Чэна, понять истинную причину, поверить в небывалое?!
     А те, кто способен был уследить, кто  сумел  понять,  кто  готов  был
поверить - увы, не оказалось их в  первых  рядах  толпы,  в  конце  концов
ринувшейся на поле... захлестнуло их рокочущей волной, смяло и разметало в
разные стороны. Тем и страшна толпа, что тонешь в ней, растворяешься, и не
прорваться тебе, не успеть, даже если и видишь ты больше прочих, и  жгучий
гнев клокочет  в  твоей  груди,  подобно  разъяренному  огню  в  кузнечном
горне!..
     Где-то  в  самой  гуще  людского  водоворота  оглушающе  свистел  над
головами гигантский эспадон в мощной руке  Фальгрима  Беловолосого,  лорда
Лоулезского, и зычный  рев  северянина  едва  не  перекрывал  многоголосье
толпы:
     - Пустите! Пустите меня к нему! Да пустите же!..
     И не было понятно, к  кому  именно  рвется  неистовый  Фальгрим  -  к
невольной жертве или вслед за бежавшим палачом.
     Несся  от  восточных  площадок  незаседланный  каурый  трехлеток,  на
котором, подобно безусому мальчишке-пастуху, пригнулся к конской  шее  сам
эмир Кабира Дауд Абу-Салим, и кривой ятаган на его  боку  безжалостно  бил
животное по крупу, торопя, подстегивая, гоня...
     Ужом проскальзывала между сдавленными телами белая туника Диомеда  из
Кимены, и серповидный клинок-махайра неотступно следил за смуглым и гибким
Диомедом, вписываясь в еле заметные просветы, раздвигая толкающихся людей,
помогая кименцу протиснуться хоть на шаг... хоть на полшага...
     И стояла на самом верху западных трибун у центрального  входа  ничего
не понимающая девушка в черном костюме для верховой езды. А рядом  с  ней,
чуть наклонясь в сторону кипящего турнирного  поля,  напоминающего  сверху
кратер разбуженного вулкана, стояла высокая пика с множеством  зазубренных
веточек на древке.
     Благородная госпожа Ак-Нинчи из рода Чибетей и  Волчья  Метла  успели
вернуться с горных плато Малого Хакаса к самому концу турнира - и мало что
говорило им увиденное столпотворение.
     Но первыми к Чэну Анкору, истекавшему кровью рядом  с  наследственным
мечом и куском собственной плоти, успели двое. Суровый и строгий дворецкий
Анкоров  по  имени  Кос  ан-Танья,  на  перевязи   которого   взволнованно
раскачивался узкий эсток с витой гардой;  и  один  из  приближенных  эмира
Дауда - не то шут, не то советник,  не  то  и  первое  и  второе  сразу  -
которого все знали, как Друдла Мудрого.
     Дворецкий Кос ан-Танья спешно перетягивал искалеченную  руку  Чэна  у
самого локтя шнуром от чьих-то ножен, а приземистый шут-советник Друдл все
глядел сквозь беснующуюся толпу, пока не  опустил  в  бессильном  отчаянии
маленький бритвенно-острый ятаган  и  граненый  тупой  клинок  с  одиноким
лепестком толстой гарды.
     И на этот раз никому и в голову не пришло засмеяться.
     А когда безумный океан  толпы  стал  постепенно  дробиться  на  капли
отдельных личностей, все поняли, приходя в себя и оглядываясь по  сторонам
-  поздно.  Поздно  оправдываться,  поздно  искать  виноватых   и   карать
злоумышленников, потому что все виноваты и некого карать.
     Опоздали кабирцы.
     -  Пустите...  пустите  меня  к  нему,  -  тихо  прошептал   Фальгрим
Беловолосый, и скорбно поник гигант-эспадон в его руке.
     Никогда не простит себе Гвениль сегодняшнего проигрыша в рубке...




                        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧЕЛОВЕК МЕЧА


                                         ...Воздух умеющий рассечь,
                                         Красным пламенем горящий меч,
                                         В грозные дни напряженных сеч
                                         Удлиняющийся меч.
                                         Для закалки того меча -
                                         Так была его сталь горяча -
                                         Не хватило холодных ручьев,
                                         Множество пересохло ручьев!
                                         Бывший во чреве дракона меч,
                                         Гору способный с размаху рассечь,
                                         Такой, что кинь в траву его -
                                         Он траву сумеет зажечь...
                                                                     Манас


                                    4

     Боль.
     Боль ползет от локтя вниз по  предплечью,  давящим  жаром  стекает  в
кисть и изливается огненным потоком из кончиков онемевших  пальцев.  Потом
боль медленно уходит, посмеиваясь - потому  что  болеть  уже  нечему.  Нет
пальцев, нет кисти, нет части правого предплечья.
     Ничего этого больше нет.
     Все осталось там, на турнирной площадке - и  до  сих  пор  у  меня  в
глазах мерцает тот радужный полукруг, которым на  мгновение  стало  лезвие
изогнутого двуручного меча. Тогда я еще не успел понять, что  произошло  -
только  ощутил,  что  моя  правая  рука  стала   непривычно   короткой   и
непослушной.
     И небо, небо над головой  моего  соперника...  оно  слепо  качнулось,
метнув солнечный диск куда-то в сторону, когда я  попробовал  найти  точку
опоры...
     И не смог.
     Боли еще не было - она придет  скоро,  но  не  сразу  -  и  вот  я  с
недоумением смотрю то на быстро удаляющегося человека с большим  мечом  на
плече, то на чью-то кисть правой руки, которая почему-то  сжимает  рукоять
моего - моего! - Единорога, валяющегося рядом.  Почему  мой  меч  лежит  в
траве? Почему эти пальцы, вцепившиеся в чужой для них меч, подобно пауку в
трепещущую добычу - почему они тоже лежат на траве?
     Почему зеленая трава так быстро становится алой?!.
     А потом наконец приходит боль и у меня темнеет в глазах...
     ...Сколько  же  времени  прошло  с  того  дня?  Неделя?  Месяц?  Год?
Столетие?..  Не  помню.  Время  остановилось,  жизнь  рассечена  мерцающим
полукругом, и все скрыто туманной пеленой забытья и безразличия.
     И боль.
     Боль в руке, которой нет.
     Как мне жить дальше?
     И стоит ли - жить?
     Взгляд  мой  невольно  устремляется  в  тот  угол,  где   на   резной
лакированной подставке, привезенной еще моим прадедом из Мэйланя, покоится
наследственный нож-кусунгобу. Его я удержу и в левой руке. Его я удержу  и
в зубах. Потому что кусунгобу - не для турниров и парадных выходов в свет.
Это пропуск Анкоров Вэ